Отец Майкл подтянул подбородок, наслаждаясь шершавым скольжением лезвия по коже и свежестью раннего утра. Музыка Сибелиуса достигла кульминации, Майкл мысленно прикидывал планы на предстоящий день. Закончить конспект лекции, месса в одиннадцать ноль-ноль на Фарм-стрит. Но перво-наперво нужно позвонить матушке Эммануэль и рассказать о странном разговоре со старой монахиней в Сассексе. Может, она и не в себе, но рассказала она довольно много удивительного. Он вновь представил несчастную девочку, которую она описала, и сердце его сжалось от жалости.

За чьи грехи — свои или чужие — расплачивается Сара Грейлинг? С каким тайным умыслом матушка Джозеф рассказала ему стихотворение о близнецах?

«…Близнецы — это своего рода генетический эксперимент Природы. Однояйцевые близнецы — это один организм, разделенный в утробе матери на две части. Деление происходит после того, как яйцеклетка оплодотворяется сперматозоидом. Ученые до сих пор не могут объяснить это любопытное явление. Известно, что оно не является генетически обусловленным, то есть — не заложено в генах…»

Несколько секунд он, раскрыв рот, смотрел на собственное отражение, надо же, такая удача.

«…Двуяйцевые близнецы, с другой стороны, — продолжал приятный голос с канадским акцентом, — возникают, когда две яйцеклетки одновременно оплодотворяются двумя самостоятельными сперматозоидами. Такие малыши совместно развиваются в матке и рождаются в один день. Но выглядеть и вести себя они будут как две вполне независимые личности».

«В своей программе, профессор, вы определяете феномен близнецов как генетический эксперимент Природы. Что вы под этим подразумеваете?»

«Каждый человек имеет свой генетический код, состоящий из сорока шести хромосом. Половина хромосом содержится в сперме отца, половина — в яйцеклетке матери. Этот код взаимодействует с окружающей средой для того, чтобы осуществлять контроль за процессом наследственного влияния на текущее развитие ребенка, начиная с начальных стадий — эмбриона, плода и младенца — и вплоть до зрелого и пожилого возраста».

«Другими словами, этот контроль осуществляется на протяжении всей человеческой жизни?»

«Именно так. В случаях, когда наборы генов абсолютно одинаковы — у однояйцевых близнецов, — этот контроль наиболее ярко выражен; даже если детей разлучают при рождении или воспитывают в разных условиях, они чрезвычайно похожи друг на друга абсолютно во всем. Они более одинаковы, чем может показаться окружающим».

«Подумать только!» — искренне удивился ведущий.

«Когда близнецы растут в одной семье, то есть в схожей среде обитания, они, как противоположные полюса, отталкиваются друг от друга, пытаясь каждый подчеркнуть свою автономность. В шестидесятых годах был один французский ученый, занимавшийся изучением близнецовых пар, профессор Заззо…»

Отец Майкл ополоснул лицо холодной водой.

«…Феномен, которому было дано название „психологические качели“… выбирают роли… один умница, другой тугодум… один увлекается искусством, другой хороший спортсмен… такое поведение поощряется со стороны, это позволяет их различать».

Он нащупал полотенце.

«Самое интересное начинается тогда, когда близнецов воспитывают врозь. — Голос профессора звучал взволнованно, судя по всему, он оседлал любимого конька. — Близнецы — живые объекты эксперимента „Природа против влияния социальной среды“. Поведение однояйцевых близнецов, выросших отдельно друг от друга, подчинено инстинктам. А поскольку близнецы идентичны, инстинкты одни и те же».

Отец Майкл обмотал полотенце вокруг талии. Захватив с собой радио, он вошел в кухню и включил чайник.

«…Оба непременно будут рисовать, или играть в футбол, или делать что-то еще. Наука располагает сотнями подобных задокументированных случаев, некоторые вы увидите в первой серии фильма сегодня вечером».

«Я вспоминаю одну из ваших самых примечательных историй о мужчинах-близнецах. Расскажите нам о них», — попросил ведущий.

«Их маленькими мальчиками разлучили в детстве. Одного воспитывала мать, другого — отец. Они даже не подозревали о существовании друг друга. Джека растили в еврейской вере в кибуце, Оскара — в нацистской Германии».

Интервьюер изобразил вздох сочувствия.

«В возрасте сорока семи лет они воссоединились, — продолжал профессор. — Оказалось, они оба носят усы, одинаковые очки в металлической оправе и одинаковые синие рубашки…»

Отец Майкл нажал кнопку электрической кофемолки. Сквозь шум доносились обрывки фраз.

«…походка… осанка… манера говорить. Оба имели привычку макать печенье в кофе».

«Я просто потрясен, профессор», — произнес ведущий, «…и еще одна интимная подробность, они оба смывали унитаз дважды — до и после использования».

«Интересно, — сказал ведущий, — какой ген их на это надоумил? Спасибо вам, профессор Шон, за то, что провели с нами сегодняшнее утро. Многосерийный документальный фильм профессора Виктора Шона смотрите по Первому каналу Би-би-си в двадцать один тридцать пять».

