Только тут он начал осознавать, что в голове у него туман.

— Бад! — повторяла соседка, прижимаясь к нему щекой.

Сквозь боль до него донесся аромат цветов, и он понял, что хочет ее. «Нет, нельзя, — тут же удержал себя Бад. — Ей всего пятнадцать. Она еще маленькая. Настырная. Но вместе с тем в ней столько нежности... чего нет у других».

— Бад, Бад, милый!.. Ты меня слышишь? Не уходи! Ты не можешь покинуть меня!

Покинуть ее? С чего это он вдруг захотел бы покинуть ее? Эта странная чужая девчонка касалась его лица с любовью и нежностью. Боль стала легче...

— Амелия Дин, — услышал он собственный хриплый, измученный шепот. — У тебя очень красивые волосы.

В следующее мгновение его вырвало.

4

Спустя час Кингдон и Тесса сидели в ее кабинете. Дверь была открыта. Коридор ярко освещен. В дальнем конце им была видна закрытая дверь родительской спальни. Там сейчас колдовали над Бадом три врача и две медсестры. Амелия бегала между спальней и гардеробной. Кингдон держал Тессу за руку. Его большой палец давил на платиновое колечко, которое он надел ей на руку сегодня утром в Юме. Он чувствовал, что надо как-то утешить ее. Возможно, в эту самую минуту дядя уже при смерти или даже умер. Но он не чувствовал сожаления, несмотря на всю свою любовь к Тессе. «Три-Вэ — твой настоящий отец!» Эти слова все еще звучали у него в голове, и он не мог сосредоточиться ни на чем другом. Внутренний голос убеждал его в том, что мать солгала, солгала из ненависти, но Кингдон вспомнил реакцию Бада, Амелии и отца при этих словах и понимал, что мать была близка к истине.

Из родительской спальни донесся какой-то звук, словно там двигали мебель. Тесса поднялась. Он не выпустил ее руки. Звуки прекратились. Он вновь заставил Тессу сесть на кожаный диван. Ему было стыдно, что он не может сейчас разделить ее тревогу. Но как можно думать о чем-то другом после слов матери?! «Три-Вэ — твой настоящий отец!» Прямо классика! Древнегреческая трагедия!

Дверь спальни открылась. Он весь напрягся. Спальня была залита ярким светом. Ему стало страшно. Во Франции, в госпитале, у его постели поставили темную ширму, которую убрали только тогда, когда кризис миновал. «Когда включают полный свет и видишь пустую постель — значит, кто-то скончался». Он бессознательно крепко сжал руку Тессы.

Амелия вышла из спальни, прикрыла за собой дверь и через коридор вошла в кабинет дочери. На ней был белый шелковый халат. Из-под черепаховых гребней выбивалось несколько прядей. Никогда еще Амелия не казалась Кингдону такой хрупкой и беззащитной. Она бессильно опустилась на диван, словно ее гордый прямой позвоночник рассыпался в прах.

В то мгновение Кингдон уверился в том, что дядя умер.

Тесса всем телом подалась к матери.

— Мама!

— Они дают ему кислород, — сказала Амелия.

— А боль?

— Несмотря на все старания врачей, она так сильна, что даже представить себе невозможно.

— Но он жив! — твердо и уверенно произнесла Тесса.

— Доктор Левин, добрый человек, подтвердил это, но больших надежд не питает.

— Главное, что он жив, — сказала Тесса.

Она обняла мать. В глазах у нее блеснули слезы. На какую-то минуту Амелия расслабилась, позволяя Тессе утешить себя, но потом оттолкнула ее руки. В отличие от дочери глаза у Амелии были совершенно сухими.

Тесса позвонила и попросила служанку принести что-нибудь поесть. Плачущая девушка в купальном халате внесла поднос с чаем и тонкими кусочками лимонного торта. Тесса разлила чай.

Они пили чай в гробовом молчании.

Наконец Амелия отставила свою чашку и сказала:

— Пора! Я должна вам все рассказать.

Кингдон признавал, что в Амелии бездна обаяния, но она все равно никогда ему не нравилась. С самого его рождения мать постаралась передать ему свою ненависть к ней. Впрочем, и без этого тетя казалась слишком холодной. Но в эту минуту его антипатию побороло искреннее восхищение ею. «Многие ли женщины решаются приоткрыть завесу тайны, когда вокруг витает смерть?»

— Мама! — сказала Тесса. — Не надо ничего рассказывать. Не сегодня!

— До сих пор я постоянно боролась с угрызениями совести. Потому что боялась, что с Бадом случится это... Я все откладывала. Молчание слишком затянулось.

«Три-Вэ — твой настоящий отец!»

Втроем они сидели на кожаном диване и смотрели через весь коридор на закрытую дверь спальни. Тесса устроилась между матерью и Кингдоном. Кингдон наклонился вперед, положив локти на колени, и приготовился слушать, чтобы Амелия, не смущаясь, могла рассказать то, чего он не хотел знать.

