– В таком случае, – медленно говорит он, – если дело обстоит именно так и тебе наплевать на людей, можешь меня уволить и запихнуть свою прибыль себе в задницу!

– И куда же ты пойдешь, Эллиот? Наймешься к своей супружнице?

– Ладно, поговорили, и хватит! – обрываю я их перепалку.

Мне вовсе не улыбается, если Эллиот из-за меня лишится работы и окончательно попадет в кабалу к своей пристукнутой женушке.

– Мэгги, прелесть моя, – говорит Грэйсон, забирая мою руку у Эллиота, – ты расстроена, Эллиот расстроен, все мы расстроены.

– Действительно, – поддерживает его Куинси, – почему бы нам не оставить эту тему и не разойтись на время? Как ты думаешь, Грэйсон, может, нам немного успокоиться и встретиться позже?

– Что ж, это очень даже рациональное предложение, Куинси. Однако я только хочу, чтобы моя Мэгги знала, что я забочусь о ней, словно о родной. Так оно и есть. У нас на Ай-би-эн иначе не бывает. Мы все одна семья. Поверь, Мэгги, я ночи не спал, когда ты была в Ливане. А когда случилась эта ужасная трагедия, и уже ничем нельзя было помочь, я, естественно, принялся размышлять о том, какую мы все-таки могли бы извлечь из всего этого выгоду. Ведь нет худа без добра. Вот я и хочу, чтобы случившееся пошло на пользу и нашей семье – Ай-би-эн, и твоей карьере, в частности. Кроме того, я размышлял, что можно сделать для бедняги Джоя – во имя памяти о нем, я имею в виду. Мы же не звери. Поэтому мне и хотелось, чтобы репортаж Мэгги с Ближнего Востока был лучшим и взял премию для всей нашей семьи.

– Вот это золотые слова, говорит Куинси.

– Грэйсон… – начинает Эллиот, но я его прерываю.

– Послушай, Грэйсон, давай вернемся к той части твоей речи, которая касалась увековечивания памяти Джоя.

Грэйсон выглядит смущенным, но не более мгновения. Он тут же приходит в себя, усмехается и с чувством хлопает меня по руке.

– Вот она какая, моя Мэгги – умеет слушать, умеет думать. Что же, может быть, нам учредить на отделении радио и телевидения в нью-йоркском университете специальную стипендию имени Джоя Валери?

– Вы только посмотрите, – улыбаюсь я. – Оказывается, и у Грэйсона есть сердце!

– Что касается мозгов, то тут я сильно сомневаюсь, – ворчит Эллиот.

– Ну что, – спрашивает меня Грэйсон, – если тебе присудят «Эмми», ты не откажешься от нее?

– Еще не знаю, – отвечаю я.

– Послушай, Грэйсон, я понимаю чувства Мэгги, – спокойно говорит Куинси. – Поэтому как насчет того, чтобы сегодня отложить все разговоры о контрактах, премиях и прочем и просто поужинать в свое удовольствие? К тому же нам нужно поговорить с Мэгги наедине…

– Чепуха, – краснея, говорит Грэйсон. – Я хочу утрясти все дела с этим широкоформатным шоу, а для этого нам нужна Мэгги. Лучше нее человека не сыскать.

– Расслабься, Грэйсон, – как бы между прочим советует ему Куинси. – Зачем такая спешка? Может быть, нам еще не удастся договориться о деньгах…

Итак, момент настал. Рано или поздно это случается, какими бы отвлеченными и обыденными ни казались разговоры, происходящие за этими проклятыми деловыми ужинами. В этой игре есть свои законы, и ни одно слово здесь не бывает случайно. Все принимается всерьез.

Нельзя сказать, что я обмираю от ужаса, когда понимаю, что решающий момент приближается. Я с глубокомысленным видом принимаюсь разламывать спички на маленькие кусочки и сооружать из них на салфетке маленькие домики. Винсент стоит за спиной у Грэйсона. Подмигивая мне, он наклоняется и застилает его колени свежей льняной салфеткой.

– Вот что, Куинси, – говорит Грэйсон, бросая зоркий взгляд в сторону Винсента, – дело вовсе не в спешке. В конце концов, и деньги можно найти.

– Я возьму котлеты «по-киевски», – говорит Куинси, словно не слыша его последних слов.

– А я блины, – говорю я.

– А я бы взял тебя, – шепчет мне Эллиот.

– Мне тоже котлеты «по-киевски» с вишневым соусом, – говорит Грэйсон. – И перестань шататься около меня, Винсент. Ты меня нервируешь.

Прежде чем Куинси возобновляет дипломатическую беседу, Эллиот успевает заказать бефстроганов.

– Мне бы не хотелось, чтобы из-за нас у тебя осложнялись отношения с советом директоров компании, – говорит она Грэйсону. – Ведь урезание бюджета – их идея…

Она улыбается, и ее зеленые глаза искрятся.

– Позволь мне разбираться с ними, – отвечает Грэйсон.

Куинси обменивается со мной понимающим взглядом и продолжает:

– Если твое широкоформатное шоу имеет отношение к Ближнему Востоку, не уверена, что это понравится Мэгги. Она и так два года просидела в Ливане. Может быть, она планирует вернуться и осесть в Штатах…

Эллиот широко распахивает глаза, но я успеваю шепнуть ему кое-что, и он молчит.

– Какая разница, – говорит Грэйсон, – в Нью-Йорке или в Тель-Авиве? Главное, ей не придется больше заниматься военными конфликтами. Мы приготовили для нее кое-что другое. Достаточно она натерпелась в этом аду. Теперь она будет заниматься более приятными вещами: светская хроника и тому подобное. И профессиональный рост ей обеспечен. Однако мне бы хотелось, чтобы она обосновалась именно в Израиле. Ведь она наш лучший корреспондент в этом регионе. Наши телезрители ей доверяют.

