— Я надеялся на это, — признался он, удивленно приподняв брови и улыбнувшись. — Мм.. Деньги — грубая материя, но я в принципе не против денег. Помнишь наши прогулки, когда на заднем сиденье твоего «мерсера» стояла корзинка с припасами из Гринвуда?

— Конечно.

— Так вот. В те дни литр молока и несколько крекеров из этой корзины составляли весь мой суточный рацион. У меня не было ни цента, и не запихни вы с Лайей меня в «Римини продакшнз», пришлось бы выбирать между Домом для ветеранов войны в Соутелле и поисками работы.

— Господи, я и не подозревала... — Она взглянула на него. — Какая же я была тогда дура, Кингдон!

— С тех пор ты не изменилась, — ответил он. — Хороший человек всегда дурень. Я завел об этом речь, чтобы ты поняла, как нелегко мне было от тебя отступиться. Моя вера гнала меня от тебя. И потом еще гордость... Повидавшись с твоим отцом, я понял, что ты живешь во дворце, а я...

Раздался скрип открываемой двери. В проеме показался Холлис Горас. В руке у него была накидка Тессы.

— Тесса, у нас на восемь заказан ужин.

— А, Холлис, конечно. — Она встала. — Кингдон, передай, пожалуйста, Лайе: мне очень жаль, что не удалось повидаться.

Кингдон поднялся со стола.

— Лайе тоже будет очень жаль, — проговорил он, — что не удалось повидаться.

Тесса была рада, что он не предложил ей встретиться. О любовном треугольнике не могло быть и речи. Троица Лайя—Кингдон—Тесса распалась. Прошли золотые денечки. Лайя плюс Кингдон, а третий — лишний. Ее воспитание и порядочность не позволяли встречаться с женатым мужчиной. С мужем ее старой подруги. Но вместе с тем она знала, что не найдет в себе сил отказаться. Холлис помог ей надеть накидку. От холодной атласной подкладки рукам стало зябко. Она заглянула в темные задумчивые глаза Кингдона и поняла, что это ее последнее свидание с Холлисом Горасом.

4

Кингдон, ссутулившись, сидел за столом, когда дверь открылась и вошла Лайя.

— Так вот где ты прячешься, — сказала она, подходя к нему. — Мы тебя обыскались!

За ее спиной маячил высокий и такой худой мужчина, что, казалось, его пропустили через соломинку. У него было умное клинообразное лицо.

— Кингдон, ты знаком с Дэвидом Манли Фултоном?

Кингдон лично знать не знал Дэвида Манли Фултона, но слышал о нем. Этот англичанин был режиссером и ставил эпические драмы. Примерно такого же плана, что и картины Де Милле, разве что чуть поумнее.

— Не имел удовольствия.

— Капитан Вэнс! — Фултон протянул ему длинную худую руку. На среднем пальце сверкал перстень с сапфиром в виде звездочки.

Когда Лайя знакомила его со своими приятелями-киношниками, у него обычно возникало неприятное ощущение, словно кто-то изнутри скреб ногтем его голову. «Она спит с ним», — думал он всегда в таких случаях. Но сейчас он все еще был весь во власти встречи с Тессой. Потом, пожав тощую руку Фултона, решил: гомосексуалист.

— Рад познакомиться с вами, мистер Фултон. Я восхищаюсь вашими фильмами.

— Те же слова адресую вам, капитан Вэнс, — ответил Фултон с оксфордским — вероятно, наигранным — выговором. — Слышал, что вы служили в эскадрилье «Лафайет».

— Поступил туда сразу же после ее сформирования, но позволил себя сбить.

— И вы действительно воевали во Франции?

— В составе Иностранного Легиона, — ответил Кингдон. — Рекламируя это, Римини построил свою студию и мою карьеру. Но между нами, не верьте ни единому его слову.

— Мне о вас рассказывала миссис Вэнс.

— Жену тоже вряд ли можно назвать лицом беспристрастным.

— Кингдон всегда выставляет напоказ свою скромность, мистер Фултон, — сказала Лайя. — Он таким и раньше был. Но насчет геройства — это все правда. Настоящий воздушный ас с большой буквы!

— С маленькой, — поправил Кингдон.

Дэвид Манли Фултон хохотнул.

— Тем не менее посмотреть на ваши трюки занятно. Я собираюсь поставить фильм о подвигах летчиков. Так сказать, о последних рыцарях Круглого Стола.

— О крестоносцах, — уточнил Кингдон, думая о Тессе. Ему хотелось поскорее отвязаться от Дэвида Манли Фултона. В его элегантной узкой фигуре, речи — он говорил, проглатывая окончания слов, — в глазах, смотревших из-под тяжелых набрякших век, что-то раздражало Кингдона. Собственно, и его фильмы, эти декадентские штучки, раздражали.

— Вам это интересно? — спросил Фултон.

— Вы хотите получить у меня консультацию?

— Кингдон! — воскликнула Лайя. — Дэвид хочет, чтобы ты снимался в его фильме!

— Лайя! — передразнил ее взволнованный возглас Кингдона. — Я же при тебе подписывал контракт. И в присутствии адвокатов обеих сторон. Контракт — действующий юридический документ. Кто оплачивает наш бекон, выпивку и шубки из кроличьих шкурок? «Римини продакшнз».

