Мэри Патни - Обаятельный плут

— Я об этом ничего не знал.

— Откуда ж тебе, крохе, было знать? — Джайлс постарался взять себя в руки. — Ты был очень похож на маму, и не только внешне. Ты унаследовал ее остроумие и обаяние. Все восхищались, какой ты не, по годам развитый ребенок, даже когда ты вел себя, как сатанинское отродье. Я обижался, что тебе сходили с рук выходки, за которые меня обязательно выпороли бы.

— Поскольку отец меня все равно презирал, я решил, что надо, по крайней мере, дать ему для этого законный повод. К тому же мне было гораздо легче безобразничать, чем быть паинькой.

Джайлс пожал плечами.

— Послушание — это не главное. Отец использовал то, что в меня заложила природа, но все-таки, как я ни старался, он никогда не был мной вполне доволен.

Робин, который наконец начал понимать, о чем идет речь, тихо спросил:

— Почему мы об этом говорим сейчас, когда прошло столько лет? Чего ты от меня хочешь?

Джайлс уставился на свои большие умелые руки. Почему-то у него был вид очень не уверенного в себе человека. За оградой сада по булыжникам прогрохотала карета. После долгого молчания Джайлс сказал едва слышно:

— Это звучит так по-детски, но на самом деле мне, видимо, хочется знать, что я… что я для тебя что-то значу. Ты мой единственный близкий родственник. Я старался быть тебе хорошим братом, но ты упорно делал все по-своему, любой ценой, и я, как правило, не мог тебе помочь. Ни с отцом, ни в школе, и уж, во всяком случае, я не мог тебе помочь, когда ты совсем еще мальчиком взялся за одно из самых опасных на свете занятий.

Робин нахмурился.

— Конечно, ты для меня очень много значишь. Неужели тебе это не известно? Ты помнишь, как я ходил за тобой хвостиком, когда ты приезжал из школы на каникулы? Ты был невероятно терпелив со мной. Я хотел быть во всем на тебя похожим. И когда понял, что это невозможно, почувствовал чуть ли не отчаяние. Мы были слишком разные люди.

— Были и есть, — сказал Джайлс, все еще глядя на руки.

— Ну и что? Разве разные люди не могут быть привязаны друг к другу? Ты сделал для меня гораздо больше, чем мой досточтимый родитель. Если у меня есть какие-то представления о благородстве, дисциплине и верности, я получил их от тебя. — Робин вздохнул. — Боюсь, что и шпионом-то я стал отчасти для того, чтобы ты гордился мной. Я знал, что смогу быть хорошим шпионом. Конечно, шпионаж — низкое и позорное занятие, но оно было необходимо, чтобы справиться с таким чудовищем, как Бонапарт. Мне было очень обидно, что ты не одобрял моей деятельности, но, втянувшись в нее, я уже не мог отступить.

Джайлс поднял голову.

— Я никогда не осуждал твою деятельность. По правде говоря, я очень гордился твоей смелостью и ловкостью.

Робин поднял брови.

— Неужели? Да мы с тобой если о чем и спорили, то о моей работе. Неодобрение ощущалось в каждой строчке твоих, между прочим, чрезвычайно редких писем. А когда я был в Лондоне четыре года назад, мы здорово поссорились.

Джайлс отвернулся.

— Мне жаль, что я в тот раз вышел из себя. Но я очень беспокоился за тебя. Мне казалось, что ты на грани срыва. Я считал, что Англия прекрасно обойдется без тебя.

— Да, в "гот раз я был в неважном состоянии, — признал Робин. — Но, если бы я тогда уехал в тихое йоркширское поместье, я бы помешался. Я предпочитал продолжать свою работу, а там уж как повезет.

— Ты правильно сказал, что мы разные люди. Для меня Вулверхемптон всегда был прибежищем и спасением.

Они опять долго молчали. Потом Робин устало проговорил:

— После смерти мамы все мы в Вулверхемптоне были отравлены ненавистью. Я не осмеливался к тебе приставать, опасаясь, что у тебя иссякнет терпение. Эта мысль была мне невыносима.

Джайлс грустно усмехнулся.

— Я чувствовал то же самое: если я позволю себе лишнее, ты взовьешься в воздух, как стрекоза, и никогда уже не вернешься.

У Робина пересохло во рту. Он чувствовал себя более виноватым, чем когда рылся в библиотеке Наполеона.

— Джайлс, ты был добрым гением моего детства. И сейчас я, не задумываясь, отдам за тебя жизнь. Таких дорогих для меня людей на свете всего двое — нет, трое. Мне жаль, что я не сумел сказать тебе этого раньше и что ты хоть на минуту усомнился в моей привязанности.

Джайлс потер лоб, закрыв широкой рукой лицо. Когда он опустил ее, в глазах блестели слезы.

— Братьям полагается любить друг друга, но я считал, что это я люблю тебя, а ты меня нет.

Эти слова развязали тугой узел в сердце Робина. Да, братьям полагается любить друг друга, и они с Джайлсом любят друг друга. Тридцать три года его жизнь состояла из одних сложностей, и наконец-то он нашел скальное основание, на котором строится простота. Оно существовало всегда — надо было только поискать. Он молча протянул брату руку, и Джайлс крепко ее пожал.

Вот теперь Робин по-настоящему почувствовал, что вернулся домой.

Когда их руки разжались, он заметил:

— Нам давно следовало поговорить. Но почему тебе вздумалось сделать это именно сегодня, на званом вечере?

Джайлс смущенно рассмеялся.

— Когда я увидел, как ты обхаживаешь Дездемону, во мне всплыли все застарелые обиды. Очаровывай других женщин сколько хочешь, но не Дездемону.

