– Помнишь, я говорила, что он заслуживает знать правду?

Я кошусь на нее.

– Так вот, Куинн. Он заслуживает того, чтобы знать все, а не только то, что он, как ему кажется, знает.

– О чем ты говоришь? – спрашиваю я.

– Я говорю об оставшейся части правды. О том, что сначала все было связано с Трентом, но где-то на полпути изменилось. Что ты влюбилась в него. Что тебе стало страшно. Что ты не хотела причинить ему боль или потерять. Это ведь тоже правда, разве не так?

Мои глаза наливаются слезами, и я поднимаю взгляд на сестру.

– Он сказал мне забыть его. – Я проглатываю ком в горле. От слез мой голос звучит глухо. – Что бы я ни сказала, он не захочет слушать.

– Шутишь? Ему необходимо услышать то, что ты скажешь. Думаешь, ему сейчас не больно, когда он знает лишь половину правды?

При этой мысли по моим щекам одна за другой начинают катиться безмолвные слезы.

– Подумай обо всем, что ты не сделала или не сказала, а после жалела. О тех вещах, которые ты хотела бы изменить. – Она качает головой. – Тебе ли не знать, насколько это мучительно. И как долго потом человека терзают сожаления и как они меняют его.

Замолчав, она долго смотрит на фотографию Колтона на экране, потом поворачивается ко мне. Ее глаза серьезны.

– Не позволяй им этого сделать. Действуй. Найди его и все расскажи. 

Глава 32

Отдайся любви. Подчинись сердцу.

    Ральф Уолдо Эмерсон

Я притормаживаю на той же смотровой площадке, что и в первый раз. Так же опускаю стекло, впуская солнечный свет и соленый воздух, и пытаюсь дышать. Мои руки так же дрожат от мысли, что я увижу его.

Но многое теперь по-другому.

Тогда я ехала, обещая себе не заговаривать с ним. Быть невидимкой. Не вмешиваться в его жизнь. Сегодня я хочу, чтобы он увидел меня. Чтобы выслушал. И несмотря на то, что привело меня к нему, я не хочу думать, что он не является частью моей жизни.

Правда смешалась с ложью, но мне необходимо ее открыть. Рассказать, что я искала сердце Трента, чтобы соприкоснуться с прошлым, удержать его, но, найдя это прошлое, я нашла и причину его отпустить. Мне нужно сказать Колтону, что я бы не изменила этого, даже если б могла.

К тому времени, как дорога сворачивает на главную улицу, меня всю трясет. Даже больше, чем в первый раз. Я паркуюсь на том же месте и заглядываю в окошко кафе, надеясь застать его там, как тогда, но внутри пусто. Сделав глубокий вдох, я иду через дорогу к прокату, глаза опущены вниз, и по пути пытаюсь собрать в кулак всю свою храбрость. Но когда, ступив на тротуар, я поднимаю лицо, земля уходит у меня из-под ног.

Внутри проката темно. Стеллажи, на которых лежали каяки, пусты, а у закрытой двери сложены букеты цветов и записки.

Записки с именем Колтона.

Перед глазами у меня все расплывается, весь существующий в мире воздух исчезает, и я делаю шаг к двери, но не вижу ее. Я вижу только больницу, лицо Колтона и то, каким оно стало, когда я сказала ему правду. То, с каким лицом он уходил. И то, как он даже не оглянулся.

Я оседаю на землю прямо там, где стою, словно подо мною нет ног.

Этого не может быть.

Я ведь… я не успела ни поговорить с ним, ни все исправить, ни… хотя бы увидеть его.

Моя голова падает на колени. Я плачу. Я оплакиваю себя, Колтона и Трента тоже. Все это слишком тяжело. Жизнь, любовь, и то, какое оно все хрупкое. И в голове у меня печальным, отчаянным рефреном повторяется вновь и вновь…

Этого не может быть, не может, не может, не…

– Куинн? Это ты?

Я не сразу узнаю голос Шелби. Медленно, со страхом поднимаю голову, и мне приходится сощуриться, чтобы увидеть ее сквозь слезы и солнечный свет. Она глядит на меня, потом на цветы у двери, и ее глаза округляются.

– О боже. – Она тоже садится и берет меня за руку. – Он не… Он поправится.

– Что? – Это все, на что у меня хватает сил.

– Колтон поправится. Люди приносят сюда подарки просто потому, что посетителей к нему пока не пускают, и мне пришлось до возвращения родителей закрыть прокат.

Мою грудь распирает от облегчения, и я наконец-то могу посмотреть ей в лицо. У нее такие же зеленые глаза, как у него – добрые, но и немного усталые тоже.

Я вытираю слезы.

– Что случилось?

– Четыре дня назад у него началось острое отторжение.