— С мистером Римини можно было бы, наверно, договориться, чтобы он одолжил мне вас... — заговорил Фултон и деликатно умолк.

«Пошел ты, знаешь куда?» — подумал Кингдон и, похоже, взглядом выразил свою мысль.

— Мм, мне пора, — сказал англичанин.

Лайя кокетливо помахала ему ручкой.

— Что ты ему наплела? — спросил Кингдон.

— О, он такой неженка, что я просто не знала, о чем с ним говорить. Ну и рассказала ему про войну и про тебя.

— И он развесил уши, — сказал Кингдон, протягивая руку к своему стакану. — Лайя, почему бы нам не уехать на несколько дней?

— Не забывай, — с упреком в голосе напомнила она, — что завтра у нас урок мистера Хорти.

Лайя наняла Падрейка Хорти, известного нью-йоркского театрального педагога, вроде бы для них обоих, но на самом деле только для себя. Это была роскошь, но, впрочем, ни Лайя, ни Кингдон не любили экономить. Лайя оплатила переезд Хорти в Калифорнию и назначила ему приличное жалованье в надежде на то, что он сотворит с ней чудо.

Кингдон допил виски с содовой.

— Текс хочет продать «Зефир-Филд». Я думаю купить.

— Зачем?

— Для забавы.

— Где ты найдешь время, чтобы заниматься этим?

— Я перестану сниматься, — ответил он.

Она быстро глянула на него и поморщилась. Лайя никак не могла постичь, что есть люди, способные думать не только о кино. Полеты Кингдона воспринимались ею всего лишь как часть его сценического образа.

— Не валяй дурака! — взвизгнула она.

Точно таким же тоном его, бывало, упрекала мать. Он тут же и сам увидел всю глупость этой затеи. Невозможно вот так запросто взять и отказаться от атрибутов звезды — услуг лучших педагогов, бутлегеров, девочек. Он поднял пустой стакан.

— Я иду в гостиную, — объявил он.

Лайя пошла вместе с ним. Кингдон не рассказал ей о встрече с Тессой. Он не думал, что они еще увидятся, а если даже и увидятся, Лайе все равно наплевать.

Но если наплевать, почему же он не рассказал ей о Тессе?

5

Падрейк Хорти оказался крупным мужчиной с покатыми плечами и вьющейся шевелюрой седых волос. Лайя приготовила для него флигель, обновила там обстановку. Каждый день в десять часов утра в своих вязаных комнатных туфлях он огибал бассейн и входил в двери Орлиного Гнезда — так Кингдон и Лайя называли свой дом. Он оставался в доме до шести. От его табачного дыма в библиотеке висел серый туман. В этом тумане звучал его сочный, хорошо поставленный голос, когда он подыгрывал Лайе в сценах из спектаклей. Иногда они менялись ролями, и умирающую кокетку играл Падрейк Хорти, а ее возлюбленного — Лайя. Иногда вместо слов они несли какую-то тарабарщину. Или нарочно играли очень медленно, буквально разжевывая каждую сцену. Кинорежиссеры давно взяли моду приглашать к себе на студии музыкантов, чтобы те своей игрой помогали актерам войти в образ. Падрейк Хорти с этой целью частенько ставил жалостливую пластинку. Он любил хорошо пожить, но не был шарлатаном. Работал с Лайей до полного изнеможения.

В библиотеке то и дело раздавался ее тонкий голосок южанки. Она ела наспех, плохо спала. Они с Кингдоном давно уже спали и жили отдельно. Теперь же она ясно давала ему понять, что не желает, чтобы он к ней приближался. Она объяснила ему, что секс иссушает и что она намерена пока что исповедовать воздержание.

Порой он жалел, порой стеснялся ее. И старался не сравнивать жену с Тессой.

Когда начались съемки очередной картины, Кингдон стал пить больше обычного. Он играл посредственного актера, который помогал людям справиться с их бедами, поднимая их в воздух на своем аэроплане. Эта роль действовала на и без того расшатанные нервы Кингдона. Он запил сильнее. Иногда по утрам, когда с ним работал гример, он смотрел на свое отражение в зеркале и с трудом узнавал в нем себя.

Съемки закончились в начале декабря. В первое свободное от съемок утро, проснувшись, он остался в постели. Читал газету, курил, рядом на столике стояла бутылка. Через некоторое время он услышал в коридоре звук каблучков Лайи.

Она постучала в дверь.

— Заходи, — отозвался Кингдон.

Она убрала газеты и бутылку, заставила его подняться с постели и застелила ее.

— Прекращай пить! — сказала она.

— Почему?

— Я серьезно! Нельзя так накачиваться.

— Почему?

— О, Кингдон, ты и сам отлично знаешь почему.

— Не знаю.

— Потому что это уже становится заметным при съемке крупным планом.

Он рассмеялся.

— Я говорю для твоего же блага.

Он снова рассмеялся.

— Самое смешное, — сказал он, — что ты всерьез полагаешь, что крупные планы мне удаются.

— Именно! Все критики говорят об этом. — Она помолчала. — Что ты собираешься сегодня делать?

— Опробую новый самолет. Хочешь слетать со мной?

— Ты же знаешь, что меня ждет мистер Хорти, — сказала она. — Только перед вылетом выпей хотя бы чашку кофе, хорошо?