— Поверь, тебе совершенно нечего опасаться. Мы разговаривали только о тебе. В глазах этой женщины тебе нет равного, и я не стал ее разубеждать. Я вижу, что у тебя по отношению к ней серьезные намерения?

— Да, — признался Джайлс. — Пойду-ка поищу ее. Мне легче, когда она рядом.

Робин отлично его понимал. Этот запоздавший на много лет разговор с братом принес обоим огромное облегчение. Однако Робину казалось, что его пропустили через эмоциональную молотилку. Сейчас ему больше чем когда-либо была нужна Макси.

Макси разговаривала с лордом Микаэлом Кеньоном. Это был высокий шатен с жилистым тренированным телом воина. Увидев Робина, она лукаво улыбнулась.

— Лорд Микаэл рассказывал мне про вашу встречу в Испании. По его словам, вы тогда изображали из себя ирландского священника.

Робин закатил глаза.

— Боюсь, что так оно и было. Во время войны в Испании действовала целая шпионская сеть священников, которой руководили из Ирландского колледжа в Саламанке. Иногда мне случалось изображать такого священника. — Роберт состроил гримасу. — Там-то меня и подстрелили. Лорд Микаэл наверняка забыл сказать, что нашел меня истекающим кровью и тут же переправил в штаб Веллингтона.

Так вот как Робин получил этот жуткий шрам! Не задумываясь о том, как к этому отнесутся другие гости, Макси встала на цыпочки и поцеловала лорда Микаэла в щеку.

— Спасибо вам. Похоже, что Робина оберегала от гибели целая армия ангелов-спасителей.

Поцелуй Макси несколько удивил лорда Микаэла, но явно доставил ему удовольствие. Он посмотрел на Макси необыкновенно зелеными глазами и сказал:

— Я слышал, что американские женщины отличаются очаровательной непосредственностью, но мне до сих пор ни разу не посчастливилось в этом убедиться. А что, в Бостоне много таких, как вы?

— Нет, Максима уникальна — и здесь, и за океаном, — ответил Робин, ласково глядя на нее.

— Так я и знал.

Лорд Микаэл еще поговорил с ними минуту и отошел. Макси посмотрела ему вслед.

— А леди Микаэл существует на свете? Почему ее здесь нет?

— Он не женат. Уж не претендуешь ли ты на свободное место? — сухо спросил Робин.

Макси метнула на него сердитый взгляд. ч — Даже для тебя это — на редкость идиотское замечание. Я просто поинтересовалась. Хотя он и делает очаровательные комплименты, его сердце явно неприступно.

— Странно, что у тебя создалось такое впечатление.

По словам Марго, он на время лондонского сезона гостит у Люсьена с Кит в надежде найти подходящую невесту. Может быть, уже нашел. — Потеряв интерес к этому вопросу, Робин спросил:

— Не хочешь ли подышать свежим воздухом? При лунном свете сад Кандоверов необычайно красив.

Хотя Макси с удовольствием болтала с гостями, она была рада возможности побыть наедине с Робином. Они пошли к стеклянной двери.

— Вечер сегодня довольно прохладный, — заботливо сказал Робин, останавливаясь перед дверью. — Я знаю, Мэгги наверняка приготовила несколько теплых шалей для тех, кому захочется погулять.

Действительно, на столике слева от двери лежала стопка сложенных шалей. Робин взял ту, что была сверху, а Макси с восхищением сказала:

— До чего же Марго предусмотрительна!

Робин встряхнул темную кашемировую шаль и нежно накинул ее на плечи Макси. Они вышли во внутренний дворик и спустились по ступенькам в сад. Вдоль дорожек висели фонарики, но свет их был неярок и не лишал ночь ее волшебства. Достававшая Макси до колен большая шаль защищала ее от вечерней свежести. Еще больше ее согревала рука Робина, которую он положил ей на плечо, как только они отошли от дома. Они шли, прижавшись друг к другу, против чего Макси нисколько не возражала: между ними уже была такая близость, что Макси не хотелось думать о светских приличиях.

Она хотела сказать об этом Робину, но, посмотрев на него, увидела, что у него усталое лицо.

— Что-нибудь случилось?

— Я так и знал, что ты заметишь. Мы только что чуть не поссорились с Джайлсом. Это был очень утомительный разговор.

Макси остановилась и испытующе на него посмотрела.

— Как это ужасно. Неудивительно, что ты как в воду опущенный. Я думала, что вы друзья, — Мы и были друзьями, но не до конца. О многом мы умалчивали. — Робин вздохнул. — А сегодня высказали друг другу все претензии, которые накопились за много лет.

— По-моему, сестрам легче быть подругами, чем братьям — друзьями. Ребенок десяти лет воспринимает брата как соперника, и это не способствует взаимной привязанности. А если старший брат к тому же является наследником титула и большого состояния…

— Ты права, я замечал это в других семьях. Так что, может быть, нам с Джайлсом повезло, что мы такие разные. — Робин опять обнял Макси за плечи, и они пошли дальше. — Мы выяснили, что наша сегодняшняя размолвка уходит корнями в далекое прошлое — смерть нашей матери. Отец винил в ее смерти мое появление на свет, и это всем нам исковеркало жизнь. Джайлс стал чересчур серьезным и пытался заботиться обо всех нас, а это не под силу ребенку. Я бунтовал против всех и вся. В результате мы с Джайлсом так и не поняли, как много значим друг для друга. Когда я вернулся в Англию после победы над Францией, я даже не знал, захочет ли Джайлс, чтобы я жил в Вулверхемптоне. Мне и в голову не приходило, что я обидел его, уехав из дома так далеко и так надолго.