Оборачиваюсь, насколько позволяет жесткий спасательный жилет, и с удивлением, с гордостью отвечаю:

– Вообще не страшно.

– Маленькая победа, – молвит он.

Мой взгляд задерживается на нем еще на мгновение, я смотрю, как он откидывается на сиденье и делает глубокий вдох, словно вбирая в себя это утро, словно дышать – тоже маленькая победа. Для него, наверное, оно так и есть. И мне начинает казаться, что в этот момент я узнаю́ его. Словно эти два слова мимолетно показали, что он за человек.

– Мне она нравится, – признаюсь я. – Эта маленькая победа.

– Только такие и имеют значение. Как, например, быть здесь и сейчас.

Его слова повисают в ярком солнечном свете меж нами, и я догадываюсь, что в них заложено. Когда его глаза скользят по небу, по воде и скалам, а затем, зеленые и спокойные, возвращаются обратно ко мне, у меня возникает желание признаться ему, что я знаю правду. Знаю, почему он смотрит на жизнь под таким углом. Я хочу рассказать ему, кто я и что в тот день делала в кафе. Признание, точно заблудившиеся в воде пузырьки воздуха, уже пробивается на поверхность…

– Нас относит, – говорит Колтон, пузырьки рассеиваются, и мое невысказанное признание уносит течением.

Он улыбается и, возвращая меня в реальность, поднимает весло с колен.

– Пришло время учиться. Ты готова?

Все еще глядя на него, я киваю.

– Хорошо. Тогда возьмись за рукоятку здесь и здесь, – говорит он, показывая, как надо.

– Окей. – С благодарностью ухватившись за возможность сосредоточиться на чем-то другом, я берусь за свое весло, которое до сих пор балансировало у меня на коленях, оборачиваю ладони вокруг рукоятки и вытягиваю его перед собой. – Так?

Колтон смеется.

– Идеально. А теперь развернись на минутку, я покажу, как правильно грести.

Я слушаюсь, и он, опустив весло с одной стороны в воду, делает сильное движение, которое отправляет нас скользить по чернильно-гладкой поверхности. Затем повторяет то же самое с другой стороны.

– Нужно совершать руками примерно такие движения, словно ты крутишь педали велосипеда. Попробуй.

Он кладет свое весло к себе на колени, а я, кивнув, пытаюсь за ним повторить. Первый удар получается слишком мелким: весло едва задевает поверхность воды. Мы не двигаемся с места. Я чувствую, как к моим щекам приливает кровь.

– Попробуй еще раз. Только поглубже.

Сосредоточившись на работе рук, я загребаю веслом, как делал Колтон, и к моему изумлению мы отплываем на несколько метров.

– Вот так, молодец, – говорит Колтон.

Воодушевленная его похвалой и тем, что мы действительно продвинулись вперед, я опускаю один конец весла подальше за борт, чувствуя сопротивление воды, когда сквозь нее проталкивается лопасть. Вспоминаю его пример с педалями велосипеда, продолжаю грести, и уже через несколько взмахов мы на приличной скорости рассекаем зеркальную гладь океана. Я счастливо хохочу, гордая тем, что самостоятельно управляю этой маленькой лодкой.

– Ты научилась, – говорит Колтон, и я ощущаю толчок, когда он тоже опускает весло в воду. Оглядываюсь через плечо. – Греби, – говорит он. – Я под тебя подстроюсь.

Кивнув, я обращаю лицо к бескрайнему синему океану и небу и загребаю веслом снова, и снова, и снова, пока не нахожу свой размеренный ритм. Чувствую, как Колтон старается попасть в него, и через несколько взмахов наш ритм становится синхронным и уносит нас от берега дальше скал-островков на глубину.

Проплывая мимо скопления водорослей, которые дрейфуют под солнцем, я замечаю вынырнувший из воды дельфиний плавник. Тишину нарушают только размеренные всплески наших весел и мое дыхание. Вдох, выдох, вдох, выдох с каждым ударом весла. Кажется, словно я могу грести бесконечно, до самого горизонта, и не устать. И это так здорово – раствориться в ритме дыхания и движения и не думать ни о чем другом. Как раньше, когда я бегала по утрам. До этого момента я и не подозревала, что почти забыла это ощущение – или как по нему скучала.

– Я впечатлен! – кричит сзади Колтон. – Ты сильнее, чем кажешься.

– Большое спасибо! – с усмешкой отзываюсь я через плечо, но комплимент мне приятен. Я и впрямь ощущаю себя сейчас сильной, и это удивительно, что мое тело вспоминает, как таким быть.

– Ну что, хочешь сплавать на Гавайи или хочешь увидеть пещеру? – Я снова слышу в его тоне улыбку, а потом чувствую, что он перестал грести. Достаю свое весло из воды и кладу на колени, отмечая, как горят мои руки и плечи.

– Какую пещеру? – спрашиваю, повернувшись к нему.

– Ту, ради которой мы сюда выбрались, – отвечает он просто. Я осторожно озираюсь по сторонам, но никаких пещер поблизости не замечаю. – Она в основании вон той большой скалы, мимо которой мы плыли.

