Элизабет тихо сидела рядом и развязывала узел на бечевке, перетягивающей шкатулку сестры.

– По-моему, тебе лучше уйти в монахини, Джудит, – сказала Салли с нескрываемым раздражением. – Тогда не придется больше ни с очередным мужем мучиться, ни искать места.

– А я не виню Джудит в том, что случилось. Сначала Питер, потом Энтони. – Доротея поежилась, невольно радуясь, что ее собственный жених красив и полон здоровья.

– Питер Уиллоуби был просто Питером Уиллоуби, пока Джудит не вышла за него замуж, – язвительно заметила Салли. – А теперь все называют его не иначе как бедняга Питер.

– Ты считаешь, что в его смерти виновата Джудит? – спокойно спросила Доротея, так, словно старшая сестра не сидела в пяти футах от нее.

– Нет, полагаю, она не виновата, – с явной неохотой проговорила Салли, – но все утверждают, что женитьба ускорила его кончину.

– Будем справедливы, эти слухи распространяет его мать. – Неожиданная поддержка пришла со стороны Джейн. Он подняла взгляд от клубка, в который сматывала шерсть. – Она до сих пор обвиняет Джудит в том, что Питер подхватил воспаление легких.

– Да и мать Энтони ничем не лучше, но она по крайней мере не носится по округе, утирая слезы куском сыновьего одеяла, как миссис Уиллоуби, – пояснила Джейн и прищурилась, вспомнив собственную свекровь. – Никто не спрашивает миссис Уиллоуби о самочувствии, зная заранее, что она заявит, что «жизнь потеряла для нее всякий смысл после смерти бедного Питера».

– Он всегда был слабого здоровья, – поддержала разговор Маделин. – Да к тому же единственный сын. Неудивительно, что она так убивается.

– Да, но Энтони отличался отменным здоровьем, мама. Он был военным.

– Он подавился куриной косточкой, Салли. С таким же успехом Энтони мог погибнуть и за короля Георга.

– И все же, кажется, что Джудит приносит несчастье. Скажи, сестра, ты и нам принесла невезение или опять ищешь мужа? – усмехнулась Салли. – Надеюсь, ты не думаешь, что в Англии найдется человек, который захочет взять тебя в жены? Правильно, Джудит, что ты стала заботиться о чужих детях. Я бы, пожалуй, и сама тебя наняла. Я опять в положении, – объявила Салли, расплываясь в улыбке. В следующий миг она уже принимала поздравления от бросившихся к ней с объятиями матери, Доротеи и Джейн.

«Хорошо, что у меня не осталось ребенка ни от Питера, который каждый раз краснел и извинялся в постели, ни от Энтони с его жестокостью», – подумала Джудит. Ребенок навсегда привязал бы ее к семье одного или другого покойного мужа. А так нет нужды заговаривать с матерью Питера, которая над гробом сына бросила ей в лицо обвинение; не надо смотреть в суровое лицо брата Энтони. Джудит благодарна судьбе за это.

Она перевела взгляд на весело пляшущие языки пламени в камине и пожалела, что дом, в который она вернулась, не на небесах. Она всегда чувствовала себя здесь чужой и одинокой. Казалось бы, сестры ей самые близкие люди, а в действительности у них с ней очень мало общего, словно они едва знакомы. Нет, даже малознакомые люди более вежливы и тактичны друг с другом. А родственники умудряются вцепиться в кровоточащие раны близких с остервенением и сладострастием. Несмотря на кровные узы, Джудит не походила на сестер ни характером, ни привычками. Подобно узникам, живущим в общей камере, они вместе существовали под одной крышей, и это было единственное, что их объединяло. Впрочем, у Джудит возникло ощущение, что отец не позволит ей надолго остаться в этой далеко не самой худшей тюрьме.


Джудит на мгновение задержалась перед дверью в кабинет отца, судорожно отерла о юбку внезапно вспотевшие ладони и открыла дверь. Вся комната была завалена бухгалтерскими книгами, пожелтевшими счетами, письмами из разных уголков Англии. Даже в солнечное утро комната имела безнадежно унылый вид.

Дождь, который ознаменовал ее возвращение под родимый кров, наконец прекратился. Яркое весеннее утро дышало надеждой и радостью. Однако, когда Джудит узнала, что отец хочет ее видеть у себя в кабинете, она упала духом и уже не замечала прекрасной погоды.

Сквайр Кутбертсон кивнул дочери, окинул ее быстрым взглядом, не скрывая презрения к убогому платью, затем опять повернулся к мужчине, стоявшему у окна.

Джудит с тревогой посмотрела на незнакомца, не понимая, зачем отец хочет видеть ее в присутствии этого человека.

Лицо мужчины было мрачно и изрезано шрамами. Нос с небольшой горбинкой, волосы – каштановые с проседью. Он был широкоплеч и крепок, на тонких коротких ногах, странно не сочетающихся с верхней частью, словно туловище и ноги были от разных людей. Скорее всего он чувствовал себя увереннее в седле либо на палубе качающегося на волнах судна, чем в этой комнате.

Малкольм Маклеод наблюдал за отцом Джудит с плохо скрываемым нетерпением. Он вызывал у него недоверие: сладкоречивый англичанин, с которого нельзя спускать глаз, иначе надует при первой же возможности. Малкольм вообще не любил Англию. Последний раз он был далеко на юге в рядах войска Прекрасного Принца[1] во время набега на Карлайл, когда шотландцы занимались делами, весьма далекими от закупки овец.

