– Совершеннейшая глупость с твоей стороны! – воскликнула Белль. – Что ж, – она придирчиво оглядела подругу, – теперь ты одета по последней моде… да что там говорить, ты воплощенная элегантность!

Филиппа вздохнула и обвела взглядом комнату, приготовленную для нее леди Гарриэт. Эта достойная женщина сделала все, чтобы гостеприимно встретить ту, которая принесла ей столько страданий. Филиппа не раз задавалась вопросом, почему маркиза так добра к ней, и не находила ответа, лишь еще больше преисполнялась благодарности.

– Белль, поверь мне, вернуться на родину после стольких лет – настоящее счастье, – во внезапном порыве она бросилась подруге на шею. – Спасибо, что не переставала писать. Нужно иметь золотое сердце, чтобы поддерживать отношения с женщиной, которую называют не иначе, как «пресловутая».

Леди Габриэль нежно обняла ее, потом, отстранившись, нахмурилась.

– Imbecile![8] Как будто я могла поступить иначе! Мы с тобой дружим с десяти лет, к тому же… я всегда верила тебе.

– Кстати о Венеции… Я привезла тебе подарок. Филиппа соскочила с высокой кровати и склонилась над небольшим сундуком, стоящим в изголовье. Подарок оказался миниатюрной копией настоящей венецианской гондолы с фигурой поющего гондольера. Торжественно опустившись перед подругой на одно колено, Филиппа осторожно поставила фарфоровую статуэтку на подушку, лежавшую на коленях Белль. Казалось, гондола плыла по голубому атласному морю.

– Боже мой, Филли! Это само совершенство! – воскликнула Белль.

Она наклонилась, чтобы получше рассмотреть подарок, и блестящие каштановые локоны скрыли ее раскрасневшееся от удовольствия хорошенькое личико.

– А вот и еще один сюрприз…

Филиппа повернула ключик в корме миниатюрной гондолы, и раздались мелодичные звуки известной итальянской серенады, очень нежные и грустные.

– Так, значит, это музыкальная шкатулка! —восхитилась Белль.

–Жаль, ты не видела настоящие гондолы. В лунном свете они напоминают черных лебедей с длинными грациозными шеями. А теперь представь: прекрасная венецианка легко ступает с мраморной лестницы в покачивающуюся, словно танцующую на воде лодку.

– Неужели Венеция действительно так прекрасна?

– О да! Окна нашего дома выходили прямо на Гранд-канал, из них были видны золотые купола Собора святого Марка и Дворец дожей. Летние вечера долги, и часами солнце искрится в волнах, отбрасывая веселые «зайчики» на бело-розовые мраморные здания, уже не одно столетие смотрящиеся в прохладные воды каналов. Стены их покрыты чудесными фресками, балконы украшены каменной резьбой… – Филиппа умолкла, словно разглядывая прекрасную картину. – Сумерки опускаются на город постепенно, поэтому Сэнди подолгу сидел в лоджии с маленьким Китом на коленях. Мы наблюдали за тем, как надвигается ночь, как серебрится вода в лунном свете и как скользят по ней воздушно-легкие гондолы, и часто песни гондольеров и звук их мандолин сплетались в одну прекрасную мелодию…

– Тебе было очень одиноко тогда?

– Нет, не очень, – тихо ответила Филиппа, потом заглянула в полные сочувствия глаза подруги. – Да. мне было одиноко… порой. Я часто вспоминала тех, кого любила и кто остался в Англии. Но у нас скоро появилось много новых друзей, нас повсюду принимали, и это сглаживало боль разлуки.

Белль округлила глаза, и Филиппа засмеялась. Тамошнее общество на многое смотрит снисходительно. Во всяком случае, мой развод никого не шокировал. Для венецианцев мы, протестанты, еретики и никто не ожидает от нас благонравного поведения. Поначалу к нам относились как к забавной диковинке, но когда здоровье Сэнди ухудшилось, многие стали помогать нам.

– И один из них – герцог, о котором ты писала мне?

– Да, узнав о болезни Сэнди, Доминико прислал своего домашнего врача. Он всегда был добр к нам, именно ему мы обязаны тем, что венецианская аристократия приняла нас.

– Он богат?

– Сказочно! Но дело вовсе не в богатстве. Официально Венеция находится под управлением Австрии, однако реальной властью там обладает герцог, по сути, он правит городом. Если бы не его поддержка, просто не знаю, как я пережила бы смерть Сэнди.

Филиппа ничего не сказала об истинной причине забот герцога Доминико Флабианко, правителя Падуи, Венеции и Вероны. Накануне возвращения Филиппы в Англию он на коленях умолял ее стать его женой, но она, правда, не без колебаний, отвергла его предложение. Филиппа твердо решила узаконить полагающиеся сыну наследство и титул, а для этого нужно было вернуться в Англию.

– Ничего, Филли, теперь ты среди друзей, – мягко заверила Белль. – Сегодня ты увидишь Андрэ и Этьена с женами, Сару, нашу кроткую голубку Дору, родителей. Поверь, мы всегда любили и будем любить тебя. А если кто-нибудь попробует косо на тебя посмотреть – Тобиас вызовет его на дуэль. Нет-нет, мы и позволим тебя обидеть!

– Нет, я не буду у тебя сегодня вечером, – сказал Филиппа не без сожаления. – Думаю, ты и сама пони маешь причину.

