Господи, как мысли в голове скачут. Глупые мысли, сумбурно-никчемные. И тело нервной дрожью бьет.

Вдруг пошло какое-то шевеление впереди, распад в стройных рядах от затылка к затылку. Ага, еще одну кассу открыли… И еще одну… Оп! Вот уже и девица с японскими ароматами возмущается у окошка кассы:

– Да как, простите, нет купейных мест? Да, я понимаю, проходящий… А СВ? Что, совсем нет вагона СВ? Нет, ну это уж вообще полный беспредел… Да, давайте свой плацкартный, что же делать… Ну да, мой плацкартный, не ваш… Извините, просто я очень нервничаю! Никогда в плацкартном вагоне не ездила, не было такого опыта, к счастью!

Было слышно, как что-то раздраженно-насмешливо ответила кассирша, как фыркнула капризная девица, отходя от окошка кассы. А чего ты хотела, милая? – усмехнулась Соня. Чтобы все кругом прониклись трогательным благополучием твоей жизни? Ишь, никогда она в плацкарте не ездила, опыта нет… Ничего, жизнь заставит получить опыт. Жизнь и не такой опыт может преподнести…

– Мне плацкартный, до Юрьевска! – Соня торопливо протянула в окошко кассы паспорт и деньги. – На проходящий успеваю, девушка?

– Да, успеваете… Отправление задержали на десять минут. Вторая платформа, третий путь. Так что поторопитесь, пожалуйста.

– Спасибо! Я успею!

«Успею. Конечно, успею. Вторая платформа, третий путь. Седьмой вагон. Опа… И эта, с японскими духами, на перроне толчется. Тоже, значит, в седьмом вагоне поедет».

Суровая проводница рванула из рук билеты, буркнула сонно:

– Заходите в вагон… Сейчас отправляемся.

В вагоне стояла духота, раздавалось похрапывание, чьи-то голые пятки торчали из-под старенького худосочного байкового одеяла.

– Господи, сумасшедший дом… Фу, вонь какая… – послышались причитания девицы, пробирающейся впереди по проходу.

«Вот цаца! – подумала Соня. – Надоела! И запах ее японских духов надоел! Хорошо, хоть места попались разные».

Девица ушла в глубь вагона, а ей досталась боковушка. Можно присесть наконец…

Поезд дернулся, медленно поплыли перед глазами грязно-розовые вокзальные строения. Проходящая мимо проводница молча положила на стол пакет с бельем. Поезд шел все быстрее и быстрее, набирал скорость…

Соня почувствовала вдруг, что на плечи снова навалилась то ли усталость, то ли тот самый пресловутый ужас содеянного. А впрочем, какая разница? – мелькнула в голове мысль. Да, ужас. Да, усталость. Организму-то все равно, от чего страдать. Глаза слипались, в голове стоял туман, гулкий, болезненный. А в ушах что-то стучало… «Ах, да, это же колеса стучат, – сообразила Соня. – Отсчитывают вожделенные километры бегства. Вперед, вперед. Возврата нет. Ты сама, сама сотворила себе все это… Ох, как больно, как гулко они стучат… Куда я еду? Зачем?! Остановите, остановите этот железный гул… И поезд – остановите…»

– Вам что, плохо, девушка? Может, помочь?

Соня подняла глаза. Проводница. Лицо дежурноучастливое, меж бровей две глубокие складки. У Екатерины Васильевны меж бровей точно такие складки были… И глаза – такие же добрые… Что она спросила? Ведь что-то она у нее спросила… Хорошее что-то, наверное, если глаза добрые.

Соня нервно пожала плечами, просипела натужно:

– Мне бы воды… Очень пить хочется. Умру сейчас…

– Поняла! – бодро кивнула проводница, осторожно огладив ее по плечу. – Сейчас принесу! А вы не умирайте пока, сидите тихо… Не хватало еще, чтобы в обморок у меня тут хлопнулись!

Вода была теплая, пахла хлоркой. Соня выпила, и ей стало легче. Даже силы для извинений нашлись:

– Простите, напугала вас… Спасибо…

– Да не за что. Сами уляжетесь иль помочь?

Соня снова жалко вздернула плечи, глянула на проводницу в недоумении – чего она от нее хочет? Какое «уляжетесь», если так железно-гулко колеса стучат? Везде стучат! В голове, в груди, в сердце… Надо же что-то делать! Это же невыносимо, в конце концов!

– Ладно, понятно… – вздохнула проводница, ласково потянув ее за локоть. – Встаньте-ка, я помогу столик убрать…

Подняла Соню на ноги, ловко соорудила из боковушки спальное место, сама застелила постель:

– Все. Ложитесь. Какие хилые нынче девки пошли… Вон там, впереди, еще одна такая – вся из себя прынцесса. То белье ей воняет, то сосед громко храпит. Ну, храпит, и что? Я ж не могу его уговаривать всю дорогу, чтоб не храпел? И откуда только этих прынцесс в наши плацкарты заносит… Не нравится – самолетами бы летали…

– Так туман. Очень сильный. Самолеты не летают.

– А… Понятно. Ладно, отдыхай. Вон, гляди, с лица-то какая бледная!

– М-м-м… Спасибо.

– Да ладно, чего там…

Соня легла, свернулась клубочком, накрыла подушкой голову. Наверное, далеко уже отъехали… Бегство удалось, значит. Что ж, пусть. Теперь уж все равно…

Сон навалился сразу, сдавил виски цепкими лапками. Где-то на краешке ее сонного сознания еще билась испуганная мысль: «Куда бегу, некуда бежать-то! К тетке? К тетке… Квартира однокомнатная. У тетки своя жизнь… Амок, проклятый амок. И сон – как спасение. Скорее – в сон… Колеса стучат все глуше. Или в голове стучит? Да какая разница… Теперь уж точно – никакой. Спать. Спать. Спа-ать…»

* * *

Соня проснулась резко, от боли. Будто кто кулаком ударил по ребрам. Села, таращась испуганно.

