По ее телу пробегает озноб, я чувствую, как она цепенеет, и ускоряю движения, чтобы не дать ей время опомниться. Кладу руки на ее талию, захватываю пальцами одновременно пояс джинсов и резинку трусиков и тяну вниз, следуя линии ее тела, освобождая лобок, бедра, ноги. Она слегка отстраняется от стола, чтобы помочь мне снять с нее одежду, затем вновь опирается о него, в то время как я поднимаю ей сначала одну ногу, затем другую и, наконец, отбрасываю в сторону джинсы вместе со скрученными внутри слипами, теперь она обнажена полностью.

– Ты все? – спрашивает она тихо, хриплым голосом, какого я никогда у нее не слышал.

Я ловлю ее взгляд и понимаю, что она целиком в моей власти.

Это то, что мне нужно. Эта ее поза, расслабленная и напряженная одновременно, еще удерживающая наслаждение, только сотрясавшее ее тело, этот покой после бури.

Я обхватываю обе ее лодыжки ладонями и, не отрывая их от ее ног, начинаю медленно вести руки вверх, нежно касаясь икр и поглаживая пальцами чувствительные ложбинки колен. Я вдыхаю ее запах, сладкий и резкий, и, как послевкусие, едва уловимый теплый запах моего старого стола. Я знаю, что тепло дерева, которое согревает нежную кожу ее обнаженных ягодиц, успокаивает и одновременно возбуждает ее. И чем выше я поднимаюсь, тем шире раздвигаются ее бедра, чуть заметно подвигаясь вперед в беззвучном предложении. Пальцами я приоткрываю большие губы, ласкаю ее влажную кожу и слышу, как она задерживает дыхание. Потом я наклоняю голову к ее лобку и одним глубоким вдохом заполняю ноздри ароматом ее лона.

Кончиком языка касаюсь клитора и начинаю медленно, легкими прикосновениями, ласкать его, тогда как мои пальцы продолжают возбуждать Еву, двигаясь снаружи и внутри. Она стонет, полностью отдавшись на волю моих рук и губ, все более яростных, страсть все сильнее захватывает ее, жаркой волной восходя из самой интимной глубины ее существа, заливая ее наслаждением. Ее дыхание становится частым и прерывистым, тело сотрясает дрожь страсти, и она, опустошенная, бессильно обвисает.

Я встаю с колен и смотрю на нее. Она стоит, держась за стол, чтобы не упасть, ее ноги заметно дрожат, глаза закрыты, голова откинута назад и чуть склонена на плечо, горло подрагивает в ритме еще не установившегося дыхания, она вся раскраснелась от тока горячей крови, бегущей по ее венам.

Вот такой я ее хочу. И я должен поймать это сейчас.

Быстро хватаю картонку с прикрепленным листом бумаги, угольный карандаш и начинаю лихорадочно рисовать.

Это то, что мне нужно. Эта ее поза, расслабленная и напряженная одновременно, еще удерживающая наслаждение, только сотрясавшее ее тело, этот покой после бури. Эта чувственная беспомощность торса, этот открытый зов лобка, еще выдвинутого вперед навстречу моим губам.

Ева после грехопадения.

Конечно, я тоже возбужден. Эрекция, сдавленная тканью брюк, почти болезненна, но нет никакой возможности подавить ее, пока я рассматриваю эту обнаженную и принесенную мне в дар женщину. Я мог бы взять ее прямо сейчас, здесь же, на столе, даря ей наслаждение за наслаждением, заставляя ее умолять сплавить наши экстазы. Но я решительно гоню прочь видение наших сплетенных тел, но сейчас все мои усилия должны быть сосредоточены на том, чтобы мое желание обладать ею направляло мою руку, передалось рисунку и отпечаталось на листе бумаги, как клеймо, как святые руны, вырезанные пророками древности.

Я дал себе слово сдерживать себя, но сейчас понимаю, что это мне не под силу. Я чрезмерно возбужден и не могу больше терпеть. Я должен взять ее прямо сейчас.

Я срываю с себя майку, и ветерок освежает разгоряченную кожу. Постепенно мое возбуждение, не находящее выхода, преобразуется в необыкновенную внутреннюю энергию, которая захватывает меня и полностью овладевает мной. Несколько мгновений растягиваются в часы, во время которых я добиваюсь того, за чем гонялся все эти дни. Нужная поза, вдохновение, совершенный, волнующий образ, целая история, зашифрованная в линиях этого тела, сдавшегося и невероятно непорочного. Мне даже кажется, что все те годы, что я отдал рисованию, служили только одному: подготовить меня к этому моменту.

Ева поднимает голову, открывает глаза и смотрит на меня. Я понимаю, что она хочет сказать что-то, но каждое слово кажется мне в эту секунду ненужным. Она еще во власти сладкой неги, которая пронизывает каждую клеточку ее тела, но, словно змея, поднимающая голову, ее начинает покусывать чувство вины. Скорее всего, то, что произошло, воспринимается ею так глубоко интимно, но и так отстраненно, что она как бы уговаривает себя: ничего не было, это был только сон. Не бери в голову.

Я улыбаюсь ей, стараясь вложить в улыбку то же послание, но у меня не получается. Дело в том, что я – тиран, к тому же возбужденный тиран.

– Твой лобок прекрасен, – говорю я как бы между прочим, – но на нем много лишнего, я его побрею.

Она широко распахивает глаза.

– Но… но что я потом скажу… – Имя застревает у нее на губах.