— Лос-Анджелес... — начала Амелия. — Вы должны понять главное: вся история закрутилась вокруг Лос-Анджелеса. Это была пыльная деревушка на краю света. Когда шел дождь, свиньи рылись в грязи на Мэйн-стрит. А я шесть месяцев в году жила в Париже. Я была наполовину парижанкой, выросшей в культурной среде. Можете себе представить, каково мне было жить здесь. — Она говорила ровно, безучастно. Рассказала о своей близости к отцу, о трениях между полковником и его бывшим другом Коллисом П. Хантингтоном, о Южно-Тихоокеанской железной дороге. — Тем летом мне было четырнадцать. А Три-Вэ семнадцать. О, Кингдон, он был такой наивный милый мальчик!.. Ему, такому чуткому и талантливому, выпало родиться в этом заброшенном городишке Дикого Запада. Конечно, он был очень одинок. — Она рассказала о самоубийстве полковника и решении мадам Дин судиться с Южно-Тихоокеанской железной дорогой. — Это означало то, что мы останемся здесь. — Она рассказала о скандале и о нараставшей в ней потребности отомстить за отца. — Мне казалось, что я — Электра. Я хотела оставить о нем добрую память. Как это было сделать? Тогда мне показалось, что лучший способ — опорочить правление железной дороги, ведь они обливали грязью моего отца. У меня были письма...

— «Письма Дина»? — спросил Кингдон.

— Да, — ответила Амелия.

— Странно. Никогда прежде я не связывал эти письма с вами.

— Они были написаны мистером Хантингтоном в разное время и адресованы моему отцу. Для того, чтобы привести мой план в исполнение, нужен был помощник. Мужчина. Три-Вэ учился в Гарварде. И потом, в любом случае он был мальчишка. А на похоронах моего отца Бад, единственный из всех, подошел к нам и выразил свои соболезнования. Да, Бад был мужчиной. Я уговорила его помочь мне. — Она прерывисто вобрала в себя воздух. — Мы начали встречаться здесь. В Паловерде.

— И ты влюбилась, — сказала Тесса.

Амелия отрицательно покачала головой.

— Не сразу. Бад был непохож на Три-Вэ. В Лос-Анджелесе он чувствовал себя как дома. Как же я могла влюбиться в туземца, уроженца этого отвратительного пустынного края? И в то же время у него многое было достойно восхищения. Сильный. Великодушный. Немного жесткий. Как мой отец. К тому же он был очень красив. — Она пожала плечами, глянув на запертую дверь спальни. — Я обещала выйти за него замуж, потому что была уверена, что отказать ему будет нечестно. Я не подозревала, что люблю его, до тех пор, пока мама не услала меня во Францию.

— Мама, ты можешь не...

— Нет, я должна, — сказала Амелия. — Он сдержал слово и обнародовал письма на суде. Тогда я вернулась в Лос-Анджелес, чтобы выйти за него. Она поежилась. — Три-Вэ не было на нашей свадьбе. Он убежал из дома. Никто не понял тогда почему. Мы с Бадом были мужем и женой уже семь лет, когда он вернулся. С Ютой. Паловерде тогда было нашим загородным домом, и мы решили устроить там вечеринку в честь возвращения Три-Вэ. Три-Вэ выпил лишнего и ушел от всех во двор. Я видела, как он несчастен. Поэтому пошла следом, чтобы утешить его. Она выпрямилась и продолжала: — Он был настолько пьян, что признался мне в любви. Сказал, что всегда любил меня. Сказал, что увидел меня и Бада... ну, вместе... в Паловерде и поэтому убежал из дома. — Она сцепила руки у себя на коленях. — А то, что произошло потом, было так неожиданно, что я поначалу просто не поверила своим глазам... Он был пьян, несчастен... Я испугалась, но потом начала бороться. Впрочем, за одну минуту все было кончено. — Она повернулась лицом к Тессе. — А вскоре я поняла, что беременна. — Она вздохнула. — Один миг, один-единственный миг... Как несправедливо!

— Мир несправедлив, — произнес Кингдон, пытаясь под сарказмом скрыть душевную муку. Он постарался пробудить в себе прежнюю привязанность к отцу, но обнаружил только ненависть.

— Он заплатил за содеянное чувством вины, которое будет сопровождать его до конца жизни, — сказала Амелия.

— Цена невелика, — жестко ответил Кингдон.

Амелия не обратила внимания на его тон.

— Они родные братья, — сказала она. — Невозможно определить, на кого из них Тесса похожа больше.

— У вас были другие беременности? — спросил Кингдон.

— Мы консультировались с докторами. Здесь, в Нью-Йорке, Лондоне, Париже. И все в один голос утверждали, что нам ничто не мешает завести еще детей. Но, увы, я больше так и не забеременела.

— А дяде Баду удавалось раньше зачать ребенка?

— Однажды. Он был очень молод. Девушку звали Роза. Он хотел на ней жениться, но она не собиралась рожать, и он дал ей денег на аборт. У него потом было чувство, что он заплатил за убийство собственного ребенка. — Амелия смотрела на Кингдона и поэтому не заметила, что лицо Тессы исказилось гримасой боли. — Во время операции Роза умерла. Он страшно переживал.

— Почему вы уехали из Лос-Анджелеса накануне родов? — Кингдон ненавидел себя за этот инквизиторский тон, но молчать не мог.

— Когда я была уже на восьмом месяце, Бад узнал про случившееся. Ему всегда очень хотелось иметь ребенка. Но, узнав о том вечере в Паловерде, он решил, что его снова предали. Он не поверил, что меня принудили силой. Он сказал... — Тесса, милая, прости меня! — что никогда не признает моего ребенка! Моего ребенка!