Yia-yia снова закрыла глаза и замолчала. Казалось, что рассказ отнял у нее все силы. Затаив дыхание, Дафна ждала, но продолжения не последовало. Она уже хотела было проверить, не спит ли старушка – ведь день был полон таких хлопот! – но тут Yia-yia открыла глаза и заговорила:

– Дафна mou, я слушала и постепенно начинала понимать, что мне нужно делать и какова моя роль. Я пришла на эту землю не для того, чтобы остаться еще одной всеми покинутой вдовой и быть обузой людям вокруг. И не для того, чтобы вызывать к себе жалость и жить на подачки. Я никогда в жизни не слышала такого тихого голоса, но для меня он был как крик, призывавший меня сделать что-нибудь, помочь этой женщине, увести ее оттуда, пока не вернулись солдаты. Этот голос кричал, что Дора хорошая женщина, богобоязненная и добрая, и она заслуживает уважительного обращения. Нельзя было допустить, чтобы они плохо обошлись с ней. Дафна, я понимаю, что множество хороших женщин, мужчин и их детей в тот день оказались в смертельной опасности, и я ничем не могла помочь им. Не знаю, было ли это вообще возможно. Эти звери убили их всех. За что? Я до сих пор не могу этого понять. – Бабушка покачала головой и посмотрела в огонь. – Но судьба этой женщины, матери, жены и дочери оказалась в моих руках. В моих, Дафна! Вот в этих двух руках бедной вдовы, у которой никогда не было ничего ценного. В тот день я держала жизнь Доры в руках и не могла допустить, чтобы она ускользнула сквозь пальцы. – Yia-yia сложила округленные ладони и подняла их к небесам, словно боялась, что может и сейчас, по прошествии стольких лет, принять неправильное решение.

Ее взгляд остановился на Дафне.

– Голос сказал мне спасти Дору и ее детей, так я и сделала. В тот день я привела их в церковь Святого Спиридона. Я знала, что он оградит их от бед, потому что защищает и любит всех нас. И он сделал это, Дафна! Мы укрылись в церкви, когда немцы принялись обходить один дом за другим в поисках спрятавшихся людей. Им многих удалось найти, но почему-то церковь их не заинтересовала. Ни один из нацистов не заглянул туда. Я знала, что Дора и девочки будут там в безопасности и святой спасет всех нас. И не сомневалась бы в этом, даже если бы не слышала голос. Когда я поняла, что надежды найти маленького Дэвида не осталось, я привезла их сюда, на Эрикусу. Дору, Эстер и чудесную малышку, бедняжку Рэйчел. Мы пришли в этот дом, и я разделила с ними то немногое, что у меня было. Ты ведь знаешь, мы жили бедно, и в моем шкафу висело лишь одно платье, то, в котором я ходила в церковь. Я отдала его Доре, чтобы она не отличалась от нас, православных греков, и не была похожа на еврейку. И девочек одели в такую одежду, какую носят на острове.

И не успела Дора нарядить Эстер в платьице, которое я берегла для твоей мамы, чтобы она носила его в церковь, та радостно повернулась к ней:

– Мама, уже Пурим[57]?

По щекам Доры потекли слезы.

И снова старушка устремила взгляд на огонь, словно видела в пламени эту сцену: испуганная Дора, старающаяся скрыть одеждой их истинную веру, и удивленные и озадаченные девочки.

– Мы все очень тяжело переживали смерть Рэйчел, и прошло много времени, прежде чем Дора снова начала есть и разговаривать. Она превратилась в собственную тень, но старалась держаться. Потеряв слишком многое, она собрала оставшиеся силы для последнего ребенка, который был рядом с ней, для Эстер. Твоя мать и Эстер много играли вместе и стали как сестры. И Дора… – Yia-yia вздохнула и подняла глаза к небу, зная, что ее подруга находится где-то там. – Постепенно мы с Дорой тоже стали относиться друг к другу с доверием и любовью. Каждый вечер мы проводили за разговорами, вспоминая истории и секреты, не только собственные, но и наших народов. Дора и Эстер ходили с нами в церковь. Хотя их вера была иной, они уважали наши традиции и праздновали религиозные праздники вместе с нами, стоя рядом, пока мы молились, и тихо обращаясь к своему Богу. Они знали, что Бог слышит голос каждой из нас и вместе они звучат сильнее. Они уважали и почитали наши традиции так же, как мы их. У Доры я научилась праздновать Шаббат. Каждую пятницу мы готовились к субботе: стряпали и убирали, чтобы в субботу не разжигать огонь и не делать никакой работы по дому. По субботам она всегда зажигала праздничные свечи, и в Дни Трепета мы тоже всегда молились вместе. Знаешь, Дафна, со временем я начала ценить наши тихие вечера вдвоем. Мы обе их очень любили и постепенно стали одной семьей и уже не чувствовали разницы: гречанка или еврейка – у нас было много разных традиций, вот и все. Пятнадцатого августа, когда весь остров праздновал Успение Богородицы, маленькая Эстер взяла за руку твою мать, и они вместе присоединились к детской процессии. Какой-то мальчишка усмехнулся и выразил недовольство, что еврейская девочка идет вместе с христианами. Отец Петро услышал его слова и тут же, опередив отца этого малыша, дал ему подзатыльник. – Вспоминая об этом, Yia-yia посмеивалась. – Дафна mou… – Она указала скрюченным пальцем на небо. – Дафна, сам отец Петро подал пример всем остальным. Я никогда не забуду об этом! Он не позволил нам похоронить малышку Рэйчел на кладбище, потому что это противоречило законам церкви. И добавил, что не сомневается в своем решении: раввин тоже не поддержал бы эту идею. Поначалу я очень на него разозлилась. Почему Господь не хочет, чтобы несчастный ребенок упокоился с миром? Разве она недостаточно страдала? Но постепенно ко мне пришло понимание. Отец Петро вынужден был подчиняться законам церкви. В тот день, когда я, стоя на коленях, рыла могилу для маленькой Рэйчел, он увидел меня, подошел, опустился на землю рядом со мной и помог мне. Он молился над ее крохотным телом, произнося самые красивые молитвы, и просил Бога принять Рэйчел к себе и открыть перед ней врата рая. Каждый раз, когда кипарисы шептали мне о том, что немцы близко, я отправляла Дору и Эстер на другую, неприступную, часть острова, чтобы они укрылись там. И каждый раз, когда она уходила, отец Петро выносил из алтаря крест и ставил его на могилу Рэйчел, чтобы солдаты, обнаружив ее, не нарушили вечный покой девочки. Снова и снова немцы высаживались на остров в поисках евреев, старательно вынюхивая, словно собаки в поисках обеда. Много раз они проходили мимо могилы Рэйчел, но так и не догадались, что находится у них под ногами. Они так и остались в неведении, что там лежит еврейская девочка. Так, в постоянном страхе, мы прожили полгода, пока британские солдаты не освободили Корфу. Но Дора еще некоторое время оставалась со мной на острове, потому что чувствовала себя здесь в безопасности. Прошло несколько месяцев, прежде чем она получила письмо из Афин, от сестры, из которого стало известно, что та выжила и семья Доры ждет ее возвращения в родной дом.

