Да, он не притворялся. Он отстранялся. Своим болезненно замкнутым отчуждением и отстранялся. Приносил пакеты с продуктами, бегал в аптеку, подвозил до дома задержавшуюся около Николеньки массажистку – делал все, что попросят. С первого зова, очень старательно. Но долго в одной комнате с Николенькой находиться не мог… Впрочем, никто от него такого «подвига» и не требовал. Соня – от гордости, Екатерина Васильевна – из жалости. Потом как-то сами собой и по комнатам распределились. Соня со свекровью в одной комнате около Николеньки крутились, а Олег, когда в редкие часы дома бывал, в другой, сам по себе. И все бы ничего, если б однажды Олег не прихватил ее на кухне в жаркие объятия, не прошептал горячо-виновато в ухо:

– Я так соскучился, Сонь… Придешь ко мне ночью?

Ох, вот тут ее и прорвало… Все высказала, через слезы, через нервное дрожание рук у лица, через истерическое торопливое всхлипывание:

– Ты… Как будто я виновата… За что? Он же твой сын! А ты… Уйди от меня, видеть тебя не могу! Сволочь, сволочь!

– Сонь, ну погоди… Прости меня, Сонь! Да, я сволочь, я и сам понимаю… Но не могу я, Сонь! Вот тут… – Олег нервно постучал себя кулаком по грудной клетке, – вот тут что-то сидит, никак справиться с собой не могу… Ну что мне делать, скажи?! Ну не могу…

– А я, значит, могу?

– Да, ты можешь. Ты мать. У тебя материнский инстинкт на автомате срабатывает. А я…

– А ты – отец!

– Да, я отец. Я ж не отказываюсь. А только мой инстинкт пока в шоке находится, не может оправиться от обиды.

– Не поняла… Какой обиды?

– Не знаю… Такое чувство, что мне природа в душу плюнула. И надо жить с этим плевком.

– Ты… Ты хоть понимаешь, что сейчас несешь?!

– Да понимаю, понимаю… Прости, Сонь! Но как есть, так и говорю. Чистую правду. Да, ты права, я все понимаю… Ну дай мне время, Сонь.

– Да пошел ты! Правдолюб обиженный, подлый чистоплюй! Эгоист, маменькин сынок! Не прикасайся ко мне, я сказала!

– Ну как ты не можешь понять?!

– Да, не могу понять! Почему я должна что-то понимать? Я что, чем-то от тебя отличаюсь? Думаешь, у меня… Думаешь, я… А если я вот так же на природу обижусь, как ты? И что тогда?

– Ну скажи, что мне делать? Голову пеплом посыпать? Уйти, чтобы тебе легче стало?

– Ну и уходи! Не могу видеть твою кислую рожу изо дня в день! Она меня оскорбляет, понимаешь?

Олег ничего не ответил, лишь вздрогнул нервно, сильно потер ладонями лицо. Махнув рукой, вышел из кухни. Суетливо завозился в прихожей, хлопнула дверь…

Соня упала на кухонный стул и снова затряслась в рыданиях. Однако ей тут же легли на плечи мягкие руки Екатерины Васильевны:

– Перестань, Сонечка, перестань… Давай лучше сядем и подумаем, что же нам в сложившейся ситуации предпринять.

– А что предпринять? – Соня подняла на нее злое зареванное лицо. – Вы же сами все слышали, что тут можно вообще… предпринять?

– Но согласись, дальше так продолжаться не может. Вы же разведетесь под горячую руку! Еще пара таких выяснений, и…

– Ну и пусть! Пусть разведемся! Заберу Николеньку, уйду!

– Куда ты уйдешь, Соня? Тебе есть куда идти?

– Нет… Некуда мне идти… Совсем некуда. Но что, что мне тогда делать-то?! Если он так со мной… Думаете, мне не обидно, да? Сейчас же соберусь и уйду! Не могу, не могу больше!

– Погоди, погоди, Сонечка, не горячись. Я понимаю, обидно, конечно. И мне бы на твоем месте было обидно.

– Нет, вы не понимаете, к сожалению. Олег ваш сын, вы любое его поведение способны оправдать. Вам легче. А мне…

– Ну, может, ты и права… Но давай рассуждать объективно, Сонечка. Ведь где-то его можно понять, он мужчина. Может, и в самом деле надо просто пойти ему навстречу? Просто поверить? И дать ему время?

– Да его и так никто особо не напрягает.

– Да нет, я другое время имею в виду, Сонечка. Пусть он поживет отдельно от нас. Вообще – отдельно. Как бы в самоизоляции. Подумает, успокоится, найдет в себе силы принять. Он обязательно примет, Сонечка. Просто ему нужно время и расстояние.

– Ну да, конечно… Ему нужно, а мне не нужно, я из другого теста сделана. А только не забывайте, что Николенька – наш общий сын. Общий, понимаете?

– Да… Но я ведь тебе помогаю, Сонечка. Потерпи немного, пока грудью кормишь, а потом… Потом я тебя отпущу.

– В смысле – отпустите? – вытаращила на нее Соня глаза. – Вообще, что ли? Иди на все четыре стороны? Да разве… разве я смогу? Нет, ну это уж совсем… Да как вы могли так обо мне подумать?!.

– Нет, нет, что ты! Ты неправильно меня поняла! Отпущу – это в том смысле, что все хлопоты с Николенькой я на себя возьму! Я еще в силе, я смогу… И подниму его, как смогу… Ничего, Сонечка, все со временем наладится. И с Олежкой у вас тоже наладится. Вы будете работать, жить своей жизнью, а мы уж с Николенькой как-нибудь сами…

– Что ж, понятно… Опять ради сына на амбразуру бросаетесь, да?

