– Лиза… я… ты успокойся, пожалуйста. Я не это хотел сказать. Я…

– Нет? Не это? А что? – выкрикнула я. – Что именно ты имел в виду? Что я была недостаточно откровенна с тобой? Что не рассказала о моем маленьком бизнесе с героином?

– Я… не важно. Не это, – он нахмурился, что-то явно вертелось у него на языке, но говорить это он все-таки не стал. Помотал головой, как будто стирая предыдущее сообщение из своего ментального «telegram». – Все это не важно. Скажи, тебе нужна помощь? Тебе или твоему мужу? Может быть, вам нужен адвокат? Тебе кто-то угрожает? Почему ты боялась выходить из автобуса?

– Нет, Гера, нет. Мы так не договаривались. Мы с тобой – совершенно чужие люди, и я не собираюсь вмешивать тебя в дела, к которым ты не имеешь никакого отношения. И если уж мне понадобится адвокат, так я сама себе его найду, – почти выплюнула я. – Потому что я ж такой наркоделец, что ни один суд в мире не усомнится.

– Лиза!

– Нет, постой, Гера. Остановись и пойми, мне не нужна твоя благотворительность. Да, мой папа тепло к тебе относился. И да, ты хороший человек. И мне нравишься, если уж хочешь знать. И сейчас нравишься, и тогда нравился.

– Что?

– И это удивительно, что ты готов бежать и спасать страждущих, помогать мне, решать мои проблемы. Даже если я замужем. Но дело в том, что я не желаю, чтобы ты мои проблемы решал.

– Но ты мне позвонила.

– Я ошиблась.

– Значит, ошиблась, да?

– Да, – упрямо выдала я. – Я вообще часто ошибаюсь, причем как по всяким ерундовым поводам, так и по-крупному. Такая уж я, не умею принимать правильные решения. Не умею нормально позаботиться о себе. И вообще, знаешь, что? Мне пора, Гера. Спасибо, что забрал меня с автобуса.

Я бросилась к выходу.

– Подожди, Лиза, – Герман попытался перекрыть мне путь в прихожую, и мы застряли в коридоре, два возмущенных, тяжело дышащих человека, которым хочется что-то сказать друг другу, но сказать, по сути, нечего. Я замужем, Гера теперь знает об этом. И как же быстро, почти мгновенно, приговорил меня Гера Капелин – осудил и повесил табличку преступника на грудь. «Наркоторговка Лиза Ромашина». То есть Тушакова, конечно.


Мы ничегошеньки, ничегошеньки не знаем друг о друге. Вот и стоим – и молчим. И только прожигаем друг друга взглядами, за которыми – простой и никому не нужный факт. Мы, кажется, сильно нравимся друг другу. И что теперь? Целоваться, что ли?


– И не звони мне больше, Гера. Ничего хорошего не выйдет. Не пойду я с тобой на санках кататься в Крылатское, – сказала я, пригибаясь, чтобы проскользнуть под его рукой. Высокий рост – большая проблема, когда нужно быстро кого-то поймать. Я вышла в коридор, давясь слезами. Глупость, какая глупость, что он мне так нравится. Я столько лет гонялась за своим мужем, что забыла о том, что можно чувствовать вот такую безумную и бездумную, почти животную тягу к другому человеку. Еще минута – и я бы сама осталась, и сдалась бы, и стала бы «ему изменять», говоря о Сергее. Мне не нужна была невиновность, мне не нужна была моя правота, и с некоторых пор я не слишком ценила честность, за исключением, разве что, честности с самой собой.


Я бежала так быстро, как только могла. Я бежала, чтобы упасть от усталости, бежала до того, что в моих легких что-то разрывалось на части, и мне стало трудно дышать, и я закашлялась. Я бежала, пока могла физически передвигать ногами, и чем хуже мне становилось, тем дальше уходил образ Германа Капелина. Глупая, глупая Лиза – думай. Ты играешь партию в шахматы, где фигуры соперника тебе вообще не показывают. Любое неверное решение, любой неверный ход – и ты проиграла.


Возможно, ты уже в патовом положении. Видео из программы – что-то с ним не так.


Что-то меня в нем беспокоило. Беспокоило, но ускользало от меня, как ключ к загадке, которую я уже слышала и даже разгадывала, но наотрез забыла ответ. На дороге я поймала такси. Говорливый водитель сокрушался, что от Вернадского до моего дома в воскресенье так близко, что хоть плачь. Я отдала ему последние двести рублей и вышла из машины на повороте. За такие деньги водитель отказался заезжать во двор. Мол, потом замучаешься у вас тут разворачиваться. Машины стоят в три ряда, как булки в кондитерской, не пройти, не проехать. Как мало иногда нужно, чтобы определить весь ход событий. Если бы он довез меня до подъезда, все, возможно, пошло бы по-другому. Но водитель оказался жадноватым, и я завернула во двор, как говорится, на своих двоих. И увидела то, что никак не ожидала увидеть. То, отчего я моментально поледенела от ужаса.


