Бэннер попробовала представить себе Джейка с усами, как у папы, но сразу же отказалась от этой мысли. От созерцания его рта, большого, с выдающейся нижней губой, у нее сладко заныло в животе. Конечно, закрыть такой замечательный рот усами – настоящее преступление, решила она.

Джейк, наверное, переоделся сразу после возвращения домой. На нем, как за ужином, были мягкая хлопчатобумажная рубашка неяркого синего цвета, грубые джинсы, старые, потертые сапоги. На шее – красный льняной платок. Ни кобуры с «кольтом», ни жилета, ни кожаных штанов, которые она видела на нем утром.

Рукава рубашки он закатал до локтей. Бэннер заметила переливающиеся при каждом движении мускулы и сильно загорелую кожу, покрытую волосками, такими светлыми, что при свете фонаря они казались белыми.

Джейк ловко и осторожно осматривал больную ногу лошади. Его тонкие, длинные и, по-видимому, очень сильные пальцы ощупывали копыто, то сжимая его, то ослабляя хватку. От наблюдения за их ритмической пляской у Бэннер опять как-то странно заболел живот.

Она даже не предполагала, что существует на свете такая абсолютная мужественность, зрелая, полная скрытой силы. А ведь она жила в окружении мужчин: Росса, Ли, Мика, работников на ранчо. Но она никогда не рассматривала их, как сейчас рассматривала Джейка. А если бы и рассмотрела – вряд ли была бы так потрясена.

Именно мужчины типа Джейка волновали Бэннер.

Она оробела перед этой неуправляемой, стихийной мужественностью.

Но удивительно, вместе с робостью в ней пробудилось и женское естество. Мужественность Джейка притягивала Бэннер, не позволяла выскользнуть незамеченной из конюшни, заставила заговорить. Еще минута, и она не выдержала бы, убежала, а потом всю жизнь гадала, что могло бы произойти, достань у нее храбрости довести дело до конца. Но если Бэннер и предстояло жалеть о чем-либо, то, во всяком случае, не о своей нерешительности.

– Как лошадь?

Джейк вздрогнул от неожиданности, поднял голову.

– Силы небесные! С ума сошла – так подкрадываться! Тебе что, делать нечего?! Эдак мы с Бураном заиками останемся.

Он посмотрел на ее босые ноги и подол сорочки, все остальное закрывала бахрома шали. Бэннер скрестила руки на груди, кутаясь в шаль, как индианка в одеяло.

– Ты чего тут шляешься? Я думал, все пошли спать.

Глаза у него действительно неправдоподобно синие. Почему она раньше не обращала на них внимания? Конечно, если б кто спросил: «Слушай, какого цвета глаза у Джейка Лэнгстона?» – она машинально ответила бы: «Синие». Но сейчас, когда он, сидя на корточках, посмотрел на нее снизу вверх, она буквально утонула в их сиянии.

Создавая глаза Джейка, природа не поскупилась на яркие краски: одарила белизной белки, а радужную оболочку – лазурью, как небо поздней осенью. Бэннер впервые заметила, что ресницы Джейка у основания темные, а их загибающиеся кончики выцвели на солнце.

В общем, интересные глаза, ей хотелось бы незаметно, без помех изучить их получше. Но Джейк неотрывно смотрел на нее, ждал ответа, почему она не спит спокойно, завернувшись в одеяло, в теплой кроватке.

– Не могла уснуть. – Бэннер вдруг смутилась, опустила голову.

– А-а! – Джейк выпрямился в полный рост, потрепал Бурана по шее. Окунул руки в ведро, обмыл, потом потряс ими и вытер полотенцем. – Что ж, понятно, после сегодняшних событий…

Бэннер подняла голову, но ей так и не пришлось узнать, что Джейк собирался добавить: он осекся, сжал челюсти, глаза его были прикованы к лицу Бэннер. Он с трудом отвел их, моргнул. Он не мог не заметить, что девушка почти раздета.

– Ты можешь нажить кучу неприятностей, если будешь разгуливать в темноте в таком наряде, – отрывисто, будто задыхаясь, сказал он.

– Правда?

Глубокое замешательство отразилось на лице Джейка. Рот приоткрылся, но сразу же сжался в обычную твердую, жесткую линию.

– Да, черт возьми, не сомневайся. Пошли, я отведу тебя домой.

Он сделал движение в ее сторону, хотел взять за руку, но она отступила, подошла к Бурану и принялась поглаживать его.

– Ты не ответил, как Буран.

– Превосходно.

– В самом деле?

– Копыто поболит несколько дней, вот и все. Пошли.

– А что случилось с Джеком-Пропойцей?

– С Пропойцей? – Джейк не удержался и улыбнулся. – Вот лошадка была, а? Его, бывало, тронуть не успеешь – уже знает, чего я хочу. Да я мог весь день проспать в седле, Пропойца ни на шаг не собьется с пути. Чертовски хорошая была лошадь. Но он попал копытом в нору луговой собачки и сломал ногу. Пришлось пристрелить. – Джейк склонил набок голову. – Как это ты ухитрилась запомнить Джека-Пропойцу?

– Запомнила вот. – Бэннер все еще поглаживала Бурана. Как и все ковбои, Джейк о лошади заботился больше, чем о себе.

Шаль соскользнула, и Джейк не смог отвести глаз от лежавшей на широкой спине коня девичьей руки, очертания которой просвечивали сквозь рукав.