Дафна не могла больше молчать:

– Но, Yia-yia, откуда тебе было известно, что делать, как их спасти и когда прятать? Как такое возможно?

Yia-yia ладонью прикрыла ей рот, словно хотела заглушить ее сомнения.

– Дафна mou, я ведь рассказывала тебе, но, даже слушая, ты предпочитаешь не слышать. Мне шептали о том кипарисы. Шелест их листьев на ветру превращается в голоса богов и наших предков и голос моей бабушки. Сливаясь в красивый хор, они звучат как один голос, который направляет меня и всех нас.

Yia-yia потянулась к Дафне и взяла ее руку в свои ладони.

– Я понимаю, тебе трудно понять и поверить в это. В свое время я испытывала такие же чувства. Я росла здесь, в этом доме, с мамой и бабушкой. И однажды, собираясь поиграть с цыплятами, обнаружила бабушку на коленях под кипарисом. Она плакала. Мне тогда было лет пять, примерно как сейчас Эви. «Yia-yia! – спросила я, подойдя сзади и обняв ее за плечи. – Yia-yia, что случилось?» Не вставая с колен, она повернулась, посмотрела на меня и заплакала: «Все решено, ты стала избранной». И притянула меня к себе. «Что решено?» – удивилась я. В этот момент Yia-yia повернулась и рассказала, какая судьба мне уготована и что наступит день, когда остров заговорит со мной. Многие пытались услышать слова в шелесте кипарисов, но они будут говорить – со мной. Это произошло, когда я стояла в дверях ателье и смотрела на Дору. В тот момент я поняла, почему плакала моя Yia-yia. Моя судьба была одновременно и благословением, и проклятием.

– Твоя судьба? – Дафна не могла поверить своим ушам.

– Моя судьба была предопределена еще до моего рождения, Дафна. Мне было суждено слышать шепот кипарисов. Об этом даре мечтают многие, но я получила его, как Мидас золото. И поначалу не знала и не могла понять, почему именно я стала избранной. Но потом я привела в свой дом семью Янни. Дора тогда замкнулась в себе, и несколько недель мы прожили в молчании. Я делилась с нею тем малым, что имела сама, и постепенно она начала рассказывать мне об истории своей семьи, о культуре и религии своего народа и о том, чему она научилась, работая в ателье рядом с мужем. Она показала мне, как починить блузку и сшить юбку из мешка, в котором хранился рис или мука. Как из лоскутов и тряпок, которые можно было найти в доме, сделать красивую вещь на продажу. Мы чинили старую одежду, шили новую и получали за работу еду и необходимые припасы. Мы с твоей мамой голодали бы, если бы не Дора и все то, чему она научила меня. Я спасла Дору, а она, выходит, спасла меня. Мне потребовалось время, чтобы понять это. Иногда, Дафна mou, когда мы не знаем, какой путь выбрать, или теряем надежду и веру, нужно лишь остановиться и прислушаться. Бывает, что решение совсем близко, но ты его еще не слышишь. Кипарисы постоянно что-то нам шепчут, надо лишь уметь различать их голос.

От этих слов Дафна застыла на месте. Год за годом она слушала бабушкины истории, сидя на этом самом стуле, и иногда даже мечтала о том, чтобы они оказались правдой. В детстве она часто размышляла, каково это, сидеть на пиру Аида рядом с Персефоной. Или, если бы, в отличие от Психеи, она смогла устоять перед соблазном и не взглянула бы украдкой на спящего возлюбленного. Но это было так давно, почти целая жизнь прошла! Те самые слова, которые она когда-то мечтала услышать, теперь привели ее в ужас. Разве такое возможно? Как Yia-yia может слышать голоса умерших людей? Как их может приносить ветер? Это какое-то сумасшествие.