Вхожу в кафе «Труссарди», меня встречают удивленно поднятые брови посетителей. Хотя одет я неплохо: джинсы, голубая льняная рубашка, куртка. Конечно, куртка далеко не классик, с этим ее светло-синим отливом и темно-зелеными заплатами на локтях. Мне ее пару лет назад подарил один дизайнер, я позировал в ней для его каталога. Но, скорее всего, брови постоянных клиентов этого бара, посещаемого известными моделями, импресарио и другими элегантными знаменитостями, встали домиком из-за того, что я насквозь мокрый.

Человек, с которым у меня назначена встреча, уже здесь, за столиком в углу веранды, выходящей на улицу Филодрамматичи. Сухой. На нем классическая синяя двойка и голубая рубашка. Его черная бородка клинышком ухожена, как у манекена из музея восковых фигур. Он сидит боком, нога на ногу, рядом со столом, руки нервно поигрывают зубочисткой.

На размещенной на сайте фотографии он выглядит более привлекательным, в жизни у него слегка одутловатое лицо, слишком лохматые брови и, несмотря на четко очерченную линию челюсти, под мясистой нижней губой безвольный подбородок. Видимо, поэтому он отрастил бородку. Перед ним бокал фирменного безалкогольного фруктового коктейля, что-то с имбирем. Имбирь – это новая рукола.

Не вставая, он протягивает мне руку, в нос бьет запах лосьона после бритья, чересчур резкого и отдающего специями.

– Антонио, – представляется он, взглядом оценивая меня. Уголки его рта опущены вниз.

– Луис, – отвечаю я и сажусь напротив него, стараясь держаться неформально, но уверенно.

Он разворачивается ко мне грудью и пододвигает стул ближе к столу, ноги по-прежнему скрещены, одна рука, сжатая в кулак, покоится на столе. Поза доминирования и готовности к обороне.

– Как я сказал тебе по телефону, – начинаю я объяснять, – я работаю над документальным фильмом из жизни сопровождающих, иными словами, жиголо. Ты ведь получил материал, который я послал тебе по имейл, верно?

Он молча кивает.

– Естественно, для фильма очень важны свидетельства из первых рук, – продолжаю я. – У меня их уже собрано много, но хочется побольше, потому что я хочу дать по возможности наиболее широкую панораму этой сферы жизни со всеми ее нюансами. Почему выбирают эту работу? С чего она начинается? Как проходит? Как достигается top level?

Я намеренно озвучиваю самые банальные вопросы, снабдив их ужасной английской терминологией, потому что уже понял, кем является или кем хотел бы казаться мой визави. Тем, кого этологи и женские журналы называют альфа-самец. Бессмысленно спрашивать у него, как он себя чувствует в этой роли, как смотрит на женщин, я уже вижу, что пробиться к его индивидуальности – задача практически невыполнимая.

Но у него высочайшая репутация в этом бизнесе, и это самое важное.

– Я подумал, раз уж ты один из наиболее популярных у клиенток, то сам бог велел мне пообщаться с тобой как с идеальной персоной для подготовки материала по этой теме, – продолжаю я.

Чуть заметное движение челюсти подтверждает, что, как всегда, лесть срабатывает.

– Я не один из наиболее популярных, я самый лучший, – отвечает он, снисходительно улыбаясь.

Странное сочетание высокого тембра голоса, который я уже слышал по телефону, с обликом, как бы исполненным тайны. Голос абсолютно не подходит к внешности, или, точнее, не соответствует образу, который он себе выдумал. В его случае голос, этот вечный разоблачитель, подчеркивает пропасть между тем, что он есть, и тем, чем он занимается. Или тем, что он есть, и тем, кем, по его разумению, должен быть. Как мужчина с таким явным диссонансом занимается эскортом, профессией, требующей полной гармонии?

И главное, удается ли ему отделять одно от другого – свою частную жизнь от своего занятия – или нет?

– Согласен, ты лучший, – поддакиваю я. – Предлагаю на выбор. Или я записываю от руки то, что ты мне сейчас расскажешь. Или же, если ты располагаешь временем, я записываю все на магнитофон, что, согласись, более практично, а ты потом сам решишь, дать ли мне право использовать аудиозапись для фильма или нет.

– А голос потом можно изменить? – Я впервые вижу в его глазах что-то похожее на любопытство. – Как в американских телесериалах.

– Не хотелось бы, – отвечаю я, сдерживая улыбку.

Кем он себя вообразил, свидетелем против мафии?

– Искаженные голоса звучат довольно противно, а это негативно сказывается на восприятии всего фильма. Твоя профессия не противоречит закону, в ней нет ничего постыдного, так что я не вижу причин, по которым у зрителя возникло бы впечатление, что у того, кто занимается ею, есть повод прятаться. Ты не согласен?

– Конечно, в ней нет ничего позорного! – с жаром восклицает он, словно я только что утверждал обратное.

Видимо, я наступил ему на больную мозоль. Одну из самых распространенных, кстати.

– Наоборот, это самая классная профессия в мире, – говорит он и делает презрительный жест в сторону моей сумочки, в которой лежит магнитофон: – Записывай, если хочешь, мне нечего скрывать.

