– Вы лжете сейчас, лжете! Зачем, зачем? Лжете, что были счастливы! Я знаю, что вы лжете!

– Почему же я лгу?.. Нет, я совсем не лгу… Что с вами, Сонечка?

– А я вам скажу, что! Я ведь тоже, как вы… Я тоже родила сына… Такого… Понимаете? Такого же! С похожим синдромом! И я знаю, что… это неправда… Вы лжете все, лжете! – Соня икнула громко, с надрывом, и вдруг слезы делись куда-то.

Затаив дыхание, она испуганно посмотрела на Наталью. Та поднялась с места, пересела на ее скамью… обняла рукой за плечи, сильно прижала к себе, начала баюкать, успокаивая. Голос журчал тихо, ласково, чуть снисходительно:

– Все, Сонечка, все… Успокойтесь. Я ж не знала… Если вам нужно, проговорите вслух свою боль… Иногда это очень важно – проговорить вслух. Говорите, Сонечка, говорите, я вас пойму… Все что хотите. Даже самые гадкие слова, если хотите…

– Нет… Не могу. Не могу говорить. Мне стыдно…

– А чего – стыдно? Для вас это большая трагедия, да? Вы привыкли стыдиться своего ребенка, да? И привыкли стыдиться своего стыда?

– Да… Именно так. Это вы сейчас правильно сказали – я стыжусь своего стыда…

– Ну, Сонечка, полноте… Знаете, что это значит? Это значит, что не все еще потеряно… Это пройдет, Сонечка…

– Пройдет? Как же пойдет? Если внутри полный слом…

– Как вы сказали? Слом?

– Ну да… Слом – это осознание того, что ты уже никогда не сможешь быть такой, как раньше… Веселой, беззаботной, да просто обыкновенной женщиной не сможешь быть! Потому что… попрано все внутри. Сам материнский инстинкт попран. Нет, ну почему, почему именно мой организм, не чей-нибудь? За что, за что? Даже самооценки не осталось, одно сплошное бездостоинство…

– У-у-у, как же ты всю изрешетила себя внутри, девочка… Нельзя так…

– А как, как можно?! – рывком подняла Соня голову с Натальиного плеча, глянула ей в глаза. – Как можно? Когда ты болезненно открыта для чужих жалостливых взглядов, для любопытного сочувствия… Оно же уничтожает тебя, это мерзкое сочувствие, когда в спину тебе чуть ли не крестятся – слава богу, мол, не со мной! И ты чувствуешь, как уничтожаешься, как тебя становится все меньше, меньше… А в какой-то момент еще и осознаешь, как легко тобой можно манипулировать… И ведь манипулируют те, кто оказался сильнее, хитрее! Навязывают тебе… А ты не можешь сопротивляться, не можешь! Нет у тебя ни сил на сопротивление, ни средств! Потому что манипулируют тобой самые близкие! Вернее, те, что когда-то были самыми близкими…

Она еще что-то говорила, захлебываясь слезами и торопясь высказать вслух то, что слоями слежалось там, внутри, не находя выхода. Наталья слушала не перебивая. Дождавшись, когда Соня наконец иссякнет, проговорила странным для такого разговора обыденным ровным голосом, даже усталым немного:

– А у меня, знаешь, все наоборот было… Не слом, а подъем. Да-да, можешь мне не верить, но такой сильный душевный подъем… Я вдруг поняла, что нужна своему сыну вся, до последней капельки. И что от меня зависит сама его жизнь, пусть совсем короткая. И это меня так… Будто над самой собой, над всеми окружающими людьми подняло…

Наталья быстрым вороватым жестом отерла глаза, чуть шмыгнула носом, глядя куда-то в сторону, потом снова заговорила спокойно:

– Знаешь, Сонечка, есть в этом что-то особенно острое – вдруг осознать свою нужность. Осознать, что у тебя есть возможность – отдать… А это ведь и есть счастье, только мы его как счастье до конца не понимаем. Счастье отдать себя, свою любовь тому, кто больше всего в этом нуждается. Отправная точка для счастья – это бескорыстие в любви, а не стяжательство! Это просто мода сейчас пошла на стяжательство, сбила всех с толку. Даже девчонки-соплюшки, насмотревшись по телевизору на красивую жизнь, мечтают только о стяжательстве. Не отдавать любовь, а брать, брать, грести под себя… И даже не саму любовь, а ее производную, как им кажется, составляющую, то есть материальную сторону.

– Ну почему же сразу – материальную… Разве это плохо, когда мужчина берет на себя полную ответственность за жизнь женщины, когда заботится о ней, принимает на себя тяжесть решений?..

– Нет. Не плохо, конечно. Наверное, так и должно быть. Плохо, когда женщина искушается на эти блага. Ведь и ты поддалась этому искушению, правда? Ну, если еще не поддалась, то готова поддаться, верно?

– Ну…

– Тебе кажется, что жизнь тебя обманула, подсунула испытание, к которому ты вовсе не готова, потом еще и близкие предали… И тут появляется он! Красивый, богатый, щедрый, умный… Как же тут устоять? Тем более он готов взять на себя ответственность за твою обиду на жизнь и за твои неблаговидные поступки…

– Но почему же – мои… Они не только мои! Другие ведь тоже… Мой муж вообще испуг пережить не смог, сразу от ребенка отстранился… Думаете, мне легко было?

