Татьяна Веденская - О рыцарях и лжецах

– Я ничего не понаделал, – возмутился Сережа. – Там полиция понаделала делов, разрушила забор, дверь выломала. Но я все починю. Поедемте, я только за!

– Мама, поехали в следующие выходные на дачу? – спросила Фаина. – Возьмем Вовку, Ваську. Знаешь, кого еще можем взять? Тут Лиза в городе встретила Геру Капелина, представляешь. Геру помнишь? Папин любимый аспирант.

– Я помню, – сказала мама, отведя взгляд в пол. Что-то было не так. Она растерянно посмотрела на своего Данилу, взяла его за руку и выдохнула, словно собиралась исповедоваться перед нами. От волнения я вскочила с табурета.

– Нет! – попросила я.

– Что – нет? – удивилась Фая, глядя на меня, но я не сводила взгляда с маминого лица. Она смотрела на меня, как доктор, которому предстоит сообщить неприятный диагноз. Я покачала головой, и тогда мама подошла ко мне и положила руку на мою ладонь, сжала ее.

– Я давно хотела сказать, но не знала, как. Я хотела еще тогда, у Фаечки дома, но все переругались…

– Сказать о чем? – нахмурилась Фаина, а я снова замотала головой. Я не хотела ничего слышать, я не хотела новостей. Я не хотела, чтобы мир снова разогнался и полетел по своей траектории в будущее, я хотела бы сидеть на острове и слушать папину сказку о рыцарях и лжецах. Но наша вселенная расширяется, и ничего с этим нельзя поделать.

– Мы с Даниилом Семеновичем улетаем, – пробормотала мама, вздыхая. – Собственно, поэтому нам и нужно пожениться. Мы улетаем через две недели. Вам придется починить мою дачу без меня.

– Улетаете – куда? – спросили мы с Фаей хором.

– В Йемен.

– Что? – вытаращились мы. – Нет, невозможно. Зачем? Почему?

– Потому что эту командировку мы планировали весь последний год. Даниил Семенович едет туда как специалист по защите прав человека, я сопровождаю его в качестве супруги.

– Господи, и ты молчала?

– Я пыталась. Я хотела тебе объяснить, почему нам обязательно именно официально жениться и что происходит.

– Не очень, значит, пыталась.

– Я молчала, потому что ты кричала, – возмущенно фыркнула мама, и они с Фаей принялись перебивать друг друга и размахивать руками. Какой, к чертовой бабушке, Йемен, это же безумие. И что, что охрана. Не знаю, не знаю, почему именно ты? Ты же мать, ты же бабушка. Он тоже – что? Бабушка? Простите, Даниил Семенович, может, вы и хороший специалист, но Йемен? Да, я знаю, что дети погибают. И голодают. Да что вы от меня хотите, это же моя мать!

– Мама, ты ведь вернешься? Ты обещаешь? – спросила я тихо, и мама кивнула.

– Я должна поехать.

– Надо же, я совсем тебя не знаю. Я тут недавно обнаружила, что совсем не знаю людей вокруг меня. Я кого-то люблю, кого-то терплю, кого-то ненавижу, но никого не знаю – даже себя. Это так странно, потому что я же всю жизнь жила в полной уверенности, что я разбираюсь в людях.

– Разбираться и знать – это не одно и то же, – заметил вдруг Апрель. – Я вот тоже вроде разбираюсь в людях, но тоже никого не знаю.

– Почему так?

– Не знаю, – пожал он плечами. – Может быть, потому, что никто никогда не говорит всей правды и даже не думает ее. Или потому, что люди – это вовсе не константа, они не могут быть познаны, как нельзя понять до конца этого Фаиного кота Шрёдингера. Можно только принять его условное существование, принять то, что он есть и его нет в одно и то же время, и то, что он мертв и жив сразу. Знать такие вещи невозможно, но жить рядом с ними вполне можно.

– И даже выстраивать целые теории, – влезла Фаина.

– И даже выстраивать теории, с помощью которых потом делать мобильные смартфоны и летать на Луну, да? – улыбнулся Игорь. – Поедем домой, Фая?

– Мама, я не смогу тебя отговорить? – спросила моя сестра, стоя уже в дверях.

– Нет, дочка, но ты можешь прийти на мою свадьбу. Это для меня очень важно.

– Я приду, – кивнула Фая, и они ушли – шумная стайка воробушков. Майка оставила Ланнистера – к ней снова приехал ее Константин. Я только покачала головой. Да, конечно. Кот может побыть тут, у нас, до утра. Сережа поморщился, он тоже не очень любил котов. Я посмотрела на него, и он промолчал, не стал возражать. Потом сказал, что пойдет уложит спать Вовку. За все это время мы не сказали друг другу и пары слов, мы оба вели себя как шпионы, которые еще не знают, что их «спалили». Два незнакомца в одной спальне. Пять лет в одной спальне с человеком, который не любит котов.

– Сережа, – окликнула я его, когда он уже стоял в дверях.

– Да, Лиза? – спросил он, пропуская Вовку вперед.

– Я очень рада, что ты свободен и тебе ничего не грозит.

– Да, я знаю, это просто удивительно. Я ни на что уже не рассчитывал. И я понимаю, что это все – ты.

– Это все совсем не я, – покачала головой я. – Это все просто так сложилось. Результат выбора, сделанного в темноте и с завязанными глазами.

– О чем ты?

– Ни о чем, не важно. Я просто рада, что у тебя все хорошо.