– О, – говорю я, оглядываясь. – А я и не заметила там пещеры.

– Потому что она вроде как спрятана.

– Сверхсекретная пещера? – шучу.

– Типа того, – отвечает Колтон с улыбкой. – В обычные экскурсии она не входит. Слишком много ответственности. Поплыли. Я тебе покажу. – Он опускает весло глубоко в воду, и каяк начинает медленно разворачиваться. – Поможешь? – спрашивает. – Этой штуковиной трудновато управлять одному.

Я в этом сомневаюсь – у него на удивление широкие плечи и сильные руки, – но все же начинаю грести с той же стороны, что и он. Несколько взмахов веслами – и мы вновь оказываемся лицом к берегу, устремляемся к скалам, и в этот момент я делаю пугающее и в равной степени будоражащее открытие, что никогда еще не отплывала от берега так далеко.

Когда мы детьми приезжали на побережье, Райан заплывала так далеко, что я всякий раз боялась, не дойдет ли дело до вызова спасателей. Потом то же вытворял Трент. Бесстрашный, он плавал с друзьями наперегонки до буйков или до конца пирса. Сама я никогда не добиралась до места, где начинаются волны. Они казались мне слишком большими, слишком неукротимыми. Но сегодня страха нет. Здесь и сейчас я понимаю, что уже очень, очень давно, мне не было так хорошо. Жаль, что это ощущение нельзя сохранить.

Здесь, под невозможно голубым небом, я, кажется, понимаю, что имел в виду отец Колтона, когда говорил о влюбленности в океан. Быть может, все, что для этого нужно – надежный проводник.

– Раньше эти скалы были частью береговой линии, – произносит за моей спиной Колтон. Я присматриваюсь к ним повнимательней и теперь, после его слов, замечаю, что слои породы похожи цветом на прибрежный утес.

– А что с ними случилось?

– Эрозия, – объясняет он. – Я представляю всю последовательность, как по кадрам – на скалы обрушиваются волны, налетают штормы, вода и воздух находят трещины и превращают их в тоннели и пещеры, а потом слабые части обваливаются, и остаются только вот такие маленькие каменные островки.

Он так рассказывает, что я вижу весь процесс четко, как наяву, словно он происходит у нас на глазах. На самом деле так и есть. Только медленно и потому незаметно – как печаль, которая с течением времени подтачивает человека настолько, что от него остается одна тень.

– В общем, пещера вон там, прямо напротив, – говорит Колтон.

Примерно в ста футах от нас из воды возвышается самый большой из обломков скал. Его почти плоская верхушка покрыта какими-то желтыми цветами, которые, колыхаясь в солнечном свете и океанском бризе, тянутся к небу. Мои глаза следуют по длинной расщелине на поверхности скалы. Вверху она узкая, к середине начинает расширяться и, очевидно, у основания превращается в проем. Под давлением волн вода каждые несколько секунд то затекает внутрь, то выплескивается наружу.

– Сегодня спокойно, так что туда можно попасть, – говорит Колтон.

Прикидывая, хватит ли мне храбрости, я вновь осматриваю расщелину, темную и на мой взгляд недостаточно высокую.

– Если все так, как мне запомнилось, то это одно из самых крутейших мест, какие я когда-либо видел. Там есть основная пещера с проломом вверху, через который на воду светит солнце, и пара пещерок поменьше. Они все соединены между собой, и прибой закачивает и откачивает воду, как…

– Как сердце, – говорю я. Сравнение возникает словно из ниоткуда и отовсюду одновременно. Я оборачиваюсь.

Колтон вздрагивает. Едва уловимо, но я замечаю и жалею о том, что нельзя забрать назад эти два слова, которые я только что произнесла. Глупая. Еще секунду назад мы были посреди океана, проводили наш один день, а связавшая нас причина осталась далеко-далеко на берегу. Но теперь она снова оказалась рядом и, будто течение, потянула меня за собой.

– Да, – говорит он просто. – Вроде как сердце.

Дернув краешком рта, он надолго замолкает. Я боюсь, что он может заговорить о своем сердце – о сердце Трента, – но он вместо этого спрашивает:

– Ну, что скажешь? Хочешь попасть туда? Это безопасно, честное слово. – И, приподняв бровь, с надеждой мне улыбается.

Я знаю, опасности наверняка нет. Я доверяю ему, правда. Однако то, что я делаю здесь, с ним рядом, то, что при этом чувствую, то, насколько он мне доверяет – все это далеко небезопасно. Мою совесть терзает стыд, напоминая о том, сколько неверных поступков я уже совершила, но потом его перекрывает нечто бóльшее, оно накатывает на меня, тянет к Колтону и к тому чувству, которое я сейчас испытываю.

Я делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю, прогоняя прочь все, о чем не хочу сейчас думать. А потом смотрю на него – так, как до сих пор себе запрещала.

– Да, – отвечаю. – Хочу.

Мгновение он молчит. Удерживает мой взгляд в ярком солнечном свете. Потом улыбается.

– Хорошо, – произносит он так, словно одержал еще одну маленькую победу. – Тогда приготовься влюбиться.