Наталья Нестерова - О любви (сборник)

— Прекрасно. — Он резко понизил голос, зашептал: — Что у вас произошло?

Петров подмигнул Зине и с трубкой пошел на кухню, вроде бы водички попить. Но Зина тут же поднялась, догнала, схватила его за ремень брюк и поплелась следом.

Пришлось изображать оптимизм, то есть периодически восклицать: «Отлично. Замечательно. И дальше?»

Валя горячо защищала близнецов:

— Это же мальчики! Им нужно двигаться, постигать мир. Их активность совершенно естественна. Просто они хотели покататься на трамвае. Водителя не было. Они попробовали применить знания управления автомобилем. Но там рычаги! Трамвай долго ехал, и на перекрестке они не сумели затормозить на красный свет. Никто не ранен и не пострадал! Слышишь? Это самое главное! Никаких жертв, даже раненых нет. Несколько машин, конечно, пострадало. То есть много автомобилей врезалось друг в друга. Сейчас Ваня и Саня в полиции. Их на время посадили за решетку.

Петров улыбнулся жене и проговорил в трубку:

— Вагоновожатым полезно иногда посидеть в… в депо. А твоему мужу, будущему многодетному отцу, не помешает провести репетиции, отработать приемы воспитания мальчиков-близнецов.

— Мы сделаем все возможное, — заверила Валя.

Петров не сомневался, но на всякий случай продиктовал телефон знакомого пражского адвоката.

— Дети? — спросила Зина.

— У них все прекрасно. Наши дорогие, — Петров поперхнулся на этом слове, представив, во что ему обойдутся иски страховых компаний, — дорогие детки развлекаются на аттракционах.

«Плохо воспитываю, — подумал Петров. — Надо чаще пороть».

В другое время Зина бы легко разгадала по его лукавому, притворно жизнерадостному лицу: что-то случилось. Но сейчас ее глаза не участвовали в анализе действительности. Она вся обратилась в слух.

— Расскажи мне все с самого начала, с той минуты, когда ты переступил порог дома.

Петров боялся повторения истерики. Зина уверила: с ней все в порядке и ей очень важно понять случившееся.

— И мне! — серьезно сказал Петров.

Сгусток жизни размером в полгода и еще один, меньший, но прожитый в отчуждении, распадались на истории, рассказы, реплики. Петров скупо поведал о своих страданиях, а Зина усилием воли заставляла себя не причитать. Бизнес, друзья, родные, дети — они прокручивали свою жизнь кадр за кадром. В отличие от Петрова Зина не поскупилась на краски, чтобы живописать, какое впечатление произвел на нее Другой. Петров не знал, что и думать.

С Зиной не соскучишься: она заставляет ревновать к самому себе.

Они не притронулись друг к другу, но это была ночь любви.

Утром позвонил Денис, чтобы сообщить размер залога, который нужно внести, чтобы вызволить близнецов из кутузки. Трубку подняла Зина.

На завистливый вопрос подруг: «Откуда берутся такие мужики?» — я честно отвечала:

— Они валяются на улице.

Своего мужа я действительно нашла на тротуаре. Вернее — на грязной тропинке. В прошлом столетии, десять лет назад, холодной осенью девяносто седьмого года.

Возвращалась поздно вечером. Дождь, слякоть, темнота. Узкая дорожка, по одну сторону глухая стена здания, по другую — ограда детского сада. Противное место, зато путь до дома сокращается на пятнадцать минут. Неожиданное препятствие: на земле сидит мужик. Спиной привалился в дому, ноги вытянул. Конечности у пьянчуги (а кто еще, как не в хлам пьяная зараза?) длиннющие, пятками упирается в забор. Не обойти, а перешагивать боязно. Вдруг очнется, сделает мне подсечку, повалит? Сейчас голова у него на грудь упала, похоже, дрыхнет. Но все равно страшно. Развелось алкоголиков! Ни пройти, ни проехать.

Оглянулась назад: возвращаться? Ой, как не хочется. Дождь льет, ноги промокли, зонтик забыла, капюшон куртки не спасает. А почему, собственно, всякой пьяни бояться? Они наклюкаются, спят на дороге, а мы должны обходными путями колесить? Дудки!

— Эй, мужик! — пнула я ногой пьянчугу. — Костыли подбери.

Если он проявит агрессию, успею удрать. Человек, не стоящий на ногах, вряд ли бегает лучше меня.

Алкоголик пошевелился, но не ответил.

— Дай дорогу, говорю! — стукнула его носком ботинка посильнее.

— Что? — поднял голову.

Темно, лица не разглядеть. Только видно, что без шапки, голова как лысая, мокрыми волосами облеплена. Вскакивать не собирается.

— Позвольте мне, пожалуйста, пройти, — на всякий случай культурно попросила.

— Перешагивайте, считайте, что я мертвый, — почти внятно проговорил он и снова уронил голову.