Однако на первом месте у Малкольма были не собственные пристрастия, а клан Маклеодов с его предводителем. И долг Малкольма заключался в том, чтобы по возможности доставить домой овец. Он не беспокоился из-за того, что сквайр отказался обсудить детали сделки, хотя и злился: у него было ощущение, будто его водят за нос, как лосося, попавшего на крючок. Сквайр Кутбертсон откинулся на спинку стула, не в состоянии далее скрывать своей радости. Наконец-то он избавится от неприятностей. Обойдется это недешево, разумеется, зато Джудит раз и навсегда покинет его дом.

– Малкольм, друг мой, – начал он приветливо, не замечая, как напрягся человек у окна. – У меня к вам деловое предложение.

Прищурившись, Малкольм Маклеод наблюдал за хозяином кабинета. Ни один англичанин еще не называл его своим другом. Он не сомневался, что предложение, которое ему предстояло услышать, таит угрозу: не встречалось еще англичанина, который поступил бы с шотландцем по справедливости. Разве тысячелетняя история не доказывает этого?

– Обойдемся без кредита. Я никогда не торговал в кредит и сейчас не буду. Постойте! – проговорил сквайр, приподнимаясь в кресле, когда Малкольм направился к двери.

– Сразу бы так и сказали. Или вы думаете, что у Маклеодов бочки набиты золотом, чтобы расплачиваться за ваших овец?

– Вы получите сотню прекрасных овец, не торопитесь, – продолжил Уильям Кутбертсон, против воли глядя в лицо разозлившегося шотландца, – но в обмен…

– Чего вы хотите в обмен? Говорите, – резко отозвался Малкольм. Ладно, он доиграет в эту нелепую игру, но если англичанин собирается надуть его, Малкольм не задумываясь вспорет ему кишки спрятанным в сапог ножом.

Уильям повернулся к дочери, неподвижно стоявшей у двери, и равнодушно заметил, как внезапная бледность разлилась по ее лицу.

– Забирайте овец с моей дочерью в придачу, – проговорил сквайр Кутбертсон, переводя взгляд с Джудит на шотландца и довольно улыбаясь.

Малкольм взглянул на молодую женщину, на чье появление он не обратил особого внимания: высокая, худая, с отливающими медью волосами. Он видел семью сквайра, и эта девушка так же мало походила на своих родных, как горный шотландский олень на овцу. Она не была малышкой с полными округлыми формами, как ее сестры. Напротив, тонка и гибка, как молодое деревце. Не видно, чтобы она трепетала от страха. Нет, просто стоит и ждет в молчании.

Джудит, почувствовав на себе любопытный взгляд, подняла глаза. Они напомнили Малкольму глубокие шотландские озера. И подобно водам этих озер, глаза девушки были совершенно холодные, пустые и безжизненные, как у покойника.

– Я не особенно ценное приобретение, – бесстрастно произнесла она, обращаясь к Малкольму. – Лучше вам поискать жену в другом месте.

Отец беспокойно заерзал в кресле, впившись в нее взглядом так, будто хотел пронзить насквозь.

– Черт побери, – в гневе бросил он, – мне наплевать, женится он на тебе или сделает своей судомойкой!

Джудит опустила глаза и уставилась в дубовый пол, словно узор на половицах внезапно заинтересовал ее. Малкольм нарушил затянувшуюся тишину:

– Мне не нужна жена. Одна жена на одну жизнь, большего мне не требуется. – В его голосе звучала доброта, а глаза смотрели так мягко, что Джудит отвела взгляд.

– У вас есть жена? – тихо спросила она.

– Была. Целых двадцать лет. Больше не хочу.

– Либо уйдешь ты, либо Элизабет, – властно проговорил отец. – Выбирай. В доме слишком много женщин.

– Элизабет? – Джудит не успела скрыть под равнодушной маской ужас, который охватил ее.

Сквайр злорадно улыбнулся:

– Ей пора замуж, дочка. Бог свидетель, я старался устроить твою жизнь. Не можешь выйти замуж ты, так пусть Элизабет найдет себе мужа.

Джудит подумала о сестре, которая весь день занималась только тем, что переходила из комнаты в комнату, прижимая к груди тряпичную куклу. Элизабет, которая и одеться сама не умела, которая любила цветы и пение, которая вздрагивала и сжималась, словно от удара, когда повышали голос, не важно, радуясь или ссорясь. Элизабет, так и оставшаяся ребенком, несмотря на все их усилия и молитвы… Джудит не позволяла себе даже думать о том, что может принести сестре замужество.

– Отец, дайте мне время, я постараюсь найти место. – Она умоляюще сложила перед собой ладони, чтобы не было видно, как они дрожат.

– Итак, Джудит, – сурово проговорил отец, пропуская ее слова мимо ушей, – решай, которая из вас двоих.

– Если я соглашусь, – начала Джудит, впервые глядя отцу прямо в глаза, – вы оставите Элизабет в покое? Пообещаете не выдавать ее замуж?

– Я ничего не обещаю. – Сквайр Кутбертсон поднялся из кресла, уперся обеими руками в крышку стола и наклонился вперед, пронизывая дочь маленькими глазками. Малкольм отметил, что в этом отцовском взгляде не было ни малейшего следа любви, тревоги или сострадания, никакого чувства вообще. Ему вдруг стало жаль девушку. – Либо ты уйдешь, либо Элизабет через месяц выйдет замуж.