Я провел в больнице десять долгих, тоскливых дней и столько же бесконечных, мучительных ночей. Мой нос, как мне рассказали со всеми неаппетитными подробностями, превратился в руины: чтобы его спасти, понадобилась многочасовая операция. Фотографии каждого ее этапа стали учебным пособием для студентов: с его помощью им демонстрировали, что в лицевой хирургии нет безвыходных ситуаций. Разорванный анус мешал мне ходить, подняться по лестнице было все равно что совершить восхождение на Килиманджаро. Чтобы сесть, мне приходилось подкладывать под себя не меньше пяти подушек, но боль все равно была невыносимой. Но хуже всего была рваная рана размером с пятидесятицентовую монету на правой скуле. Должно быть, решив, что я умер, Ирене захотела по-своему отблагодарить меня за все, что я для нее сделал, в особенности за необходимость снова пускаться в бега, и впилась мне в лицо, чтобы оставить на нем след своих зубов. Врач, медсестры и полицейские, которые меня допрашивали, в один голос повторяли слово “безумие”. Но принц с принцессой вовсе не были безумными. Отчего Бу впал в такое неистовство? Ведь я первым нарушил договор, и было достаточно вывести меня из игры, чтобы прекратить тягостный спектакль. Возможно, он пришел в отчаяние, осознав, что никогда, ни за что на свете не сможет этим заниматься, предпочел бежать, чтобы не возвращаться к Докторше. Или решил рассчитаться со мной за горькие ночи в душном подвале, где он вновь и вновь рассказывал сам себе историю своей жизни, которая началась задолго до отплытия в Испанию, когда белые охотники похитили самого красивого жителя деревни и отправили его за море, чтобы выставить в зверинце.

Докторша следила за ходом поисков и старалась держать меня в курсе. Информация поступала весьма противоречивая. Порой становилось известно, что беглецов видели в каком-нибудь приморском городке, например в Ампурдане, но на следующий день сообщали, что их следы снова затерялись. Подробности погони нисколько меня не интересовали, но я даже не пытался объяснить это Докторше. Я представлял, как нубийцы бредут по бесконечному ночному шоссе, а днем спят в придорожном овраге. Скорее всего, они решили вернуться в Малагу: Бу наверняка надеялся скормить Менеджеру и мафиози со шрамами какую-нибудь удобоваримую ложь, заслужить прощение и вернуться на ринг, ведь такие бойцы, как он, на дороге не валялись.

Меня наконец выписали из больницы, хотя кости все еще ныли так, будто я побывал в бетономешалке. Когда на семнадцатый день с моего носа, постепенно вернувшего прежние размеры, сняли повязки, мне показалось, будто к лицу пришили отбитый кулаком боксера аппендикс. Голос мой теперь звучал тихо и гнусаво, и, сколько я ни пытался вернуть ему соблазнительные мужественные нотки, у меня получался пребывающий в дурном настроении автоответчик. Переступив порог квартиры, я первым делом бросился проверять, на месте ли моя “лейка”, и обнаружил, что она бесследно исчезла. У меня хватало ценных вещей, но мстительные нубийцы забрали только мою камеру и наверняка успели продать ее случайному попутчику, какому-нибудь дальнобойщику, не побоявшемуся подвезти двоих негров.

Я провел два дня, с трудом переползая с дивана в гостиной на кровать и тщетно пытаясь успокоиться, выкинуть из головы нубийцев, отвлечься на глупое телешоу или углубиться в одну из переплетенных мамой книг, когда Докторша позвонила мне, чтобы сообщить грандиозную новость. Беглецов схватили. Полиция без особых церемоний запустила процедуру репатриации. “В общем, наши голубки уже на пути в Африку”, — заключила Докторша. Я спросил, встречалась ли она с нубийцами до того, как их выслали.

— Ты совсем спятил или на тебя так обезболивающие действуют? Очень нужно мне с ними встречаться. Я только теперь немного успокоилась, а то все тряслась, боялась, что этот негр явится свести со мной счеты; я, когда узнала, что он с тобой сделал, поставила на дверь десять новых замков, охрану, правда, нанимать не стала, я же не параноик, хотя на самом деле, наверное, стоило: кто знает, на что способен человек, доведенный до отчаяния; а все из-за тебя, и как тебе это только в голову могло прийти, ты вообще не должен был покупать этих нубийцев; между прочим, совет директоров — в моем лице, но ты знаешь, я не привыкла, чтобы мне перечили, — решил взять с тебя полную сумму. В конце концов, ты получил полноценный сеанс садомазо, а это стоит восемьсот евро. Я шучу, не пугайся. Кстати, как ты себя чувствуешь? Пора собираться в Мали: если верить новостям, голод распространяется со страшной силой, так что нас ждут первоклассные трофеи; путешествие должно пойти тебе на пользу; бедный мальчик, ты едва не погиб из-за этой скотины; если бы ты знал, как я ругаю себя за то, что все это затеяла, но, понимаешь, я влюбилась в него сразу, как только увидела снимок, я решила, что он должен быть моим, то есть нашим, что это наша золотая жила, но ты видишь, как все обернулось; этот молокосос, он был не готов, мы просто не успели его подготовить, вот он и натворил дел; ладно, давай больше не будем об этом говорить, все равно они уже на полпути к своей гребаной Африке.