Глава 16

Однажды посреди ночи Кейт проснулась от неясного шума, который напугал ее так, как ничто прежде не пугало.

Трудно было сказать с уверенностью, откуда именно исходили подозрительные звуки. Спросонок ей примерещилось, что она снова в камере тюрьмы Стайл, при одной мысли о которой она просыпалась в холодном поту. В камерах там держали по четыре человека. На ночь камеры закрывали, никто из охраны к ним не заходил, и они оставались предоставленными себе. Самое подходящее время для выяснения отношений.

Раз под утро Кейт разбудил шум потасовки, где-то в коридоре. Она приподнялась на локте и осмотрелась — сокамерницы спали сном праведных.

Неужели грабители? Стайл была закрытым режимным учреждением, в которое было труднее попасть, чем выйти. Кроме того, здесь было не на что позариться.

Оставалось одно — это был кто-то из своих. Кромешная темнота стояла плотной стеной, в дверном проеме не было привычной полоски света. Кто бы там ни был, он легко ориентировался в знакомой обстановке.

Трудно с точностью определить, много их было или мало. Судя по приглушенным голосам — не меньше трех. Единственное, что Кейт удалось разобрать, — то, что одна из них тяжело дышала. Это навело ее на мысль о Джуди — у нее был насморк.

Драка перешла в хныканье и звуки, напоминающие жалобное поскуливание щенка. Разумеется, никаких животных здесь не было и быть не могло.

Кейт снова легла, она была достаточно умна, чтобы не вмешиваться в чужие разборки — себе дороже выйдет. Что-то или кто-то несколько раз глухо ударилось о стену. Совсем рядом под непривычно тяжелым весом страдальчески закряхтела панцирная сетка.

Кейт лежала ни жива ни мертва. Спустя некоторое время тишину нарушил отрывистый натужный вскрик, тут же сознательно подавленный. За ним последовала неожиданная, неестественная тишина, которая усилила ее страх. Она лежала не шелохнувшись, напряженно вслушиваясь. В голову лезли самые дикие мысли, она не могла от них избавиться.

Напуганная и несчастная, незаметно для себя она несколько раз вонзала ногти в запястье. Спустя некоторое время она услышала плач. В конце концов ее сморил сон, она спала беспокойно, часто просыпалась и сквозь дрему слышала все тот же непрекращающийся плач.

Утром обитательницы соседней камеры вели себя как ни в чем не бывало. Не было заявлено никаких происшествий. Кейт так и не узнала, что же произошло за стеной.

Кейт ничего не имела против лесбиянок, в душе она понимала их. В тюрьме все этим занимались. Но лесбийские отношения были палкой о двух концах, и она об этом помнила.

В Стайл в отношении лесбиянок действовали свои правила игры. Когда администрации требовалось приструнить колонисток, поводом для подозрения в перверсии могло стать что угодно. Поиграла в карты с подругой. Посидела на чужой кровати, обняла кого-то. Пятна неопределенного происхождения, обнаруженные на теле женщины при осмотре, являлись серьезным основанием для подозрения. «Семью» в таких случаях разводили по разным камерам.

Начальство установило табу на любые проявления любви между двумя женщинами. Эта бескомпромиссная борьба была направлена не столько против женской сексуальности, сколько против открытой демонстрации солидарности. Кейт давно поняла, что все эти законы и инструкции имели целью одно — сломать и уничтожить в них личность. Уведите ее!

Администрация пенитенциарной системы, возглавляемая мужчинами, провозгласила единственно приемлемой формой любви — традиционную, между мужчиной и женщиной, где последней отведена подчиненная роль. Большинство женщин из бедных рабочих семей, не имеющие ни образования, ни профессии, соответствовали этому стереотипу. Они отбывали наказание в основном за мелкое хулиганство — магазинные кражи, угон машин в компании с дружками или кражу кредитных карточек.

Было время, когда персонал Холлоуэй целиком состоял из женщин. Со временем ситуация изменилась, но и сейчас мужчины составляли более чем скромное меньшинство. Кейт не раз приходилось видеть, как девушки откровенно заигрывали с надзирателями: «Иди сюда, дорогой. Я тебя не съем, разве что случайно…»

Последние, как правило, за словом в карман не лезли и всегда знали, чем ответить. Поведение заключенных было вполне предсказуемым. Одних наказывали, других просто игнорировали.

«Им, бедняжкам, приходится несладко, с этим ничего не поделаешь, — говорила Нуни. — Физиологию в карман не спрячешь. Им не хватает секса». Нуни было прозвищем офицера Найен, крупной жизнерадостной женщины из ирландского шахтерского поселка, с глазами, похожими на осколки неба. Ее все так и называли, она однажды даже попросила администрацию, правда, безуспешно, позволить ей носить на идентификационной карточке прозвище вместо имени. Как-то в разговоре с Кейт она обмолвилась фразой: «О сексе здесь думают все, кроме начальства».