– Ну почему – ради сына? Ради вас обоих. Я же тебя тоже люблю, Сонечка. Тем более виновата я перед тобой. Страшно виновата…

– Да ладно, вы-то тут при чем?!

– Но как же… Помнишь тот разговор на кухне, когда мы с Олежкой убедили тебя этот проклятый скрининговый тест не делать?

– Ну, помню…

– Ты прости меня, Сонечка! Но я тогда правда как лучше хотела… Это потом, уже после, меня вдруг воспоминанием озарило! Прости, виновата я перед тобой!

– Не поняла… Каким воспоминанием вас озарило?

– Ох… Ладно, расскажу, теперь-то уж чего. Я ведь про свою маму вспомнила потом, Сонечка… Мне лет пять было, когда она второго ребенка ждала. И так они с отцом радовались, все повторяли мне – скоро у тебя, Катюша, братик будет, братик! И я с ними радовалась, братика ждала. А потом… Потом маму рожать увезли. И вернулась она из роддома уже другая – без живота, без ребенка и будто какая-то… сильно пристыженная. Ходила по дому, как тень, плакала все время. А я ж маленькая была, не понимала ничего! Пристаю к ней с расспросами – а где братик-то, мама? Отец слушал-слушал, потом зубами заскрипел и ка-ак даст мне затрещину! Отволок в угол, проговорил зло, раздраженно: «Чтоб никогда больше про братика ни слова, ни полслова, поняла? Забудь, не было никакого братика. Вообще – не было. А если кто из взрослых тебя спросит, говори – умер, мол, братик…» Это уж потом, когда с тобой такое случилось… Ой, прости, с нами со всеми случилось, конечно же… Это уж потом у меня в голове это воспоминание всплыло, и объяснения сами собой пришли, отчего отец такой злой был. Я думаю, он маму уговорил тогда от ребенка отказаться. Он тоже, наверное, с синдромом Лежена родился… Раньше ведь другие условия жизни были, в роддомах рожениц уговаривали отказываться. Так что это наша кровь, Сонечка. Наш родовой сбой в генетике, мы и виноваты… Видишь, как поздно меня озарило-то! Прости, прости меня, Сонечка! Виновата я перед тобой.

Екатерина Васильевна закрыла лицо руками, мелко затрясла головой. Но после короткого отчаянного всхлипа вдруг застыла, провела ладонями по щекам, силясь прогнать слезы.

Соня сидела, как истукан, ни жива ни мертва, наблюдая, как трудно дается бедной свекрови усилие над собой. И от полученной информации тоже была ни жива ни мертва… Даже не нашлась что и ответить.

– Значит, мы так сделаем, Сонечка. Через месяц-другой закончишь Николеньку грудью кормить, и ступай-ка ты на работу! А я уж тут сама… Только прошу тебя, Сонечка, умоляю… Не трогай пока Олежку! Пусть он поживет отдельно от нас, квартиру себе снимет! А со временем все наладится, поверь мне. По крайней мере, другого выхода я не вижу. Время все по своим местам расставит. Дай ему время, Сонечка! Он же любит тебя, очень любит! Ну, прости его хотя бы за это.

– Что ж… В одном вы и правы, пожалуй. Другого выхода у меня все равно нет. Уходить мне некуда.

– Ну, вот и хорошо! Сейчас он придет, и мы все вместе сядем, поговорим…

Переговоры, случившиеся через два часа, уже ночью, когда заявился хмурый виноватый Олег, прошли в «теплой дружественной обстановке», если можно присобачить к ним такой официоз. Уже на следующий день Олег позвонил с работы, попросил собрать его вещи. Маме позвонил, не Соне…

С тех пор и началась для них эта странная жизнь. Вроде и есть семья, и в то же время нет семьи. Лишь витал над этим «то ли есть, то ли нет» призрачный постулат Екатерины Васильевны – «ему надо время». Да, Соня его приняла, этот постулат. А что оставалось делать? Пусть будет так – Олегу надо время. А только оно тянется и тянется – в никуда. Уже и полгода прошло. Соня и на работу успела выйти, и привыкнуть к несуразности своего семейного положения, и вообще, каким-то странным образом все постепенно устаканилось. С горечью приходилось Соне признавать, что она все это приняла… Встречались они у Олега на квартире, как тайные любовники… Перезванивались в течение дня, на ходу, на бегу…

А может, и хорошо, что на бегу? Когда бежишь, думать особо некогда. Тем более – обиды вытаскивать да через лупу их рассматривать на бегу неудобно. Но иногда, поздним вечером, когда ей, как сейчас, приходилось ложиться на свою половину кровати с амурчиками – на Соню вдруг накатывало… И она понимала, что сна не будет. Будет не сон, а что-то похожее на дрему-недоумение, с чувством стыда внутри, как с желудочной изжогой. Олег, Олег, что же это?!. И сколько все это будет продолжаться? «Да, ты меня любишь, я тебя люблю… – думала она. – Мы это знаем. Но дальше-то – что, что, Олег? Как плохо без тебя – на нашем семейном ложе… И хочется услышать твой голос».

«Да, голос, – подумала Соня. – Можно же позвонить. Тем более Екатерине Васильевне обещала». Она нащупала на прикроватной тумбочке мобильник, включила настольную лампу, села в подушках, автоматически кликнула номер. Опа, совсем забыла… Он же мобильник сегодня потерял! Так, вроде стационарный номер телефона в съемной квартире в мобильной памяти был сохранен…

Олег ответил в ту же секунду, будто ждал.

– Да, слушаю!