Куинси трясет головой.

– В том-то и проблема, Грэйсон. Она, пожалуй, с удовольствием взялась бы за подобное дело – но в Нью-Йорке. – Тут она кивает мне: – Тебе бы не хотелось возвращаться на Ближний Восток, верно?

– Да уж, – говорю я ей в тон и стараюсь не смотреть на Эллиота.

– Вот видишь, Грэйсон, – восклицает Куинси, – раз Мэгги не хочется возвращаться туда, так и говорить не о чем. Я имею в виду это шоу. Мне кажется, нужно немного подождать. Это так сразу не решишь..

– Мэгги, – говорит Грэйсон, наклоняясь ко мне, – пойми, мне очень нужно, чтобы ты обосновалась на Ближнем Востоке. Это гораздо важнее того, чем ты занималась бы в Нью-Йорке. Кроме тебя, этого никто не сможет сделать. Сначала я предполагал не слишком высокую оплату, но, если ты согласишься, еще можно все переиграть. Ну, как насчет того, чтобы вернуться назад и поработать над нашим шоу в Израиле, а Мэгги?

– Думаю, что нет, – отвечает за меня Куинси.

– Мэгги, – продолжает Грэйсон, не обращая на нее внимания, – для меня, а?

Я пожимаю плечами.

– Вот и прекрасно! – Грэйсон разражается безрадостным смехом. – Ты победила. Впереди высокие гонорары, прежнее жалованье и никаких вычетов.

Эллиот тоже смеется.

– Не думаю, что в этом разговоре ты был на высоте, – говорит он Грэйсону.

Жульничество за нашим столом происходило самое бесстыднейшее. К счастью, главный шулер был на моей стороне. А уж в искусстве махинаций с Куинси Рейнольде никто не сравнится.

– Кто тебя спрашивает? – огрызается Грэйсон.

– Никто, – устало говорит Эллиот. – Однако я как-никак продюсер этого шоу, и я очень внимательно следил за тем, о чем Куинси умалчивала.

– Так ты примешь «Эмми», если тебе ее присудят? – спрашивает у меня Грэйсон, пропуская замечание Эллиота мимо ушей.

– Мы не на базаре, – отрезает Куинси и опускает ладонь мне на руку прежде, чем я успеваю ответить.

Винсент снова подгребает к нашему столу.

– Бефстроганова нет, мистер Джеймс, – обращается он к Эллиоту. – Зато есть превосходный стейк с перцем.

– Берите «Эмми»! – говорит он мне одними губами.

– Почему? – удивляюсь я.

– Я вовсе не собираюсь торговаться, – говорит Грэйсон, бросая на Винсента уничтожающий взгляд. – Просто я хочу разобраться в ситуации.

– Почему бы тебе не заказать что-нибудь эдакое? – обращается ко мне Эллиот. – Я, пожалуй, возьму этот стейк.

– От вас он бы тоже не отказался, – вдруг громко вставляет Винсент.

– Что ты такое несешь, Винсент? Черт бы тебя побрал! – взрывается Грэйсон.

Куинси начинает говорить. Она говорит так тихо, что Эллиот вынужден придвинуться ближе, чтобы слышать.

– Я бы сформулировала это следующим образом. Повышение жалованья на двадцать пять процентов плюс бонус в пятьдесят тысяч долларов в конце каждого полугодия в случае, если шоу пойдет. Кроме того, повышение жалованья еще на пятнадцать процентов в конце первого сезона, если мы продлеваем договор… Только на этих условиях Мэгги отправляется на Ближний Восток.

– Это неприемлемо! – визжит Грэйсон.

– Как ты догадался, что он меня хочет? – спрашиваю я Винсента.

– Я же говорила тебе, что лучше бы нам отложить этот разговор, – говорит Куинси и улыбается Педро, который ставит перед ней котлету «по-киевски».

– Он же итальянец, – спокойно говорит Винсент. – Что ж тут непонятного?

– Какого черта! – вопит Грэйсон. – Что здесь происходит? Какой еще итальянец?

Куинси втыкает вилку в свою котлету «по-киевски» и произносит многозначительно:

– Гм-м…

Из котлеты бежит душистое масло. Рауль откупоривает бутылку белого вина и наливает Эллиоту. Эллиот чуть встряхивает вино в бокале.

– Прекрасное вино. Только недостаточно охлаждено.

Рауль снова помещает бутылку в ведерко со льдом.

– Валери, – говорит Винсент. – Джой Валери был итальянцем.

– Ну и что из того, что Валери был итальянцем? Какое это имеет отношение к нашим финансам? И прошу тебя, Винсент, ты постоянно вмешиваешься, когда я занимаюсь делом. Это длится уже не один год. Может быть, хватит?

Появляется Педро. Он несет мои блины, а также котлету «по-киевски» с вишневым соусом для Грэйсона. Он становится сбоку и дожидается, пока Рауль подаст Эллиоту стейк.

Куинси вытирает салфеткой губы.

– Стейк действительно превосходен, Эллиот?

– Действительно, – отвечает тот, впиваясь в стейк зубами.

Грэйсон бессмысленно пялится на свой вишневый соус. Чем он озабочен – неизвестно. Я начинаю складывать блин.

– Хорошо, Куинси, – вдруг говорит Грэйсон, бросая вилку в вишневый соус – так, что брызги летят на его синюю рубашку. – Я согласен на десять процентов увеличения жалованья плюс бонус – двадцать пять тысяч долларов в конце первого года. А если шоу пойдет в следующем сезоне, еще десятипроцентное повышение при возобновлении договора. Только бы она отправилась в Израиль.