– Спасибо, – кивнул он. Сама вежливость. Когда-то мы стояли на кухне и кричали друг на друга, как сумасшедшие. А теперь вот – спасибо.

– Не за что, – кивнула я. – Сережа, я хочу, чтобы ты ушел.

– Куда? – опешил он. – Сейчас? Почему?

– Нет, не сейчас, – поправилась я. – Я просто хочу, чтобы ты ушел, Сережа. От меня. Потому что я тебя не люблю. И ты меня не любишь.

– Я люблю тебя, – сказал он, но я пропустила его слова мимо ушей. Они ничего не значили. Слова вообще мало значат, они только делают вид, что в них есть смысл, но на самом деле его там нет. Я присела на корточки и принялась чесать Ланнистера за ухом. Сережа стоял в дверях и смотрел на меня – молча, как будто в шоке. Затем он развернулся и ушел в комнату к Вовке.

Я увидела это во сне и тут же проснулась. Я знала ответ, и от этого меня трясло. Было так жарко, словно я была не дома, а в печке у Бабы Яги, и я лежала в кровати, отбросив одеяло, вспотевшая, больная, как в лихорадке. Я вскочила и побежала на кухню, сама не поняла, зачем. Только добежав туда, я поняла, что совсем не знаю, что мне делать дальше. Открыв кран, я жадно прильнула к нему и пила прямо так, от холодной струи, позволяя воде залить мне лицо, намочить и без того влажные от пота волосы. Сережа спал тут же, на кухне, но я вспомнила об этом, только когда повернулась – мокрая, ненормальная со сна, все еще в потрясении от мысли, такой простой и страшной в этой своей простоте, что я не знала, куда себя девать.

Я замерла и перестала даже дышать, я слушала ровное дыхание мужа, которого я бросила, которого я когда-то так любила. Сережа принял мой отказ с равнодушной покорностью, которая должна была меня покоробить, но не покоробила. Я заслужила это. Все лжецы рано или поздно должны прозреть и увидеть правду. Только так становятся рыцарями.

Сережа мирно спал. Его одежда лежала аккуратной стопкой рядом с кухонным диванчиком, сам он помылся, но от одежды еще пахло дымом от костра. Он топил печку в мамином доме и так грелся, он весь пропах дымом, и руки его почернели от сажи, которая все еще была у него под ногтями. Это было так непривычно, стоять рядом с ним, осознавая, что я ничего к нему не чувствую. Ничего плохого, ничего хорошего – только какую-то странную, тихую грусть.

Об мои голые ноги потерся Ланнистер.

– Сирота ты, сирота. Пойдем, я дам тебе колбасы, – прошептала я, осторожно приоткрывая дверцу холодильника. Ночью его свет был ярче, и я зажмурилась, как от боли. Ланнистер спокойно ждал, царственная особа с хвостом, пока я извлеку из недр забитого мамой холодильника заветный кусок «Докторской», а затем все так же, не мяукая, побежал за мной. Я пришла в комнату и села на кровать. Ночь на дворе, о чем ты, Лиза, куда тебя несет. Ложись спать, может быть, ты еще и не права, а людей перебудишь.

Сколько сейчас времени во Владивостоке? Черт, что я делаю? Я набирала номер мамы-жирафа.

– Елена Михайловна? – пробормотала я, сидя на подоконнике. Московская ночь сияла, как рождественская гирлянда.

– Кто это? – сонный голос, будущая Фаина свекровь еще не до конца проснулась, но уже негодовала.

– Это Лиза Ромашина, сестра Фаины. Вы извините, что я вас разбудила, – в ночной тишине мой голос звучал так громко, что я все время боялась кого-то разбудить. Но даже Василиса спала. Елена Михайловна помолчала, а потом чем-то зашелестела, наверное, надевала халат.

– А сколько времени?

– Я не знаю, честно.

– Что-то случилось? Что-то с Игорем?

Я вдруг поняла, как выглядит мой звонок со стороны, и похолодела.

– Нет-нет, что вы. Все в порядке. Господи, я не хотела вас напугать, мне просто очень нужно…

– Что? – спросила Елена Михайловна, уже не скрывая недовольство в голосе. – Что вам нужно в четвертом часу ночи?

– Скажите, Анна – она ведь умерла, да? – спросила я и тут же пожалела, что позвонила. Вот дура! Людей бужу и пугаю ни за что, ни про что. И этот сон, этот полный бред, плод моего больного воображения. Все из-за Капелина, это он меня расстроил и напугал. И звонил весь вечер не знаю зачем. Чтобы еще раз предложить свою помощь? Не нужно, спасибо, у нас свои адвокаты в семье – как у всех уважающих себя наркоторговцев.

И только тут я вдруг поняла, что Елена Михайловна молчит.

– Вы меня простите, – пробормотала я. – Я не знаю, зачем я позвонила. Я просто подумала… не важно, это все не стоит. Я прошу вас, простите меня…

– А Игорь… – спросила она, голос-призрак, эхо старой записи на пленке-катушке. – Игорь тоже знает?

– Я… не понимаю. Это что, правда? – выдохнула я. Елена Михайловна молчала. Тогда я попыталась сформулировать вопросы, но каждый из них был недостаточным, не подходил к масштабам того, что я узнала. Почему? Как такое возможно? Что за ерунда? И что, она это знала все эти годы? Ведь это же бесчеловечно!

– У нее не было никаких шансов, все выяснилось так поздно, слишком поздно. Ее родители были в отчаянии, они буквально заставили ее уехать в Израиль.