К этому времени я уже успела установить определенный распорядок дня для Элвин. Каждое утро после завтрака мы садились заниматься и, если не считать ее неугасимого стремления сбивать меня с толку вопросами, на которые, по ее расчетам, я не смогла бы ответить, она оказалась хорошей ученицей. Дело было вовсе не в том, что она хотела заслужить мою похвалу. Просто ее стремление к знаниям было таким острым, что она не могла ему противиться. Мне казалось, она поставила перед собой цель поскорее освоить всю учебную программу, чтобы затем спросить своего отца: «Если эта мисс больше ничему не может меня научить, то почему она все еще здесь?»

Я часто слышала рассказы о гувернантках, чьи преклонные годы скрашивала любовь их бывших подопечных. Вряд ли меня ожидала такая счастливая судьба, во всяком случае, в варианте Элвин.

Меня шокировало первое упоминание имени Элис, и каждый день после захода солнца я начинала ощущать присутствие зловещих теней. Конечно же, это была всего лишь игра воображения. Мне не повезло с самого начала, когда я встретила в поезде того джентльмена с его разговорами о ясновидении.

Когда дом погружался в сон, я неизменно задавалась вопросом: отчего умерла Элис? Судя по всему, она была довольно молодой женщиной. Хотелось думать, что ее присутствие продолжает ощущаться в доме именно потому, что она умерла совсем недавно. В конце концов, год — недолгий срок.

По ночам слышались голоса: «Элис, Элис. Где же Элис?»

Я подходила к окну и прислушивалась. Казалось, ветер доносит откуда-то этот тревожный шепот.

Дэйзи, которая, как и ее сестра, не страдала чрезмерно развитым воображением, принеся однажды утром горячую воду, запросто развеяла мои страхи.

— Вы слышали прошлой ночью море, мисс? Сис… сис… сис… оу… оу… оу… и так всю ночь напролет. Будто сплетничают две болтливые подружки.

— Ну да, я слышала нечто подобное.

— Так бывает, когда море волнуется и ветер дует в нашу сторону.

Я посмеялась над своими страхами. Всему ведь можно найти логическое объяснение.

* * *

Миссис Тапперти как-то раз пригласила меня на стаканчик пастернакового вина. Сначала она выразила надежду на то, что я хорошо себя чувствую в этом доме, затем поведала, каким тяжким испытанием для нее является жизнь с мистером Тапперти, который не пропускает ни одной юбки, причем чем моложе обладательница этой юбки, тем лучше. Она опасалась, что Китти и Дэйзи пошли в отца, и очень сокрушалась по этому поводу, потому что их мать (она посмотрелась в зеркало) на редкость богобоязненная женщина, которую каждое воскресенье можно увидеть на вечерней и утренней службах в местной церкви. А теперь, когда девушки выросли, ей приходилось беспокоиться не только о том, не ухлестывает ли Джо Тапперти за миссис Талли из поселка, но также и о том, что именно делает Дэйзи в конюшне с Билли Трехэем или Китти с пареньком, который прислуживает в «Маунт Виддене». Для добродетельной женщины, которая всегда и во всем стремилась поступать правильно, такая жизнь просто невыносима…

Я навестила и миссис Соуди в ее сторожке, где выслушала подробный рассказ о ее трех сыновьях и их детях. «Я еще никогда не видела, чтобы кто-нибудь так дырявил чулки, — вздыхала она. — Мне приходится трудиться день и ночь, чтобы их пальцы постоянно не торчали наружу».

Я горела желанием как можно больше узнать о доме, где мне предстояло жить, не особо интересуясь тонкостями вывязывания пятки, поэтому попыталась улучить момент и побеседовать с Джилли, но в этом не преуспела, несмотря на то что время от времени наши дорожки пересекались. Она упорно избегала прямого общения, хотя часто наблюдала за мной издали. Ее мягкий грудной голос волновал меня всякий раз, когда я его слышала.

Я негодовала по поводу того, что эти отсталые селяне считали ее сумасшедшей лишь на том основании, что она была не такая, как они. Нужно было поговорить с Джилли и выяснить, что скрывает безразличный взгляд этих синих глаз.

Я знала, что интересую ее, и подозревала, что она каким-то образом тоже чувствует мой интерес к ней. Но девочка боялась. Должно быть, в прошлом случилось нечто такое, что сильно испугало ее и повлияло на дальнейшее поведение. Если бы я смогла выявить эту причину, тогда можно было бы помочь ей стать нормальным ребенком.

В эти первые дни я, пожалуй, думала о Джилли больше, чем об Элвин. Или, во всяком случае, столько же. Элвин казалась мне просто капризным избалованным ребенком, каких тысячи. Трепетное же создание по имени Джиллифлауэр я считала необыкновенным.

С миссис Полгрей говорить о ее внучке совершенно невозможно, для этого она была слишком консервативна. По ее мнению, человек может быть либо сумасшедшим, либо нормальным, а степень нормальности определяется схожестью его характера с характером самой миссис Полгрей. Поскольку Джилли ничуть не походит на свою бабушку, то, естественно, считается непоправимо чокнутой.