– Ой, простите… Я чемодан с полки снимал, вас нечаянно задел. Простите, девушка…

Простоватый мужичок в проходе, глазки голубые, виноватые.

– Сильно ушиб, да? Нам выходить надо, а чемоданы над вами… Уж к станции подъезжаем…

Поезд и впрямь замедлял ход, дневное солнце беспощадно шпарило в окно. Соня провела ладонями по лицу. Ладони, лицо – мокрые. Жарко. Духота. Людская суета в проходе. Визгливый женский голосок:

– Вася, ты мою босоножку не видел? Я босоножку потеряла! А, вот она, под столом…

Все. Остановка. Скоро они выйдут со своими чемоданами? А который час, интересно? Опа… Уже три часа пополудни! Долго же она спала. Как убитая. И в голове, и в теле тошнота маетная, будто с глубокого похмелья. А впрочем – что за сравнения? Наверное, у ужаса содеянного свое похмелье, уж наверняка тяжелее алкогольного будет. Тем более алкогольное-то проходит со временем…

Поезд постоял три минуты, выплюнул на перрон прибывших в родные пенаты пассажиров и тихо тронулся, слегка лязгнув железом. Надо бы встать, до туалета дойти, умыться, преодолеть сонную вялость. А может, и не надо – преодолевать… Преодолеешь, а дальше что? Опять один на один с ужасом?

– Ну, как ты, сердешная? Проснулась? Полегчало маленько?

Соня подняла глаза: проводница. Пришлось кивнуть головой, улыбнуться – как уж получилось. Наверное, плохо получилось, потому что проводница вздохнула, скрестила руки под грудью, пристроилась тяжелым задом на край полки.

– Понимаю, не мое дело, конечно… Только уж больно у тебя вид убитый, девушка. Конечно, ты молодая еще, можно себя эдак-то растрачивать… – Она замолчала, держа паузу. Давай, мол, вступай в душевный разговор. Вишь, я тебе мосток перекинула, облегчи душу. Но не дождавшись ответной реакции, снова вздохнула, заговорила деловито: – Тебе бы поесть надо, вот чего! Хочешь, обед в ресторане закажу? Прямо сюда принесут…

– Нет, не надо! То есть спасибо, конечно… Не надо.

От одной только мысли о еде ее снова затошнило, да так сильно, что она поневоле схватилась за горло, сглотнула горькую слюну.

– Ну, не надо, так не надо… Тогда хоть умойся иди, там туалет открыт. А я пока матрац наверх уберу, сидячее место тебе организую. От чаю-то небось не откажешься?

– Да, чаю хорошо бы…

– Ну, иди тогда.

– Спасибо вам за заботу. Даже неловко как-то…

– Ой, да чего там неловко! Я не к каждому, поди, с заботой-то лезу. Уж двадцать лет езжу, всякого люда перевидала. И настоящее переживание от пустой гордости умею отличить. А у тебя, видать, такое переживание, что и словами не выскажешь. Да мне и не надо, в общем. Просто работа у меня такая… Иди, иди, а то туалет займут, настоишься под дверью!

Поезд сильно набирал ход, пока Соня шла, ее два раза мотнуло так, что она пребольно ударилась плечом о стены. Вошла в туалет, глянула на себя в зеркало… Да уж, видок еще тот. Все «переживания» вылезли на лицо, растеклись тенями под глазами. И сами глаза – полусумасшедшие. Волосы слиплись на лбу жалкими прядками. Соня откинула их пятерней назад, потрясла головой. Потом принялась плескать в лицо водой, отфыркиваясь. И впрямь – чуть полегче стало… По крайней мере, противная тошнота отступила. И первая здравая мысль пришла в голову – надо Олегу позвонить. Как он там? Вернее… как он с Николенькой?

Сначала испугалась, а потом уцепилась за эту мысль – да, позвонить! А что, в самом деле? Что в ее звонке преступного? Ведь если по сути… Ну, оставила мать ребенка отцу. Отцу, не кому-нибудь! Имеет мать право спросить, как у них там дела?

Соня решительно выудила из кармашка сумки телефон, кликнула номер Олега. Краем глаза отметила: ручки-то все равно дрожат от страха… Ага, длинный гудок. И следом – сразу короткий. Сбросил, значит. Не захотел разговаривать. Что ж… Правильно. Этого и следовало ожидать, в общем.

Оп! Эсэмэска! От Олега! Так, что там… Господи, как пальцы дрожат… И буквы на дисплее пляшут, не разобрать ничего. Ага, вот. «…Живи как хочешь. Если так, я сына не брошу. И не звони мне больше. Никогда».

Все. Все! Коротко и ясно. Так ясно, что ожгло слезами глаза, перехватило горло отчаянием. Соня затряслась вся, отвернулась к окну, зажав нос и рот в ковшик ладоней. Сдержаться надо, не рыдать же тут, на людях…

Сволочь, сволочь! Даже говорить не стал, плюнул жалкой эсэмэской! Ах, как горделиво – сына не брошу! Честный любящий отец! Где же раньше она была, твоя честность-любовь? Под маминой юбкой? Да и умеешь ли ты любить, по большому счету? Или все-таки умеешь, если заставить? «Сына не брошу…» А она, значит, сына бросила… И что значит – не звони больше? Да какое право?.. Она же – мать! А впрочем, какая мать после всего, что сделала…