Жалость во мне вспыхнула как спички в коробке, одна за другой, по нарастающей. Почему я сразу: пьянчуга, алкоголик? (Первая спичка.) А может, человеку плохо? (Вторая спичка.) Сердце, инфаркт, язва, ангина (Вся коробка занялась.)… Нет, ангина — из другой области. При ангине лежат в постели, под теплым одеялом, а не валяются на улице под дождем Мужчина, кажется, не старый, а больной! Точно — сердце. У нас в классе был мальчишка, верста коломенская, чаще по больницам лежал, чем в школу ходил Говорили — очень быстро растет, сердце не справляется. Этот тоже немалого роста Вымахал, а сердце отказывает.

— Вам плохо? — присела я на корточки.

— Очень, — не поднимая головы, ответил.

— Сердце?

Он промычал. Можно расценить как согласие.

— Надо «скорую». Но сюда машина не подойдет, до проезжей части почти километр. Что же делать?

— Идите своей дорогой.

— А вы?

— А я буду умирать.

Спиртным от него, конечно, пахло (при пороке сердца водку глушить!). Но еще отчетливо улавливался запах дорогого лосьона. При близком рассмотрении, хоть и в потемках, я отметила: молодой мужчина, лицо безошибочно указывает на то, что это не алкоголик запущенный, а вполне цивильный представитель сильного пола. Такого сильного, что на ногах не держится.

— Погодите умирать. У нас медицина передовая. А у вас таблеточки есть? В карманчике? Носите с собой? — Я беззастенчиво шарила по его карманам.

Вывалила содержимое на землю. Связка ключей, пачка сигарет, зажигалка, носовой платок, мелкие монеты — никаких тебе пилюлей. Внутренние карманы. Мужчины самое ценное кладут в те карманы, которых мы не имеем, — на внутренней стороне пиджаков. Расстегиваем ему куртку, ищем, обследуем…

— Девушка, вы меня грабите?

— Ой, дядечка! — В волнении я назвала его «дядечкой», хотя лет больному не намного больше, чем мне. — Вы только подождите бредить, ладно? Черт! Да где же ваши таблетки?

Пухлый бумажник, паспорт, еще какие-то бумаги. Ни намека на лекарства Телефон сотовый. Престижная вещь, которую может себе позволить далеко не каждый. Как по нему звонить, чтобы сообщить родным о приступе? Нажимаем верхнюю кнопку, загорелся экран, мигнули слова «батарейка разряжена», экран погас. И сколько еще ни давила я на кнопки, телефон оставался мертвым. Все у бедолаги разрядилось: и телефон, и сердце.

Продолжаю обыск. Лезу глубже, ведь на рубашке тоже есть карманчик. Может, он на груди хранит пилюли.

— Щекотно, — дернулся умирающий.

— Вам точно плохо? — настороженно спросила я, отстранившись.

— Хуже не бывает, — горько заверил он.

Наверное, перед концом, в агонии, всякое происходит. Я не медик! Учусь на третьем курсе экономического факультета университета, понятия не имею, как люди с жизнью прощаются. Если по кино судить, то должны слабеть. По кино судить — глупо, любой ребенок знает.

Затолкала его вещи в собственные карманы. Захватила его лицо ладонями, чтобы на меня смотрел прямо (щеки колкие, утром, наверное, брился):

— У нас два варианта Слышите? Не теряйте сознания, пожалуйста! Дышите глубже. Или на проспект, — я дернула головой в сторону, откуда пришла, — и там вызываем «скорую» из телефона-автомата Еще найди исправный, — тихо добавила я. — Или транспортирую вас к себе домой. Путь в два раза короче, и телефон точно работает. Кто принимает решение?

Больной безмолвствовал и смотрел на меня так, будто пришел его последний час и видит он перед собой Смерть, то есть даму в балахоне и с косой. Капюшон куртки, конечно, свалился мне на лоб, но косы-то у меня не было!

— Похоже, решение принимаю я.

— Мрак, — пробормотал сердечник. — Все, отключаюсь.

И действительно отключился. Глаза его закрылись, голова мгновенно потяжелела. У меня было ощущение, что держу в ладонях многокилограммовый арбуз.

— Стойте! — попросила я. — То есть сидите, но не умирайте. Господи! Люди, на помощь! Придите, кто-нибудь! Помогите!

Как же. Людей смыло дождем, унесло в тепленькие квартирки. А человек погибает у меня на руках. Почему у меня-то? Вечно не везет.

Себя потом пожалею. Он дышит? Еще дышит. Значит, потащили к своему дому, что надежнее.

У меня прабабушка на войне служила санитаркой. В восемнадцать лет фигура у бабушки была под стать моей — хрупкая, и рост ниже среднего.

— Бабуля, — спрашивала я в детстве, — как же ты раненых с поля боя таскала? А если он большой и толстый?

— Всякие бывали, — отвечала бабушка. — Легких мужиков не бывает. Один раз полковника эвакуировала. Он случайно на передовой оказался. Из штаба фронта, захотелось пороху понюхать. Сдурел от страха, когда бомбежка началась, не в ту сторону побежал. Ранило всего-то в ляжку, осколком. Наши ребята при таких ранениях сами ползли, а этот — ойкает и верещит. Делать нечего — поволокла. Больше центнера полковник, пузо — как у бегемота. И хоть бы, сволочь, здоровой ногой отталкивался, помогал.

Нет, стонет и почему-то не матерится. А у меня последние жилы рвутся.