Я не помню, когда мы с Трентом в последний раз сидели вот так. Я не могу вспомнить, когда он в последний раз приходил к нам на воскресный ужин. Он приходил почти каждую неделю, значит, это было незадолго до его смерти, но я не помню точно, когда. Воспоминания о всех вечерах, которые он провел с нами за одним столом, помутнели, стали смазанными по краям. Я помню, как он непринужденно болтал с моими родителями, как хвалил мамину стряпню или вызывался помочь моему отцу с его грандиозными проектами во дворе. Как он шутил с бабушкой насчет ее «красных шляпок» и их чудачеств и дразнил Райан, точно родную сестру. Как мы дольше всех засиживались с ним на веранде – его рука лежит на спинке моего стула, моя голова покоится у него на груди, – и смотрели, как на небе появляются звезды.

Но я не могу вспомнить тот последний раз, когда он приходил к нам домой на воскресный ужин.

Я бы отдала все на свете, лишь бы вернуться в прошлое хоть на пару минут, чтобы запомнить каждую деталь того вечера. Запомнить и навсегда перенести в сердце, где их не сможет стереть даже время.

Я тяжело поднимаюсь в свою комнату с одним-единственным желанием: упасть в кровать и забыться подобием сна, в котором я смогу увидеться с Трентом. Но, проходя мимо комнаты Райан, я останавливаюсь. Под дверью виден свет. Слышно, как играет музыка. И внезапно мне начинает казаться, что в моей собственной комнате слишком темно. Слишком тихо. Я хочу к сестре – к свету, музыке и энергии ее комнаты, которая так разнится с моей.

Как между нами заведено, я сначала стучу, хоть и не уверена, что старые правила до сих пор существуют. Многое в Райан осталось прежним, но еще больше изменилось. Вокруг нее – новая атмосфера, словно за девять месяцев своего отсутствия она перешла на другой уровень. Наверное, оно так и есть.

– Заходите! – кричит она из-за двери.

Я открываю дверь ровно настолько, чтобы просунуть голову.

– Привет, – говорю, понимая, что никакого конкретного повода болтаться тут у меня нет.

– Привет, – отзывается она, как-то странно на меня поглядывая. – Заходи. Что такое?

Я открываю дверь пошире, но, все еще чувствуя себя чуть-чуть неуверенно, за порог не переступаю.

– Ничего. Просто… – Улыбаюсь. Подыскиваю слова. – Просто рада, что ты дома.

– Я тоже. – Она выключает музыку. Внимательно оглядывает меня и, остановив глаза на швах на моей губе, сводит брови на переносице. – Как ты? Только честно, а не как перед мамой.

Она похлопывает по кровати рядом с собой, и я понимаю, что, постучав к ней, именно на то и надеялась. Захожу внутрь и тяну, закрывая, дверь, пока не слышу тихий щелчок, оставляющий меня в коконе комнаты моей сестры.

Мне хочется рассказать ей о сегодняшнем дне, о Колтоне, о пещере, о чувствах, переполнявших меня в океане. И с ним рядом. Но тогда она неминуемо начнет задавать вопросы, а лгать, отвечая, я не хочу.

И потому молчу.

Она порывисто отодвигается в сторону и, расчищая мне место, разгребает беспорядочно раскиданные по кровати журналы.

– Садись. И рассказывай.

Сажусь.

– У меня все нормально, – отвечаю и сама слышу, насколько неубедительно это звучит.

– Правда? – спрашивает она в лоб. – У тебя в комнате до сих пор висят фотографии Трента.

Вот оно. Я сама недавно хотела, чтобы со мной перестали церемониться, и вот пожалуйста. Мысленно я забираю свое желание назад. Встаю, чтобы уйти.

– Что ты делала в моей комнате? – Мне самой удивительно, насколько мне вдруг стало неприятно.

– Погоди. – Она удерживает меня за плечо. – Не злись. Я просто заглянула туда, когда приехала, и увидела, что они по-прежнему там. Вот и все.

Я сажусь на краешек кровати – к Райан спиной. Кровать прогибается под ее весом, и мне на плечи ложатся ее ладони.

– У тебя там настоящая капсула времени. Очень грустная капсула времени.

Я не отвечаю.

– Может… – мягко начинает она, – может, пора уже…

В глазах у меня закипают горячие, злые слезы, и я разворачиваюсь к ней лицом.

– Что? Снять их и вести себя так, словно его никогда не существовало?

– Нет, – говорит она уже тверже. Хочет взять меня за руку, но я не даю. – Я не это имела в виду. – Она вздыхает. – Просто… разве тебе не грустно все время смотреть на них?

Я вытираю глаза. Ужасно. Прошло столько времени, но, стоит мне подумать о нем, и я сразу же начинаю плакать.

– Мне грустно вовсе не из-за фотографий. – А оттого, что без них все маленькие воспоминания о Тренте неизбежно начнут бледнеть.

– Я знаю. Хочешь верь, хочешь нет, Куинн, но мы все любили его, и нам всем до сих пор его не хватает. Я знаю, для тебя все совершенно иначе, но мне кажется… – Райан делает паузу, и я понимаю, что она тщательно подбирает слова. – Мне кажется, ты сама все для себя усложняешь. Мама рассказала мне о твоих письмах, о встречах с реципиентами и о том, что ты ищешь парня с его сердцем. Ее беспокоит, что ты зациклилась на этих поисках, и, не знаю… быть может, пора чуточку притормозить.