– Да, я согласна с тобой, страшно, когда боятся и отказываются любить твоего ребенка. Но это пережить можно. Страшнее, когда твоя любовь, в тебе природой заложенная, может закаменеть залежью невостребованной. Вот это, это страшно… Ресурс любви должен быть до конца использован, цель у женщины такая, земная миссия… А если ресурс камнем внутри лежит, он умирает. И женщина умирает. Нет, не в физическом смысле, конечно… Многие женщины ходят по земле и не знают, что они мертвы. Они хотят, чтобы их любили, они хотят стяжать как можно больше любви для себя, только для себя. Да что там говорить, я и сама когда-то… такой была. А потом, когда Алешенька у меня родился, открылось вдруг во мне что-то… Наверное, этот самый ресурс и открылся. Потому что моему сыночку он был вдвойне, втройне нужен! И это такое счастье – ты себе не представляешь… Будто сильные крылья тебя несут. Нет, не могу объяснить… Ощущение счастья вообще объяснить невозможно, к сожалению. Нет-нет, уверяю тебя, умение отдавать гораздо ценнее, чем желание брать. Самая тяжелая забота ценнее беззаботности. Ведь что такое, по сути, беззаботность? Пустота и душевная лень… Беззаботностью как таковой можно саму себя с ума свести. Вот Сонечка Оленина, к примеру, не смогла… До того не смогла, что сама ушла…

– Но… Говорят, это был просто несчастный случай?

– Нет. Я думаю, нет. Марк отнял у нее возможность отдавать, он позволял только брать. Вернее, настаивал. Заставлял. Навязывал. Знаешь, он давно понял эту простую истину – живешь, пока у тебя есть возможность отдать… Только по-своему понял, по-дьявольски. Он хотел красивой самоотдачи. Но ведь она не всегда бывает – красивой… Самоотдача обычно неблагодарна, грязна, выматывает последние силы. Да, Марк Соню любил, я думаю… По его разумению – любил. И навязывал ей потребление. А одно только потребление не приносит счастья. Нельзя человека заставить быть счастливым таким образом. Тем более если этот человек думающий, понимающий, анализирующий… – Наталья вздохнула, отерла тыльной стороной ладони испарину со лба. Потом продолжила тихо: – А Соню мне жаль, очень жаль… Я не знакома с ней была, просто слышала много хорошего. Умница, мечтала об университетском филфаке… У нас город небольшой, все как-то друг с другом пересекаются. Ну, и видела ее пару раз, мельком – очень красивая… И глаза грустные, как у испуганной лани. Видимо, она сопротивлялась как могла… Это он, Марк, отнял у нее все. Саму у себя отнял, жизнь отнял.

– А говорят, я похожа на Соню Оленину…

Наталья глянула на нее, недоумевая. Потом усмехнулась:

– Нет, ты совсем на нее не похожа. Ты больше похожа на заблудшую овечку, девочка… – Она коснулась ее щеки костяшками пальцев. – Тем более у тебя пока есть возможность для бегства…

– А у Сони? Разве не было такой возможности?

– Нет. Не было. У Сони была больна мать, требовались большие деньги на лечение. Постоянно требовались. Она не могла… Ну, ты меня понимаешь. Это уж потом выяснилось, что Сонина мама была совершенно здорова…

– Как это?

– Да вот так. Дьявольские проделки Марка. Они, я так полагаю, вместе с Сониной мамой придумали эту историю о страшной болезни. А Соня или узнала, или догадалась просто. Вот и не вынесла. Совсем душою иссякла, я думаю. Но как, как ушла! Подарила им обоим несчастный случай! Такой сильный характер погубили, жаль…

– Но… откуда вы узнали? Что Сонина мать была здорова?

– Да случайно, в общем. Я в той поликлинике, где она наблюдалась, медсестрой в летнее время подрабатывала, пока Алешенька в санатории был… Но теперь это уж не имеет значения, Сони все равно нет. Да и не докажешь ничего, все только слова, догадки… А у Марка большие связи… Так что беги от него, девочка. Если не хочешь пропасть – беги… К ребенку своему беги, ты ему нужна… – Наталья снова отерла испарину со лба, содрогнулась, будто от холода. Обняв себя руками, произнесла тихо: – Что-то устала я от нашего разговора, будто вагон с углем разгрузила.

– Да, да, я понимаю… Тяжело вам, конечно… Спасибо вам за все, Наталья. Мне ехать пора. Спасибо…

– Ну что ты, Сонечка. Все нормально. Надо же, я и не заметила, когда перешла на «ты»… Счастья тебе, милая. Все у тебя будет хорошо.

– Вы думаете?

– Да что – я?.. Главное, чтобы ты сама на это хорошее настроилась. На свое. То есть постаралась в себе разобраться, отделить главное от второстепенного, через себя пропустить… И как отличить одно от другого… В том-то и беда, Сонечка, что каждый эти вопросы решает сам, никто не придет и не вложит нужный ответ в голову. Только в какой момент это решение приходит, очень важно. Главное, чтобы не оказалось поздно, чтобы решение не превратилось в позднее покаяние… Иди, счастливой тебе дороги. И счастливого прозрения, девочка. Ступай с Богом.

Соня, пока ехала обратно, плакала всю дорогу. Так жаль было эту женщину! Такая силища любви осталась в ней! Любви много, а крылья поломаны… Ну вот где справедливость, где? Ей бы этой силы Натальиной – хоть малую толику…

И снова слезы стали застилать глаза, она почти не видела дороги. И досада на себя внутри поднялась: «Почему я-то испугалась? А главное – чего испугалась? Карьеру не сделать? Любовь мужа потерять? Так все равно ж потеряла любовь-то. Хоть так, хоть этак.