Она подошла к камину; заметив шляпку, беспечно брошенную на козетку, подняла ее, не спеша разгладила ленты. Все это время Белль молчала. Наконец взгляды их встретились.

– Не заставляй меня чувствовать себя виноватой. В глазах общества я не только вдова, но и разведенная жена, падшая женщина.

Белль поднялась с кровати, осторожно держа обеими руками хрупкую фарфоровую гондолу. В утреннем белом платье, украшенном цветной вышивкой, она казалась еще более смуглой, чем обычно, и румянец на ее щеках пылал более живо. Белое платье делало ее волосы и глаза почти черными.

– В таком случае, mon amie, как ты собираешься жить дальше? – спросила Белль, изящным движением поправляя очки (деталь, не только не портившая ее, но странным образом подчеркивавшая выразительность глаз). – Будешь до конца жизни прятаться под кроватью, если кто-нибудь нагрянет с визитом? А на улицу выходить закутанной с головы до ног?

–Ну… я понимаю, рано или поздно придется выехать в свет… – начала Филиппа, но запнулась, – тем более что выбора все равно нет. Ради себя я, быть может, и не стала бы этого делать, вела бы уединенную жизнь, но Кит… он должен занять в обществе подобающее место уже сейчас. Знаешь, Белль, там, в Венеции, все казалось не таким страшным. Я надеялась, что никто не станет ворошить прошлое, может быть, даже не вспомнит о скандале, и, только оказавшись здесь, я поняла, что мои надежды напрасны: ничто не проходит бесследно. Мне страшно, Белль.

– Позволь, позволь! – перебила Белль в негодовании. Она поставила фарфоровую статуэтку на туалетный столик и решительно повернулась к подруге, сверкая глазами. – Я нарочно пригласила сегодня только членов семьи и близких друзей. Это будет не бал, не раут, а просто вечер для самого тесного круга, и каждый из приглашенных знает, что ты тоже придешь!..

Внезапно она умолкла, как если бы вспомнила нечто не очень приятное.

– Значит, все-таки не каждый? – иронически спросила Филиппа.

– Видишь ли, – начала Белль, разглядывая свои пальцы, – когда я рассылала приглашения, я понятия не имела, что ты окажешься в Лондоне так скоро. – Она подняла глаза, и Филиппе почудился лукавый огонек в них. – Леди Августа уверяла, что ты пробудешь в Венеции еще по меньшей мере неделю… или даже две.

– Погода сначала была хороша, но потом переменилась… – рассеянно заметила Филиппа, внимательно изучая выражение лица подруги. – Кто еще будет среди гостей?

Белль потянулась к шляпке, которую судорожно стискивала Филиппа, мягко отняла ее и прошла к платяному шкафу. Все это она проделала молча. Филиппа, затаив дыхание, ждала. Прислонившись к резной дверце, словно ища у нее поддержки, Белль выдохнула:

– Корт.

– Ты с ума сошла! – Филиппа прижала обе ладони к щекам. – Надеюсь, ты не думаешь, что сиятельный герцог Уорбек будет кротко праздновать твой день рождения за одним столом с неверной женой? Что ж, после этого вечера лондонским сплетницам будет о чем поговорить. Да он убьет меня!

– Ничего подобного не случится, – решительно заявила Белль. – Корт не устроит публичной сцены. Тоби предупредит его, и произойдет одно из двух: или Кортни Шелбурн явится в мой дом, смирившись с тем, что среди приглашенных его бывшая жена – кстати, моя лучшая подруга, – или может не являться вообще!

Филиппа истерически засмеялась, продолжая сжимать ладонями пламенеющие щеки.

– Ты и Тоби повредились в уме, если считаете, что кто-то может диктовать свою волю человеку вроде Уорбека. Самое лучшее, что может случиться: он узнает, что я приглашена, и не придет. Если хочешь, можем побиться об заклад. Ставлю все, что у меня есть.

– Если ты так уверена в этом, тогда не о чем беспокоиться! – воскликнула Белль, стараясь не выдать торжества. – Раз Корт Ужасный так предсказуем, мы можем смело сбросить его со счетов. Итак, начнем все начала: ты будешь сегодня на моем дне рождения?

–Боже мой, что ты за упрямое создание! – в сердцах сказала Филиппа, не зная, что ей делать – смеяться или плакать. – Дело не только в моем бывшем муже. Пойми же наконец, если ты публично продемонстрируешь, что по-прежнему дружна со мной, твоя репутация пострадает!

– Mon Dieu[9], уж не думаешь ли ты, что я буду дружить с тобой тайно? – Возмущенная до глубины души, Белль гневно взглянула на Филиппу, впрочем, тотчас же голос ее снова стал умоляющим. – Филли, душечка, ты слишком много думаешь о прошлом… К тому же в свете куда больше, чем твое падение, осуждали поведение Корта, недостойное настоящего джентльмена. В чем только его не подозревали! Сама посуди, ты вышла за него по любви, прожила с ним только два месяца, и вдруг этот скандал! Никто не замечал за тобой ничего предосудительного, и потому многие вообще сомневались в том, что причиной развода была твоя неверность. Бегство еще не есть свидетельство измены.

– И это правда, Белль. Между мной и Сэнди не было другой близости, кроме дружеской.