Я не хочу, чтобы она его произносила. Я не хочу, чтобы она отвлекалась.

– Ты скажешь ему, что я это сделал вместо него, – отрезаю я и добавляю с ухмылкой: – Если он, конечно, это заметит.

Я беру ее за руку и знаком показываю следовать за мной в квартиру Лео. Там, в ванной комнате, у меня свое хозяйство: опасная бритва и все, что необходимо, чтобы не травмировать ее нежную кожу.

– А это… это не опасно? – спрашивает Ева, с подозрением глядя на бритву. Потом дотрагивается до нее. Ее притягивает опасность.

– В моих руках – нет.

На ее губах появляется странная улыбка. Я снова встаю перед ней на колени и чувствую, как она вздрагивает, когда я прикасаюсь лезвием к коже. Но не уклоняется.

Нужная поза, вдохновение, совершенный, волнующий образ, целая история, зашифрованная в линиях этого тела, сдавшегося и невероятно непорочного.

По мере того как я сбрасываю ее волосики в ванну и протираю влажной рукой место бритья, моим глазам открывается самая красивая вагина, какую когда-либо видели глаза человека. Какая нежная, деликатная кожа. Я начинаю поглаживать ее пальцами, втирая смягчающий раздражение крем. Я дал себе слово сдерживать себя, но сейчас понимаю, что это мне не под силу. Я чрезмерно возбужден и не могу больше терпеть. Я должен взять ее прямо сейчас. Я встаю и, глядя в ее глаза, продолжаю ласкать ее пальцами, и это единственный контакт между нами.

Она выдерживает мой взгляд почти с яростью, не произнося ни слова.

И происходит то, чего я ожидал меньше всего: рука медленно расстегивает пуговицы моих брюк, одну за другой. Я не ношу трусов, мое естество вываливается прямо в ее руку, и она больно стискивает его.

Я не должен позволить ей взять контроль надо мной. Эти глаза, уставленные в мои, эта маленькая властная рука очень опасны. Я перехватываю ее запястье, останавливая ее, властным движением поворачиваю ее и прижимаю к умывальнику. Она не ждет, когда я разведу ей ноги, а сама с готовностью раздвигает их, слегка наклоняясь вперед. Я читаю вызов в ее помутневших глазах, отраженных в зеркале. Я принимаю его. Я вхожу в нее и почти мгновенно несколькими резкими короткими толчками кладу конец пыткам, вознося ее на вершину блаженства.

Мое желание распаляется еще сильнее. Я веду ее, ошеломленную тем, что с ней происходит, в мастерскую и, взяв за талию, усаживаю на край стола. Беру за лодыжки и раскрываю ее всю. Она так потрясена, что позволяет мне делать с ней то, что я хочу, словно она одна из моих глиняных кукол. Она заводит руки за спину, опирается ими о столешницу, и я вхожу в нее.

Когда я отстраняюсь от нее, это уже другая Ева.

В этой позиции я управляю глубиной проникновения и ритмом. Ей остается только молиться. Она не может сдержать стона, я ощущаю, как в ней опять нарастает вожделение, но, прежде чем она достигает нового оргазма, я выхожу из нее. Начинаю поглаживать ее ступни и целовать пальцы, один за другим, сантиметр за сантиметром, и после каждого поцелуя я провожу языком по впадине ступни. Она извивается и стонет, как от невыносимой боли. Ее стоны заставляют меня потерять контроль над собой, и я одним толчком погружаюсь в нее, ища в ней наслаждение и для себя. Вырвавшийся у нее крик освобождения сливается с моим.

И больше сегодня я к ней не прикоснусь, так я решил. Мне достаточно ласкать ее взглядом и намечать карандашом на рисунке ее тела путь, по которому хотел бы пройти губами.

Когда я отстраняюсь от нее, это уже другая Ева. От ригидного создания, переступившего мой порог целую вечность назад, не осталось и следа. Передо мной вакханка, сорвавшаяся с цепи безбожница, вкусившая ощущений, которых никогда прежде не испытывала. Но за ее возбуждением я угадываю страх. Самое время успокоить ее. Кивком я показываю ей на диван, а сам снова беру бумагу и угольный карандаш. Откровенно говоря, и моя рука сейчас недостаточно тверда.

– Иди ложись, – говорю я ей как можно спокойнее. – Лучше на спину. Ляг в любую позу, в какую захочешь.

– Ложиться? – переспрашивает она с легким недоумением, ее голос словно доносится издалека. – Но ты же рисовал меня стоящей.

– Ложись на диван.

Она подчиняется, потому что это проще, чем вступать в дискуссию, и, наверное, потому, что она чувствует себя утомленной, и вытянуться горизонтально не кажется ей такой уж плохой идеей. Она укладывается, будто на весеннем лугу, заложив руки за голову, разведя согнутые в коленях ноги и глядя в потолок. Я смотрю на глубокую беззащитную впадину подмышки и чувствую, как во мне вновь нарастает только что уснувшее желание. Я отхожу к окну и начинаю опять рисовать детали: ее узкие лодыжки, приоткрытую щель вагины, совершенный пупок, изгиб бедер.

На самом деле то самое важное, что я угадывал в Еве, я уже поймал и сейчас могу на этом закончить, но не хочу. И больше сегодня я к ней не прикоснусь, так я решил. Мне достаточно ласкать ее взглядом и намечать карандашом на рисунке ее тела путь, по которому хотел бы пройти губами.