Неожиданно тростью она загородила ему дорогу.

— Неужели вам ничего не известно о суде?

— Боже правый, о каком суде?

Она заговорила медленно, словно выдавливая из себя слова:

— Вы правы, отец Майкл. Я — старая упрямая ослица. Не в моем возрасте иметь такую тяжесть на совести. В то место, куда я собираюсь, багаж мне ни к чему.

Теперь Майкл не просил, он требовал:

— Суд? Что все это значит?

— Суд был, так оно и есть. К сожалению, я не могу сообщить никаких деталей. Если я их когда-то и помнила, то давно вычеркнула из своей памяти. Это было ужасно, это все, что я могу сказать.

— Что же произошло?!

— Маленькая Сара тут ни при чем. Во всем виновата ее сестра. Несмотря на то что она была маленькой девочкой, то, что она натворила, было настолько чудовищно, что общественность потребовала провести показательный процесс. Это редко практикуется. Но что было, то было. Ее на многие годы упрятали в тюрьму.

Он перешел в другой конец комнаты, к камину. На гигантской каминной решетке были кучей навалены чурбаки. Ему ужасно хотелось курить, но комнаты были оборудованы пожарными дымоуловителями.

— Вы должны помнить, какое преступление она совершила, матушка. Мне необходимо это знать. Может быть, оно имеет какую-то связь с болезнью сестры Гидеон. Подумайте, пожалуйста. Постарайтесь вспомнить. Должно быть, об этом писали газеты или передавали по телевидению.

Матушка Джозеф ответила укоризненно:

— Вы забываете одну деталь, святой отец. Мы — члены религиозного ордена. Епископ предупреждал меня, что газеты пестрят заголовками, но мы их не видели. Оберегая покой девочек, мы не выписывали даже «Таймс». Школа являлась закрытым учебным заведением, поэтому не представляло никакого труда проконтролировать чтение. В монастыре был один-единственный телевизор, и девочкам, конечно, разрешалось изредка посмотреть ту или иную передачу по усмотрению наставницы. — Ее лицо смягчилось. — В качестве поощрения за примерное поведение разрешалось посмотреть «На старт. Внимание. Марш», эту программу показывали в субботу в полдень. Ничего больше. Из монастыря убрали все радиоприемники до тех пор, пока епископ не объявил, что все закончилось.

Если бы ситуация не была такой серьезной, Майкл бы расхохотался.

— В это трудно поверить. Абсурд какой-то. А что родители?

— Вы должны учесть, святой отец, то были другие времена, другие нравы. Мы не были настолько свободными, как сейчас. Мы с вами говорим о событиях пятнадцатилетней давности. Это была монастырская школа с жесткой дисциплиной. Мы стремились уберечь детей от всего, что считали неподобающим. Для этого родители и отдавали дочерей в нашу школу.

— Но кто-то ведь наверняка знал.

— Совсем необязательно. Когда я была моложе, в монастыре вообще не выписывали газет. Мы читали лишь ватиканскую «Оссерваторе романо» и «Католический вестник». Даже во время войны мы лишь краем уха слышали о том, что происходит на фронтах. Представьте себе, прошло много лет, прежде чем я узнала, что наш молодой наследник отказался от престола ради разведенной американки.[4]

Отец Майкл поднял руку, пытаясь остановить хлынувшую лавину воспоминаний.

— Подождите минуту. Вы хотите сказать, что епископ никогда не обсуждал с вами настолько серьезные дела? Но кто-то ведь должен был узнать ее имя, догадаться о том, кто она такая?

— Епископ знал, о чем говорил. Он приложил все усилия, чтобы удостовериться, что невинное дитя не пострадает из-за сестры-преступницы. Никому даже не приходило на ум ставить рядом этих двух девочек.

Она взяла с тарелки имбирное печенье. Размочив его в кофе, она долго его жевала перед тем, как проглотить. В это время в голове Майкла зрел план дальнейших действий. Матушка Джозеф упомянула, что преступление, совершенное сестрой Сары Грейлинг, было настолько чудовищным, что ее судили, несмотря на столь юный возраст. В таком случае должны сохраниться газетные репортажи. Фамилия Грейлинг довольно необычна. Кроме того, ему было известно, что это произошло четырнадцать лет тому назад. Он обратится в Агентство печати и новостей на Флит-стрит и запросит материалы о судебном процессе.

Голос матушки Джозеф прервал его раздумья.

— …И конечно, — сказала она, — для ее же блага он изменил ее фамилию на Грейлинг.

— Что? Вы хотите сказать, что она на самом деле не Сара Грейлинг? — Он призадумался. — Кто же она тогда? Ради Господа нашего, скажите мне ее настоящее имя.

Матушка Джозеф распрямила спину, каждой линией своего тощего тела выражая негодование.

— Не упоминайте имя Господа всуе, святой отец. Мне неизвестно ее настоящее имя. Раз епископ счел лишним посвятить меня в детали, я бы не посмела приставать к его святейшеству с расспросами. Зачем мне это нужно?