Так что, попытавшись затронуть эту тему в разговоре с миссис Полгрей, я наткнулась на суровую замкнутость. Одним только выражением лица ей удалось напомнить мне, что я приехала заботиться об Элвин, а проблемы Джилли не должны меня касаться ни в коей мере.

Так обстояли дела, когда Коннан Тре-Меллин вернулся в «Маунт Меллин».

* * *

С первого взгляда Коннан Тре-Меллин пробудил в моей душе глубокие чувства. Более того, я ощутила его присутствие прежде, чем впервые увидела его.

Он прибыл во второй половине дня. Элвин в это время куда-то убежала, а я попросила принести мне горячей воды, решив умыться перед прогулкой. Воду принесла Китти, и едва она переступила порог, я подумала, что случилось нечто значительное. Ее черные глаза лихорадочно блестели, а спелый рот как будто съежился.

— Хозяин уже дома, — сообщила она.

Я постаралась ничем не выдать своего вполне естественного волнения. Тут в дверном проеме показалась голова Дэйзи. В этот момент сестры были необычайно схожи. В них обеих сквозило напряженное ожидание, от которого мне почему-то стало не по себе. Я подозревала, что ни одна из этих похотливых девиц не является девственницей. Это ощущалось в их манере держаться, не говоря уже о том, что я заставала их в моменты достаточно вольной борьбы с Билли Трехэем в конюшне, равно как и с деревенскими парнями, приходившими работать в поместье. В присутствии представителей противоположного пола в них чувствовалась заметная перемена, и я понимала, что это должно означать. Их волнение в связи с возвращением хозяина, перед которым, как я поняла, все испытывали благоговейный ужас, позволяло сделать совершенно определенные выводы, вызывающие у меня легкое отвращение, но не столько по отношению к ним, сколько по отношению к себе за то, что я допускаю подобные мысли.

Так значит, он именно такой мужчина?

— Он вернулся полчаса назад, — добавила Китти. Сестры задумчиво разглядывали меня, и казалось, я читаю их мысли. Они считали, что я вряд ли способна составить им конкуренцию.

Отвращение усилилось.

— Когда вымою руки, вы можете вынести воду. Я иду гулять, — как можно более равнодушным тоном проговорила я.

Приезд хозяина ощущался буквально во всем. Мистер Полгрей возился в саду, а двое мальчишек, приходивших из деревни помогать ему, работали так, как будто на кону стояла их жизнь. Тапперти яростно вычищал конюшню и был так увлечен своей работой, что даже не заметил меня.

У меня не оставалось сомнений в том, что хозяин держит в страхе всех своих людей.

Бродя по лесу, я думала о том, что если не понравлюсь ему, то смогу в любой момент уехать. Можно будет остановиться у Филлиды, пока не подыщу себе новое место. По крайней мере, у меня были родственники и я не была совсем одинока в этом мире.

Я окликнула Элвин, но мой голос затерялся в лесной чаще и ответа не последовало. Тогда я позвала:

— Джилли! Джиллифлауэр! Если ты здесь, давай поговорим. Я не причиню тебе никакого вреда!

Тишина.

К половине четвертого я уже поднималась к себе по задней лестнице, когда меня догнала запыхавшаяся Дэйзи.

— Хозяин спрашивал о вас, мисс. Он желает познакомиться с вами и ждет в пуншевой комнате.

Я наклонила голову и ответила:

— Как только сниму верхнюю одежду, тут же спущусь в пуншевую комнату.

— Он видел, как вы вошли, мисс, и велел вам явиться немедленно.

— Но вначале я все же сниму шляпу.

Мое сердце колотилось, а щеки раскраснелись. Я не понимала, почему возник этот дух противоречия, но была совершенно уверена в том, что мне вскоре предстоит упаковывать вещи и возвращаться к Филлиде, а раз уж этому суждено случиться, то нужно хоть постараться не ронять при этом своего достоинства.

У себя в комнате я сняла шляпу и пригладила волосы. Мои глаза, вне всякого сомнения, сегодня были янтарного цвета. Кроме того, в них ясно читалось возмущение, и это было довольно забавно, поскольку я еще даже не успела познакомиться с человеком, вызвавшим это возмущение. Спускаясь в пуншевую комнату, я думала о том, что выражения лиц этих взбалмошных Китти и Дейзи как нельзя более точно отражают особенности характера их господина, а бедная Элис умерла с горя, обнаружив, что вышла замуж за отпетого развратника. Я вошла в пуншевую.

Он стоял спиной к камину, высокий, значительно выше шести футов, что еще более подчеркивалось его худобой, я бы даже сказала, костлявостью. Брюнет со светлыми глазами. Одет он был в темно-синий камзол с белым галстуком, а руки покоились в карманах бриджей для верховой езды. Во всем его облике чувствовалась какая-то небрежная элегантность, будто его никак не заботила одежда, которая была поистине безукоризненна.

Он будто бы излучал жестокую, безжалостную силу. Чувственность, которая отчетливо проглядывала в чертах его лица, совершенно естественным образом сочеталась с непоколебимой суровостью аскета-отшельника. Этот человек был явно неоднозначен и едва ли постижим.