Закоренелая в своем жестокосердии Докторша настояла, чтобы нубийцев депортировали по отдельности, хотя полицейские не слишком интересовались национальностью арестованных и даже не подозревали, что они родились в разных странах: происхождение большинства африканцев оставалось для властей тайной, и потому их отправляли куда попало, совершенно не заботясь о том, что уроженец Кот-д’Ивуара может оказаться в Мавритании, и наоборот. Африка, она и есть Африка. Докторша распорядилась, чтобы Ирене репатриировали в Мавританию, а Бу передали кровожадным суданским властям. Кармен без всякой жалости разлучила принцев, лишив их возможности вдвоем противостоять аду, в котором они очутились по ее милости.


С тех пор прошел год, такой же, как все остальные, с конкурсом “Мисс Вселенная” и Кубком Евролиги, с набившими оскомину баталиями между правительством и ручными сепаратистами, со стихийными бедствиями и вручением “Оскара”, со статистикой домашнего насилия и автокатастроф, с многообещающими воскресеньями на переполненных летних верандах и бездарными понедельниками, с черными и белыми полосами, не всегда соблюдавшими очередность. Для меня этот год выдался не слишком хорошим и не слишком плохим. Я добывал трофеи в разных концах земли, в основном женщин: потере интереса к моделям мужского пола в немалой степени способствовал преподанный Бу урок. Мои показатели поползли вниз, но начальство проявляло понимание и не требовало от меня прежних результатов. Я купил новую камеру, на этот раз “роллифлекс”, пристрастился к средним планам и довел число портретов моделей в своем пантеоне до восьмидесяти семи. Мне пришлось купить новый альбом, поскольку в первом томе моих гениальных произведений не осталось места. Я перестал фантазировать о будущем и начал фантазировать о прошлом, вносить поправки, делать пометки на полях прожитых лет и обновлять архивы собственных воспоминаний, стараясь придать реальности толику художественности. Я мало путешествовал и лишь дважды поужинал с братом, причем он оба раза появлялся в сопровождении новой пассии (обе девушки мне понравились, но, главное, я наконец сумел разгадать стратегию выживания своего брата: он, словно вампир, питался энергией и идеями партнерш. С первой девушкой, либерально настроенной театралкой с богатым словарным запасом, он делал вид, будто прочел и понял всего Чехова, и утверждал, что не видит ничего предосудительного в том, чтобы его партнерша встречалась с другими мужчинами; следующая подруга моего брата была старше его и напоминала бывшую монашку, покинувшую суровую обитель лишь для того, чтобы немедленно присоединиться к “Опус Деи”; в ее присутствии брат с жаром защищал католическую церковь, высказывал крайне правые взгляды и называл свободу сексуальных отношений раковой опухолью, пожирающей Запад. Похоже, он буквально понял слова отца о том, что лучше быть в плохой компании, чем одному, и неуклонно воплощал этот принцип в жизнь; возможно, мне стоило брать с него пример, но всякий раз, оглядываясь на собственное прошлое, похожее на выжженную равнину, по которой прошли орды Аттилы, я говорил себе: ничего, я и один справлюсь. Неожиданно для себя я снова полюбил детский футбол: стал ходить на юниорские матчи, сидел на трибунах, единственный чужак в толпе отцов, дядей и дедушек, и порой ловил себя на мысли, что готов выбежать на поле, вмешаться в игру, придержать особо ретивых, подбодрить неумех. Я получал удовольствие от каждого матча, хотя игроки были никудышные, интересных моментов почти не бывало, а советы тренеров поражали своей тупостью. “Защита, помните о защите!” — кричали горе-наставники, когда их команда побеждала. “Тяни время”, — советовали они нападающим. Я вспоминал славные деньки, когда сам тренировал мальчишек. Они приходили на тренировки в футболках с именами и номерами знаменитых футболистов и старались подражать своим кумирам даже в том, как они ликовали, забив в сетку мяч. И если любимый игрок какого-нибудь паренька обожал препираться с судьями и пачками собирал желтые карточки, тот начинал вести себя точно так же. Я говорил им: мы просто развлекаемся, хорошо проводим время, мы не собираемся ничего выигрывать; не слушайте тех, кто скажет, будто в футболе важен результат; на самом деле это способ хорошо провести время, и не более того. Мальчишки смотрели на меня как на психа и не могли понять, кто из нас ошибся раздевалкой. Когда я уволился, они наверняка устроили праздник. Я день и ночь пропадал на стадионе и даже подумывал о том, чтобы снова стать детским тренером и вернуться в ту единственную пору своей жизни, когда я был по-настоящему счастлив. Впрочем, я безжалостно гнал от себя эту мысль, отмахивался от нее, как от докучливого насекомого, не позволяя себе роскоши обдумать ее до конца, взвесив все “за” и “против”.

Лусмила больше не моталась по всему миру, разыскивая трофеи, она перебралась в Нью-Йорк и сделалась заместителем директора тамошнего офиса; Докторша восстановила коллекцию необрезанных книг и выяснила — не спрашивайте меня как, — что старый кубинец, ее единственный соперник, умер от инфаркта, а наследники продали его библиотеку книготорговцу из Старой Гаваны. Кармен с каждым днем казалась еще более потерянной, еще сильнее усталой от себя самой и всех нас: похоже, администрация Клуба окончательно в ней разочаровалась и поставила крест на ее карьере. Докторша подозревала, что ее дни сочтены, что в один прекрасный день Лусмила вернется в Барселону, чтобы сместить бывшую начальницу с ее поста.