– О боже…

Мое собственное сердце практически останавливается, сдавленное тисками чувства вины. Четыре дня назад. Когда мы уехали после его ссоры с Шелби из-за пропущенного приема лекарств. Когда мы провели вместе весь день, и за этот день я ни разу не видела, чтобы он выпил таблетку.

Четыре дня назад. Когда он обо всем узнал.

– Это было по-настоящему страшно, – говорит она. – Когда он вернулся, я сразу поняла: что-то не так. Он ушел в свою комнату, я услышала звон стекла, а когда прибежала, он разбивал все свои бутылки.

Она замолкает, словно видит все это вновь.

– Я пыталась остановить его, но он не успокоился, пока не разбил их все. Он отказался говорить со мной или рассказывать, что произошло. Сказал только, что хочет остаться один. Через несколько часов у него начались проблемы с дыханием, он выглядел ужасно и к утру, когда приехала «скорая», был на волоске.

– Боже, – шепчу я. Мои глаза наполняются слезами, и я опускаю взгляд на свои перекрученные на коленях руки. Это я, я, я во всем виновата.

– Сейчас он стабилен, но опасность еще сохранилась. Его держат на больших дозах препаратов против отторжения, и он останется в больнице до тех пор, пока врачи не получат чистую биопсию.

Сделав глубокий вдох, Шелби прислоняется к стене.

– Он реагирует не так хорошо, как хотелось бы, и мне кажется… Мне кажется, причина не только в том, что он несколько раз не принял лекарства. – Она поворачивается ко мне. – Он в итоге рассказал, что случилось. С тем письмом.

Я напрягаюсь всем телом, готовясь услышать то, что она думает обо мне.

– Потому я и не стала тебе звонить. Мне было ненавистно то, что ты сделала. Когда он мне рассказал, я хотела возненавидеть тебя за то, что ты не приняла в расчет его личный выбор.

Я вздрагиваю, и она замолкает. И немного смягчается.

– А потом я поняла, что делала то же самое, только по-своему. Выставляла все на всеобщее обозрение, потому что так мне почему-то становилось легче. Но ведь на самом деле Колтон и этого не хотел.

Я не знаю, что ей ответить.

Шелби заглядывает мне в глаза.

– Я поступала неправильно, – произносит она. – И ты тоже.

Она делает новый глубокий вдох, а я отчаянно ищу нужные слова, чтобы извиниться.

– Но знаешь, – продолжает она, – вот честно, он прямо воспрял после того, как вы познакомились. Я не писала об этом, но после трансплантации ему было по-настоящему тяжело, и мы часто не знали, как можно ему помочь. Я не знала, станет ли Колтон когда-нибудь прежним. – Она улыбается. – Но потом он встретил тебя и будто бы снова ожил. По-моему я никогда не видела своего брата таким счастливым, каким он становился с тобой. Поэтому, если и есть, за что винить тебя, то только за это.

По моим щекам струятся горячие слезы – слезы счастья, грусти и благодарности.

Шелби улыбается.

– Когда он очнулся, то первым делом спросил о тебе, но я не хотела… Мне казалось, не надо ему тебя видеть. – Она берет меня за руку и сжимает ее. – Но сейчас ему очень непросто, и я думаю, ему необходимо тебя увидеть. Так что, хорошо, что ты пришла. Идем. Я тебя отвезу.

Я киваю. От слез я все еще не в состоянии говорить. Раньше, когда я читала обновления ее блога, у меня было ощущение, будто я знаю Шелби. Потом, после нескольких наших встреч, я решила, что узнала ее еще лучше, но только сейчас мне становится ясно, какая она на самом деле. Какой она любящий, ревностно опекающий и добросердечный человек. Ради брата она готова на все – даже простить меня.

– Спасибо тебе, – наконец удается произнести мне.

Она снова сжимает мне руку.

– Спасибо тебе за то, что нашла моего брата. 

Глава 33

Покажи свои тайны, покажи свои шрамы… И раскрой свое сердце.

    Группа Phillip Phillips «Раскрой свое сердце»

– Иди, – говорит Шелби, когда я, не решаясь зайти, останавливаюсь у палаты, где лежит Колтон. – Он будет счастлив, когда проснется и увидит тебя. – Она протягивает мне сумку и букеты цветов с записками, которые были сложены возле проката. – Вот. Передай ему.

Я беру все в охапку. Жалею, что не принесла ему ничего своего.

– Если что, я в приемной, ладно?

Я киваю с сердцем, застрявшим в горле.

– Спасибо.

Шелби уходит, скрывается за углом, и я остаюсь перед его палатой одна. В кармане на двери – планшетка с неоново-желтым стикером, на котором написано Томас, Колтон, и какими-то пометками, смысла которых мне не понять. Его имя делает все случившееся реальным, но ничему не сравниться с моментом, когда я перешагиваю порог и вижу его на больничной койке в окружении множества трубок и мониторов. Таким он был на фотографиях, но теперь, когда мы знакомы, видеть его в таком состоянии несоизмеримо больнее.