Отец Майкл быстрым нетерпеливым жестом провел по волосам. Чем дальше, тем сложнее казалась головоломка. Будучи человеком прагматичного мышления, глубоким приверженцем системы и порядка во всем, Майкл испытывал замешательство, двигаясь вслепую сквозь бессмысленные дебри.

— Разве такое возможно? Послушайте, матушка Джозеф, даже епископ не может изменить человеку имя по своей прихоти.

Ее глаза блестели, сверля Майкла злорадством.

— Вы так считаете? Тогда позвольте мне сказать вам, молодой человек, мне не нужно гадать на кофейной гуще, чтобы узнать, что вам никогда не быть епископом. Если вы пребываете в полном невежестве относительно границ полномочий епископа, то мне остается тешить себя надеждой, что, по крайней мере, вам знакомо английское законодательство. — Ее губы растянулись в язвительной усмешке. — А я всегда была такого высокого мнения о степени интеллектуального развития иезуитов.

Майкл напряг всю силу воли, чтобы сдержаться. Он вернулся к столу и сел напротив нее.

— Не поясните ли, матушка, насчет английского законодательства?

— Любой вправе изменить свою фамилию, если тем самым он не преследует мошеннических целей. Если вам придет в голову называть себя Лойолой, никто вам этого не запретит. Отныне закон вас обяжет использовать это имя в повседневной жизни.

— Мне не верится, что документальная сторона дела столь же проста. Возникнет бумажная волокита, обязательно потребуются многочисленные справки и подтверждения.

— Какие документы могут быть у ребенка?

Майкл не ошибся в первом впечатлении от собеседницы. Старая дева вела себя агрессивно. Он добавил задумчиво:

— Орден посылал сестру Гидеон с миссией в Гватемалу. Чтобы выехать из страны, необходимо предъявить свидетельство о рождении, получить визу. — Он однажды сталкивался с подобной проблемой. К нему обратилась женщина, пожелавшая изменить фамилию своего незаконнорожденного сына на фамилию нового мужа. Майкл не скрывал своего торжества. — И если следовать букве закона, фамилию ребенку можно изменить не позже двенадцати месяцев со дня регистрации. В таком случае епископу пришлось бы доказать, что в течение тех двенадцати месяцев Сара жила под фамилией Грейлинг, предъявив регистрационную карточку Главного почтового департамента или адресную книгу с этим именем, что, — заключил он, — практически исключено.

Это не произвело на матушку Джозеф никакого впечатления.

— Видите ли, при сложившихся обстоятельствах департамент не стал возражать против простого заявления, подтверждающего, что девочка известна под фамилией Грейлинг. На законном основании. Заявление должно быть подписано уважаемым человеком, имеющим хорошую репутацию, — адвокатом или доктором. Или священником. — Концом трости она коснулась его колена. — Подпись священника, согласитесь, внушает абсолютное доверие.

Он на минуту задумался.

— А что ее отец? Как он реагировал на все это?

Она вздохнула.

— Я уже упоминала, что взаимоотношения родителей нельзя было назвать благополучными. К дочери он относился более чем прохладно. Он очень редко навещал ее, но мы были этому только рады, после этих встреч она подолгу ходила как в воду опущенная. — Ее голос стих. — Она замыкалась в себе, делалась тихой, ее детская безмятежность испарялась бесследно. Иногда она просила его уехать пораньше. Ее кошмары снова возвращались. Я не припомню, чтобы он забирал ее домой на каникулы. Объяснял это тем, что много ездит по командировкам. В любом случае мы всегда были готовы дать ей и крышу над головой, и нашу любовь. — Она сжала губы. — Я уверена, вряд ли кто-нибудь смог проявить большее безразличие, чем он, когда епископ обратился к нему с просьбой дать согласие на перемену фамилии. — Внезапно ей пришло на ум: — Конечно, сейчас я вспомнила. Он, должно быть, согласился — приехав однажды в монастырь, он назвался мистером Грейлингом.

Отец Майкл не знал, что и сказать.

— Не пойму, почему вас это удивляет, святой отец. — Она пожала плечами. — Когда мы вступали на религиозную стезю, нам всем давали другие имена. Это — форма деперсонализации, утрата собственного «я». Некоторые ордена до сих пор хранят верность этой традиции, но таких становится все меньше. Когда-то меня называли Энид Гауэр. — Она заговорила дрожащим тонким детским голоском: — Энид Гауэр, дом пятьдесят три по Левертон-роуд, Ливерпуль. Пожалуйста, я хочу домой. Мне здесь не нравится. — И добавила обычным голосом: — Так или иначе, сейчас она — сестра Гидеон.

Отец Майкл не испытывал удивления, он чувствовал растерянность. Он поднялся со стула.

— Матушка Джозеф, я думаю, мне пора идти. Вы были очень…

В дверь постучали, и в проеме показалась голова послушницы, которая приносила им кофе.

— Отец Майкл, боюсь, ваша беседа длится слишком долго. Матушка Джозеф, должно быть, устала. К ней нечасто захаживают посетители.

Старая монахиня отмахнулась от нее:

— Иди, дитя. Мы почти закончили. Я собираюсь сообщить отцу Майклу еще кое-что. По секрету. — Она заговорщически подмигнула.