Что я мог сказать? Я продолжал глупо улыбаться, думая, что брат обзавидуется, когда узнает, что я обошел его сразу на пять кругов. Тот факт, что охотиться придется и на мужчин, ни капельки меня не беспокоил. Всякий раз, когда мне случалось возбудиться при виде какого-нибудь красавчика на пляже, в музее — в основном перед работами прославленных фотографов-геев вроде Брюса Уэбера, Мэплторпа, Герберта Риттса или Плэтта Лайнса — или перед телевизором, — как-то раз я смотрел конкурс “Мистер Испания” и ужасно расстроился, когда мистер Канарские острова не победил — я твердо говорил себе: ты гетеросексуал. Это должно было означать, что я никогда не решусь пойти с одним из этих парней дальше абстрактных фантазий, никогда не заявлю о своем желании вслух, а если мне представится случай, не стану ничего предпринимать и отдамся на милость обстоятельств.


Я отправился в Буэнос-Айрес, словно на уикэнд в горы, не раздумывая о том, во что ввязываюсь, и не мучаясь угрызениями совести. Родным я сказал, что хочу снова попробовать себя в качестве клоуна-волонтера. Отец позеленел от злости и процедил сквозь зубы, чтобы я не вздумал привезти из Аргентины невесту, если собираюсь и впредь проживать в его доме. Мать, оторвавшись от платья в черно-синюю полоску, которому предстояло пойти на обложку для “Войны и мира”, попросила, чтобы я не забывал молиться перед сном (в тот период священники вызывали у нее больше доверия, чем психологи и тренеры из спортзала). Бурная весна превращала европейских юнцов в идеальные машины для секса, а мой путь лежал в царство осени, нищеты и хаоса, где любой иностранный турист казался миллионером. Меня немного тревожило лишь отсутствие обратного билета, да еще прощальное признание Докторши:

— На самом деле я хотела отправить в Буэнос-Айрес Гальярдо, чтобы немного подправить его статистику, а то у него хорошо получается только с детьми, а нас, как ты понимаешь, интересуют и другие представители человеческого рода. В общем, я сказала: “Поезжай в Буэнос-Айрес, Гальярдо, и постарайся улучшить свои показатели”. Он, ведь, кажется, сам оттуда и обожает рассказывать, как бежал от военной диктатуры, хотя сам не верит в свои россказни. Я сказала: “Гальярдо, поезжай в Буэнос-Айрес, а то совет директоров уже начинает тобой интересоваться”. Но у нашего Гальярдо, видите ли, личные проблемы. Я не говорила, что он одно время собирался постричься в монахи? Даже успел пожить в монастыре. Видит Бог, я давала ему немало шансов, посылала в Боливию за его обожаемыми детишками, но в Аргентине нам нужна свежая кровь, кто-то молодой, амбициозный и хваткий, вроде тебя; я надеюсь, ты не повторишь ошибок Гальярдо; если тебе нравятся блондины, это вовсе не означает, что они должны нравиться всем; помни, что жемчужины, которые ты находишь на свалках, предназначены не для тебя; помни о богатых молокососах, помни о пресыщенных сорокалетних банкирах, которые хотят чего-нибудь погорячее, помни о сумасшедших старухах, мечтающих о крутых мачо, помни и не будь как Гальярдо; он ненормальный, как все рыжие.

За несколько минут до вылета моей внутренней полиции нравов почти удалось убедить меня, что я ввязался в тошнотворно мерзкое дело. К счастью, моим попутчиком оказался антиквар, летевший в Аргентину скупать упавшую в цене мебель, картины и драгоценности, на которые он прежде мог только облизываться, разглядывая роскошные каталоги. Когда в новостях по телевизору сказали, что в Аргентине разразился экономический кризис, этот тип, не мешкая, начал собираться в дорогу. “Я не один такой, — признался он, — впереди сидят двое моих коллег, а в очереди была еще пара букинистов. Такой случай упускать нельзя”. Все, кто был на борту, чувствовали себя причастными к какому-то отвратительному заговору, каждый из нас словно вымазался в липкой грязи, и нам оставалось только жалобно блеять в свое оправдание: “Я не один, здесь еще двое таких, как я”.