Подходит официант, чтобы взять у меня заказ. Я выпил бы чего-нибудь покрепче, но прошу принести такой же коктейль, как у моего собеседника, чтобы сделать ему приятное и чтобы лучше понять его вкусы.

– Заряжает энергией, – одобряет он мой заказ, – и содействует метаболизму.

Метаболизм. Вероятно, в детстве он страдал от ожирения.

– Как назовем тебя? – спрашиваю я, доставая магнитофон, ручку и блокнот. – Если захочешь использовать псевдоним, нет проблем.

– Зови меня Антонио, это мое сценическое имя, – отвечает он.

– Антонио так Антонио, – соглашаюсь я, включаю магнитофон и кладу его на стол посредине между нами, так, чтобы с его стороны магнитофон был немного прикрыт бокалом. Он все равно пишет хорошо, но давно замечено, чем меньше магнитофон находится в поле зрения интервьюируемого, тем скорее он забывает о том, что его записывают. – Итак, тебе тридцать семь, ты родился и живешь в Милане.

– В Лимбате, – уточняет он. – В Милане чудовищные цены на жилье. А я не принадлежу к тем, кто позволяет обирать себя до нитки.

И я моментально представляю себе трехкомнатную квартиру в миланском пригороде, обставленную мебелью, чуть более дорогой, чем та, что продается в ИКЕА, с открытой встроенной кухней и с винным погребком-холодильником с недорогими винами. Я приказываю себе не отвлекаться на пустяки, ибо это вредит работе. Но от этого типа исходит такая сильная негативная энергия, что она сбивает меня с толку.

– Антонио, когда ты занялся этой работой?

– Четыре года назад. А до этого я был актером, – отвечает он.

– Правда? Я мог тебя видеть в какой-то роли?

– Знаешь, их было столько… Я появлялся в различных сериалах и художественных фильмах, даже в серьезных ролях… во многих рекламных роликах. Долго перечислять. Со мной было все в порядке, я был востребован, но знаешь, чтобы добиться большего, нужно иметь не только талант, но и многое другое. Думаю, ты понимаешь, о чем я… Друзей, правильных родственников…

Не моргнув глазом, я выслушал историю недооцененного таланта, и мне становится еще тоскливей. Эта история не представляет никакого интереса для меня, она подобна многим другим, не раз слышанным, и я мог бы написать ее, не тратя время на интервью с ним, черт бы его побрал!

– Да уж, без мохнатой лапы в этой стране… – уныло соглашаюсь я. – А ты никогда не думал податься за границу?

– Никогда! – отрезает он. – За границей все чужое. Туда хорошо ездить в отпуск, это да. Я часто бываю на Ибице, там умеют развлекаться, но чтобы жить постоянно – нет, я никогда бы не смог. Жена и крыша только под родным небом, верно?

– А ты женат, Антонио?

– Да. Но при чем тут это? – Он уходит в глухую защиту.

– Это важная деталь. Твоя жена знает о твоей работе? Ей нравится то, что ты делаешь, или она ревнует?

– Разумеется, знает, – пожимает он плечами. – Я приношу домой кучу денег, так что ей не на что жаловаться.

– А она кем работает?

– Она сидит дома, – хмурит он густые брови, словно я спросил его об очевидном.

Может быть, тут и содержится ответ на мой вопрос: нет, у него никак не получается оторвать работу от частной жизни. Даже там, где требуются чувства, он действует согласно той же модели – купля-продажа. Продает содержание и защиту, а покупает подчинение, семейный покой и образ мачо. Не исключено, как это часто бывает, что он выбрал профессию, которая на самом деле соответствует его представлению о настоящей жизни.

– У нас сын, которому три года, – поясняет он. – Когда в семье появляются дети, женщина должна сидеть дома. Какой смысл рожать детей, чтобы потом оставлять их на воспитание незнакомой женщине?

Мои антенны улавливают и эту подробность.

– Стало быть, ты начал заниматься этим делом, когда твоя жена была беременна. Я правильно понял?

– Как ты догадался? – спрашивает он удивленно.

Я умею считать. Но мог бы и ошибиться.

– Со многими случается. Поначалу они гонятся за синей птицей, а потом нужны деньги, и они выбирают наиболее прибыльную профессию. Я не прав? – спрашиваю я.

– Слушай, моя профессия меня устраивает! – Маленькая щель снова захлопывается.

– Бог с тобой, я и не думал тебя обидеть. Мне, конечно, до тебя далеко, но я поступил точно так же, как ты. Но, согласись, нелегко с этими бабами? – делаю я попытку зайти с карты мужской солидарности.

– За эти годы я понял одну вещь, которая мне очень помогла. – Он наклоняется ко мне через стол. – Согласен, поначалу это действительно было трудно. То попадались такие, кто только и ждал, что ты будешь обращаться с ними как с королевами, эти всегда нервны и подавлены. Были и такие, которые не знали, как себя вести, и общались с тобой только односложными фразами. А попадались и другие, чересчур раскрепощенные, которые грузили тебя россказнями о том, какие они суки, как они богаты и как прекрасна их жизнь, жалко только, что при всем при том им странным образом не везло с мужиками, которые были бы готовы выводить их в свет бесплатно.