– Мне было лет двенадцать, ты приехал повидать нас. Ты хотел погостить несколько дней, но вдруг собрался уезжать. Мама приготовила коровий горох, кукурузные лепешки, жареную курицу и яблочный пирог. Все мое любимое. Но я ничего не ела. Я была вне себя от горя, потому что ты опять уезжал, а ведь папа уговаривал тебя остаться. Папа велел мне выпрямиться и вести себя как положено или же уходить из-за стола. Я надулась и пошла к себе, даже «до свидания» сказать отказалась. Из окна спальни я видела, как ты уезжал. – Бэннер повернулась к Джейку, головой прислонилась к лошади. – Я не могла усидеть в комнате. Я скатилась с лестницы и бросилась за тобой, я гналась за тобой по берегу и звала что было мочи. В конце концов ты услышал меня, посадил на Джека рядом с собой и обнял. Ты уговаривал меня не плакать и обещал приехать на Рождество. – Глаза, сверкающие, как топазы, и прозрачные, как изумруды, обвиняюще уставились на Джейка. – Но не приехал.

– Наверное, что-то помешало.

– Ты не приезжал два года.

Только сейчас она поняла, как много значил для нее тот день. Он уехал, а она долго-долго лежала в кровати и горько рыдала. Она чувствовала, что много времени пройдет, прежде чем они встретятся вновь. И сердце ее разрывалось на части.

Наверное, она пылко любила его. Он был высокий, красивый, храбрый и знал так много чудесных историй, ее тянуло к нему. Он дразнил ее, но не так, как Ли и Мика. Они только вызывали раздражение, а с ним она чувствовала себя взрослой.

Бэннер выпрямилась и смело шагнула к Джейку, подошла настолько близко, что подол сорочки коснулся его сапог.

– Ты разрешил мне доехать до ворот на Джеке-Пропойце. Это было особое прощание, потому что никого больше не было вокруг. Ты целиком принадлежал мне. – Их взгляды скрестились, Бэннер запрокинула голову, темные волосы рассыпались по плечам, упали на грудь. – Ты поцеловал меня.

Просто по-братски чмокнул в щеку, но она никогда не забывала того поцелуя.

От этих трех сказанных шепотом слов Джейк подскочил как ужаленный. Он грубо схватил девушку за руку сильными пальцами и, развернув к выходу из стойла, поспешно потянул за собой.

– Пора в кроватку. Тебе нужно хорошенько выспаться.

Но Бэннер медлила.

– Где ты собираешься ночевать? Во флигеле?

– Нет. Еще ночку надо побыть рядом с Бураном. Буду спать, как и вчера, на конюшне.

– Не слишком-то здесь удобно. – Бэннер высвободила руку из тисков.

– Очень даже удобно. А теперь пошли…

– На чем ты будешь спать? У тебя есть матрас?

– Матрас? – Джейк почти кричал, хотя ни за что не признался бы, почему вышел из себя. – Ты говоришь с человеком, который чаще ночует под открытым небом, чем под крышей.

– Ну и что? Зачем спать черт-те как, раз нет необходимости? – парировала Бэннер.

Джейк не успел остановить ее. Бэннер отвернулась и принялась обследовать стойла в поисках его седельной сумки и скатанного в трубку походного одеяла. Обнаружив их, она уперлась руками в бока, посмотрела ему в лицо.

– Джейк Лэнгстон, что подумают люди, если узнают, что Коулмэны из Излучины заставляют своих гостей спать как приблудных псов?

Шаль распахнулась на ее груди. Она позволила Джейку рассмотреть глубокий, обрамленный розочками вырез сорочки и то, что скрывалось за ним. Затем, уже почти перестав нервничать, спокойно запахнула шаль, но не сдвинулась с места, пытаясь раздразнить его.

– Чудесно, милочка, – с трудом, как будто его челюсти сводило судорогой, выговорил Джейк. – А теперь уходи, тогда я воспользуюсь этой постелью, раз уж ты ее откопала.

– Нет, сперва я устрою все поудобней. Подай-ка мне несколько запасных лошадиных попон. Они чистые. Будет, по крайней мере, что подстелить под твое одеяло.

Джейк нетерпеливо взъерошил волосы, но все-таки принес попоны и, протянув их девушке, коротко бросил:

– Поспеши. Уже поздно, тебе пора домой.

Он стал мрачнее тучи, но Бэннер будто не замечала его состояния. Стараясь не раздумывать, что бы это могло значить, она бросила одеяло на пол и с излишней суетливостью встряхнула первую попону, а потом расстелила ее на сене. И так три раза. Наконец дошла очередь до одеяла. Бэннер положила его сверху и опустилась на колени расправить складки. Может, она догадывалась, что шаль с одного ее плеча упала и потянула за собой рукав сорочки, но не сделала даже попытки исправить положение.

Под тонкой тканью трепетали ее груди. Протянув руки, чтобы поправить соломенный тюфяк, она ощутила их тяжесть. Она натянула подол сорочки на колени и почувствовала, как легкий батист ласкает соски. В свете фонаря цвет ее кожи казался еще ярче. Оттеняли ли блики света нежную ложбинку между грудями? Заметил ли Джейк, что она больше не двенадцатилетняя девчушка-с-зареванной-мордашкой? Набравшись смелости, Бэннер встала и посмотрела ему в лицо.

– Так гораздо лучше, правда?

Джейк вытер ладони о штанины. Морщины по бокам его рта углубились. На виске билась жилка.

– Да, так лучше. А теперь спокойной ночи, Бэннер.

Он резко отвернулся и принялся перекладывать вещи из сумки на служившую полкой планку в стене стойла.