На прощание брат вручил мне два романа Роберто Арльта. “Непременно прочти, — напутствовал он меня, — если тебе интересно, как Аргентина дошла до такой жизни”. Оба романа были написаны в двадцатые годы и, по мнению моего брата, повествовали о корнях аргентинской трагедии. Так ли это, не мне судить, но похождения плутоватых героев Арльта помогли мне не только скоротать время, но и уберечь себя от бесконечных, невыносимых излияний антиквара. “Гиены”, — подумал я. Самолет полон гиен, спешащих поживиться за счет умирающей страны. Это слово мне понравилось, я даже решил писать его на визитке под собственным именем. И все же, в отличие от остальных падальщиков, я ехал в Аргентину не обгладывать трупы, а доставать из дерьма тех, кто достоин лучшей доли. Невелика заслуга родиться в богатой стране, в которой есть социальные службы и относительная политическая стабильность, а государству хватает денег, чтобы покупать современную живопись. Отчего бы не поделиться частичкой своего благополучия с теми, кто заслуживает его больше, чем ты? А ведь я по сути дела именно так и поступал: собирался предложить бедолагам испанские паспорта. В обмен на красоту — собственный дар — отобранные мной трофеи получали возможность сделаться моими соотечественниками. Рассчитавшись с нашей организацией, они смогли бы начать новую жизнь в любом уголке земли, где им только заблагорассудится. Надо же, какой чуткий, благородный юноша, скажете вы, мы сейчас просто зарыдаем от умиления. Хорошо я поступал или дурно? Я постарался выбросить из головы бессмысленную метафизику до того, как самолет приземлился в Эсейсе. В наше время актуален всего один этический вопрос: выгодно ли то, что я делаю? Принесет ли это прибыль? Вы скажете: а парнишке неплохо промыли мозги, смотрите, как он ловко оправдывает самого себя и попутно шлет проклятия жестокому веку. О’кей, кое в чем вы правы, но я хорошо помню юнца с томом Роберто Арльта под мышкой, что был занят отчаянными поисками компромисса с собственной совестью, вознамерившейся поколебать его решимость. Не вышло. Есть надежный способ борьбы с совестью: толочь и перетирать, пока не исчезнет. Вуаля. Я приземлился в Буэнос-Айресе, сгорая от нетерпения поскорее разыскать настоящих красавцев и спасти их жизни. Само собой, мне сопутствовала удача. Со мной приключилось нечто, что я сначала принял за гениальное прозрение, потом за несусветную глупость, а после догадался, что обнаружил универсальное средство на случай, если дела пойдут не так, как хотелось бы. Я подумал: если какая-нибудь красивая продавщица из супермаркета готова принять предложение подозрительного испанца из липового модельного агентства, которое вполне может оказаться прикрытием для борделя, лишь бы спрятаться за океаном от экономического коллапса, классовой ненависти и стремительного сползания среднего класса в болото нищеты, то настоящая проститутка уж точно согласится перебраться в страну, где ей предоставят приличные условия работы, стабильный заработок и возможность заарканить богатого клиента. А в том, что среди проституток найдется подходящий трофей, я нисколько не сомневался. Какая простодушная самоуверенность или, если угодно, самоуверенное простодушие. Если бы я знал, сколько несчастных, прежде и не помышлявших о занятиях проституцией, чтобы худо-бедно прокормить себя и снять угол, потянулись в городские парки, где велась активная торговля молодой плотью и где любому туристу был доступен широкий выбор секретарш, студенток, заправщиков с бензоколонок, официанток, барменов, уволенных домработниц, неискушенных в деле продажной любви, но готовых выполнить любые капризы клиента за несколько долларов, которые помогут им дожить до завтрашнего дня. Чтобы выполнить задание, мне было достаточно побродить по этим паркам. Похоже, судьба записалась ко мне в помощники: на улицах запахло жареным, по ночам толпы мародеров опустошали супермаркеты и магазины, по утрам перед посольствами выстраивались бесконечные очереди, хотя виз никому не давали, а местные сотрудники этих самых посольств после службы и сами устремлялись в парки, чтобы хоть немного подзаработать. Однако, если бы я признался Докторше, что мое первое задание оказалось забавной прогулкой, моя ценность как охотника сильно упала бы в ее глазах, тем более что статейки ушлых репортеров о невыносимых страданиях молодых аргентинцев, вынужденных, как их кубинские сверстники, продавать свою юность и красоту, не заставили бы себя ждать.

Чтобы раз и навсегда покончить со своими предрассудками, я решил, что моим первым трофеем должен стать мужчина; фортуна и здесь не подвела, услужливо подсунув мне крепкозадого Эмилио, уволенного из конторы грузоперевозчиков, похожего на кинозвезду красавца, из тех, чьи физиономии обычно украшают комнаты девочек-подростков: с ямочкой на щеке, серыми глазами, точеными чертами, мускулистым телом, безупречными зубами и прямыми длинными волосами, достаточно послушными, чтобы их можно было с легкостью уложить для исполнения роли управляющего фирмой или бескомпромиссного мятежника. Эмилио был красноречив и выговаривал слова с чарующим буэносайресским акцентом. Усевшись на переднее сиденье арендованной мною тачки, он сразу завел разговор о близости осенних холодов и о том, что пора бы купить пальто. Сам Эмилио был одет в тесную маечку без рукавов и коричневые кожаные штаны, эффектно обтягивавшие его великолепную задницу. Мне стоило большого труда объяснить, зачем я приманил его, посигналив фарами. Машина катилась по освещенному усталыми фонарями проспекту, разбрызгивая воду из луж, в которых отражались светящиеся вывески фирм, в большинстве своем стоявших на краю банкротства, если уже не обанкротившихся. Я решил пригласить нового знакомого в бар; не знаю, почему, возможно, оттого, что дело явно не заладилось с самого начала, я почувствовал, что вести его в мой отель пока не стоит. В конце концов я пришел к компромиссу: повел Эмилио в бар своего отеля. Я нервничал, не зная, как реагировать на его подхалимаж — “Надо же, какой молодой и красивый клиент, воистину удачная ночка”, — и никак не решался прямо предложить ему пополнить собой коллекцию трофеев клуба “Олимп”. Я назвался фотографом и сказал, что секс меня не интересует.