Я увидела у себя во дворе грязную «бэху» с мятым крылом, а рядом с ней аккуратный, чистый вишневый «Опель». Я заорала от ужаса и бросилась вперед, к подъезду. Из «бэхи» выскочил и бросился мне наперерез один из «шариков». У меня почти не было времени. Все мое преимущество было – курам на смех. Они ждали меня у подъезда, я увидела их с поворота. Я рванула прочь, на ходу набирая телефонный номер Геры, но не успела дозвониться адресату. Меня догнали, телефон был вырван из моих рук, брошен на асфальт, растоптан в яростном припадке, диком первобытном танце инстинкта. «Дерись или беги». «Шарик» схватил меня, он заломал мне руку – до боли, до искр из глаз, а когда я заорала, схватил меня за лицо ладонью так, что я еле-еле смогла дышать. Его ладонь пахла сигарным дымом и чем-то еще, незнакомым, неприятным.

Эти люди пришли, чтобы нас убить. Нас убить. Нас. Не меня, а нас. Кто приехал ко мне домой на аккуратном «Опеле» Игоря Апреля? Фаина? Фаина с Игорем? Фаина с Игорем и моими детьми?

Через секунду я оказалась на земле – вот ирония – снова лицом вниз, и с кем-то, кто удерживал меня, вдавив колено в мою спину. Я дергалась из последних сил, но все, что мне удалось, – это разглядеть, что мой «шарик» был смертельно напуган, его лицо искажала гримаса ужаса, и что у него было сильно, в кровь разбито лицо.

Глава девятнадцатая. Размер имеет значение

В этот момент я потеряла сознание.


Когда я снова нашла его, я сидела связанная, с каким-то куском грязной тряпки в качестве кляпа во рту, с жутким мешком на голове. Наверное, со стороны я напоминала киношных заложников террористов. Изнутри, из мешка, все выглядело иначе. Я была буквально раздавлена природным инстинктом, я не могла драться, я не могла убежать. Я хотела кричать и давилась собственной слюной.

– Тише там, – сказал кто-то мне, когда я попыталась освободиться. Бесполезные усилия. В машине было тесно, много людей. Полная «БМВ» «шариков». Я попыталась выровнять дыхание и успокоиться, чтобы не потерять сознание снова. Я представила себе полную комнату шариков – обычных воздушных шариков – и принялась их лопать. Они взрывались с характерным хлопком. Если держать мысли на привязи, то почти не страшно. И почти не хочется знать, куда мы едем.

– Не кури тут, – недовольно бросил кто-то, голос глухой, как будто издалека. Я не чувствовала запах дыма. Это, наверное, из-за мешка. Интересно, нас хоть кто-то хватится? Кто-нибудь сообщил полиции о нашем захвате? Соседи ведь должны были все видеть, все-таки я орала так, что любой бы выглянул в окно. Как резаная я орала. Наверняка полдома смотрело на то, как меня впечатывают в мерзлый февральский снег, как волокут к машине с мятым крылом, как я сопротивляюсь изо всех сил.


Меня неожиданно швырнуло в сторону, и я навалилась всем своим неуклюжим телом на чье-то еще. Я была тяжелой и не могла сама выправиться и сесть нормально. Когда ты связан, ты теряешь баланс, теряешь способность пользоваться своим телом с легкостью. Даже если связаны только руки, это мешает ходить. Это заставляет чувствовать себя вещью, это унижает.

– Потише на поворотах, – сказал тот, кто сидел рядом со мной. Машина притормозила, а затем и вовсе остановилась. Мы доехали. Похитители, видимо, совершенно не волновались относительно того, что я могу увидеть что-то лишнее, потому что кто-то из них снял с меня мешок. Это был не тот «шарик» с разбитым лицом. Кто-то другой, кого я не видела.

– Эй, жива? Будешь себя правильно вести? – спросил он, и я замычала в ответ. Мне повезло, что у меня во рту был кляп, потому что то, что я мычала, явственно показало бы, что вести себя я не буду. Не собираюсь.

– Давай, помоги мне вторую вытащить, – сказал кто-то, и я резко дернулась, чтобы развернуться. Я сидела в середине на заднем сиденье. Рядом со мной сидел тот, что с разбитым лицом. А с другой стороны – все еще без сознания – моя родная, любимая сестра Фаина. Слезы брызнули из моих глаз, и инстинкт в который раз взял верх. Я билась и кричала – прямо так, в кляп. Бессмысленно, но я просто не могла остановиться. Это было мое «дерись». Бежать было уже просто некуда. Фаина была взята в заложники моей глупости. Игоря с нами не оказалось, но я еще не знала, хорошо это или плохо. Я ничего не знала.


Нас вытащили на улицу. Я успокоилась только после того, как второй «шарик», тот, без разбитого лица, спокойный, бритый, с татуировкой молнии на виске, ударил меня коленом в живот. Уже спокойную, меня втащили в дом. Я поняла, что мы где-то за городом, по совершенно не свойственной Москве тишине и по высокому зеленому забору – такие окружают только загородные дома людей, желающих подозрительной изолированности от внешнего мира.

Дом за углом забора был большим и квадратным и чем-то походил на те, что дети строят из кубиков «Лего». Никакого дизайна, прямые стены, прямоугольники окон, зато размеры впечатляли. Впрочем, времени впечатляться у нас не было. Нас с Фаей завели в подвальное помещение и посадили на два стула. За спинами у нас стоял огромный русский бильярдный стол.


Фая пришла в себя только там, внизу, и проявления ее природного инстинкта были точно такими же, как у меня, – она задергалась и попыталась кричать. Я давилась злыми слезами от бессилия, я ничем не могла ей помочь, и я совсем не хотела, чтобы ее били коленом в живот. Как только мне вынули кляп, я крикнула ей, чтобы она успокоилась. Фая увидела меня и побледнела. Так было еще хуже.