Закусив изнанку щеки, я чувствую, как напрягаются мои плечи.

Она садится напротив, и мне теперь приходится смотреть ей в лицо.

– Ты не вернешь Трента, если найдешь парня, который получил его сердце. И если будешь вести себя так, словно умерла вместе с ним, – тоже.

Во мне вспыхивает гнев, колючий и обжигающий.

– Думаешь, я сама не знаю?

Она не отвечает, только сжимает губы, словно не зная, что на это ответить. Словно я теперь тоже другая.

– Все я знаю, – говорю уже тише, но с внезапной неуверенностью в себе, потому что мне вспоминается Колтон, как он стоял с подсолнухом в руке на крыльце. Я думаю о том, как с ним легко, точно мы с ним давно знакомы, и это внезапное открытие заставляет меня поставить под вопрос свои чувства. И спросить себя, почему меня так сильно к нему тянет.

Я опускаю взгляд на свои пальцы, сложенные в замок на коленях.

– Я не пытаюсь вернуть его. Просто… – Я смотрю на разбросанные по кровати журналы и пытаюсь придумать, как объяснить ей, чего я хотела добиться, связываясь с людьми, которым помог Трент, хотя теперь сама не уверена, что знаю ответ. Мне казалось, так я окончательно с ним прощалась. Но с Колтоном все вышло иначе.

Я гоню эту мысль прочь и подбираю с кровати картинку с изображением белоснежного песчаного пляжа.

– Зачем тебе все это? – Меняя тему, я обвожу рукой бардак на ее кровати: вырванные из журналов страницы с фотографиями пляжей, экзотических городов, японских садиков, картинных галерей и озер, в которых, как в зеркале, отражаются горы и небо. То тут, то там попадаются еще и вырезанные фразы разных размеров: создавай, будь смелой, живи свободно…

– Для моей доски визуализации, – говорит она – похоже, как и я, испытывая облегчение от перемены темы.

– Что еще за доска визуализации? – спрашиваю, вытирая с лица влагу. – Это как-то связано с чокнутой музой?

Райан смеется.

– Не совсем. – Подумав немного, она прибавляет: – Ну, отчасти. Таким способом можно визуализировать все то, что ты хочешь добиться от жизни, чтобы было проще концентрироваться. – Она перебирает отложенные вырезки. – Выбираешь картинки или слова, которые тебя вдохновляют или описывают то, что ты хочешь сделать или кем хочешь быть, и собираешь их вместе, чтобы каждый день смотреть на них и не забывать, к чему ты стремишься.

Она замолкает и – я уверена – наверняка думает о фотографиях Трента, которыми увешана моя комната и на которые я смотрю каждый день. О фотографиях, на которых запечатлены моменты, которые я не могу повторить, потому что отныне они существуют только в прошлом.

– Что, это вы тоже проходили в прошлом семестре? – спрашиваю я, чтобы разговор ненароком не свернул к предыдущей теме.

Она усмехается.

– Нет. Меня научила моя продвинутая соседка. Вот, – говорит она, вручая мне журнал с выцветшей от солнца обложкой. – Ты тоже сделай свою. Проще всего начать с путешествий. Найди фото какого-нибудь красивого места, где тебе хочется побывать, и вырежи его.

После этих слов мне сразу вспоминается сегодняшняя пещера, озаренная пляшущими бликами от воды. И Колтон, сидящий со мной рядом. Я хочу вернуться туда. И хотя сомневаюсь, что можно найти фотографию, которая по красоте могла бы сравниться с этим местом, но все-таки забираю журнал и начинаю просматривать его, пока Райан молча листает свой.

Она снимает с тумбочки ведерко мороженого с кусочками печенья и передает его мне.

– Ешь. Ты стала такая тощая, а мамина диетическая выпечка без глютена и сахара вряд ли может сойти за десерт.

Я смеюсь.

– О боже, ты даже не представляешь, чем мы стали питаться после твоего отъезда, – говорю, запуская ложку в самую середину, где больше всего печенья.

– Вот и ешь. – Райан улыбается и тянется за новым журналом. – А потом передай мне.

Уже и не вспомнить, когда мы в последний раз сидели вот так вместе. И сейчас, пока мы листаем журналы, передавая друг другу ложку и ведерко с мороженым, я ощущаю себя почти нормальной.

Украдкой я кошусь на Райан, которая увлеченно вырезает слова и картинки – уверенная в себе, как всегда. Смотрящая в будущее вместо прошлого. И мне хочется сфотографировать ее и повесить на доску ее фотографию, чтобы она вдохновляла меня поступать так же.

Я бесцельно листаю журнал, не зная, с чего начать. Если честно, то в последние четыреста два дня я нечасто размышляла о будущем. Все мои былые мечты кажутся мне теперь далекими и незначительными. Раньше я бы вырезала фотографии платьев, похожих на то, в котором я хотела бы пойти на выпускной, колледжа, куда мы с Трентом поступили бы вместе, кольца, которое он в моих фантазиях надевал мне на палец, или дома, где мы с ним могли бы жить. Я бы создала коллаж нашей будущей жизни – как любая другая девушка, которая думает, что нашла свою единственную истинную любовь.