– Почему нет? Ты ведь проверила – именно он владелец этой крысиной норы, так?

– Так-то оно так, но дело слишком серьезное. Я практически обвиняю его в душегубстве.

Ник посмотрел на меня, как на сумасшедшую.

– О какой чертовщине ты толкуешь?

Я перестала печатать и, опершись о корпус машинки, сказала:

– Ты ведь даже не просмотрел мой материал.

– Я же тебе доверяю, Мэгги, – ответил он, закуривая. – Неужели там все так ужасно?

По моему лицу он прочел, что именно так оно и есть: хуже не бывает.

– Да в чем там дело?

– Увидишь, – ответила я и снова принялась стучать на машинке.

– А ты пыталась с ним увидеться или созвониться? – спросил Ник, заглядывая в текст из-за моего плеча.

– Да, я звонила ему трижды, но он отказался разговаривать. А когда я приехала к нему в офис со съемочной группой, перед нашим носом захлопнули дверь.

– Прекрасно, – сказал Ник, потирая ладони. – Мы дадим об этом в шестичасовом выпуске.

– Ты еще не знаешь всего, – пробормотала я, но тут как раз зазвонил телефон.

Ник взял трубку.

– Привет, малыш, – нежно сказал он. – Я тебя тоже…

Я перестала печатать и уставилась в пространство. Мне было неловко слышать интимные интонации в голосе Ника, которые были адресованы исключительно его Вивиан.

– Да, конечно… Только вот закончу с последним материалом, – сказал он и дважды чмокнул трубку перед тем, как возвратить ее на рычаг.

Метнув на него иронический взгляд, я достучала последнюю фразу и вытащила листок из машинки.

– Если ты не очень спешишь, – усмехнулась я, шелестя страницами, – может быть, послушаешь, что получается?

– Ради Бога, Мэгги, отпусти меня. Небо не обрушится, если я уделю лишние двадцать секунд своей личной жизни.

– Но как же я могу отдать материал в редакцию, если ты не имеешь о нем никакого представления? Хорошие дела!

Я бросила листки на стол и встала.

– Погоди, Мэгги, – сказал он нетерпеливо, – давай, читай этот чертов текст.

Я пристально посмотрела на него, а потом, прокашлявшись, начала читать.


Шелдон Шварц владеет в Гарлеме доходным домом. Городские власти перечисляют ему приблизительно тысячу двести долларов за каждую семью, которая находится на пособии. За эти деньги находящаяся на пособии Эмма Роллин и ее четверо детей снимают две комнаты на Кейтс авеню. Сантехника там неисправна, электричество подается нерегулярно, нет горячей воды и отопления. На кухне (на экране появляется кухня) потолок местами обваливается, обнажая электропроводку и сильно проржавевшие металлические балки, которые держатся только благодаря подпоркам. Все стены в трещинах, в которых то и дело показываются крысы.


– Одну минуту, – прервал меня Ник. – Это все обычное дерьмо. Что в этом материале такого, что должно потрясти мир?

Он внимательно посмотрел на меня.

– Ты спрашиваешь, благодаря чему он станет сенсацией местных новостей? – переспросила я, выдержав его взгляд.

– Мэгги!

В его голосе зазвучали грозные нотки.

– Ладно, – сказала я примирительно. – Все дело тут в ребенке.

– Хорошо, – устало кивнул он. – Прочти, что там о ребенке?


Несколько часов спустя нашей съемочной группе пришлось срочно возвратиться в квартиру Эммы. Один из ее детей выпал из окна и разбился насмерть. (На экране появляется лежащее на тротуаре тело ребенка.)


– О Господи, – воскликнул Ник и потер глаза, – как это случилось?

– В окне не было стекла.

– Сколько ему было?

– Два годика.

– Прости, Мэгги. У тебя есть версия Шварца?

– Можно прочесть? Это дальше в тексте.

– Давай!


Мы несколько раз пытались созвониться с Шелдоном Шварцем, однако это оказалось невозможным. А когда мы приехали к нему в офис, перед нашим носом захлопнули дверь. (В этот момент кто-то закрывает рукой Объектив видеокамеры.) Немного позже мы снова позвонили в офис, и нам ответили, что Шварц скоро будет и, может быть, скажет нам несколько слов. Он якобы только что звонил в офис из своего автомобиля по радиотелефону.


Ник молчал.

– Ну и что ты об этом думаешь?

– Я думаю, – медленно сказал он, – что затолкал бы ему в глотку этот самый радиотелефон.

Я пожала плечами, взяла его под руку, и мы вместе отправились в редакцию.

– Это какой-то страшный сон, – сказал Ник, качая головой.

Джек Рошанский, редактор, уже поджидал нас. В его функции входило указывать мне, что в материале следует оставить для эфира, а что должно быть отправлено в мусорное ведро. Он восседал на своем начальническом стуле перед главным монитором. У него был огромный живот, слегка подтянутый потертым индейским ремнем с черепаховой пряжкой. Мы несколько минут молчали, пока он щелкал переключателями, перематывая пленку и выставляя нужные параметры. Наконец он был готов записывать мой голос синхронно с соответствующими сценарию эпизодами, которые мелькали на экране.

– Поехали, – сказал он.

Я начала читать текст, каждые несколько секунд поднимая глаза к монитору, чтобы точно соответствовать каждому эпизоду или прерваться, когда Джек сделает мне знак. Было полшестого вечера, и у нас было только несколько минут, чтобы уложиться в расписание и выйти в эфир в шестичасовом выпуске новостей. Последняя часть моего материала, в которой Шварц звонил из машины по своему радиотелефону, сопровождалась кадрами, снятыми на Парк авеню: роскошные лимузины, проносящиеся по вечернему проспекту.

Джек Рошанский тоже кое-чего повидал за свои двадцать лет работы на телевидении. День за днем перед его глазами проходила мрачная сторона жизни Нью-Йорка. Однако он был потрясен, когда увидел разбившегося ребенка, который, скорчившись, лежал на тротуаре. Последний раз щелкнув кнопкой на своем пульте, Джек в сердцах отматерился. Потом он поднялся.

Ник тоже встал, и сигарета у него во рту дрожала.

– Вот сукин сын, – пробормотал он.

– Такова жизнь, – печально сказал Джек. – Богатые становятся богаче, а бедные вымирают.

Это был тот редкий случай в практике телевизионных новостей, когда отснятый материал подавался как есть – без каких-либо комментариев ведущего, без обычных для телевидения приемов, которые должны были усилить впечатление от репортажа. Как ни трагичен был этот материал, он был идеальным репортажем, который не нужно было перекраивать и интерпретировать. Все было ясно без лишних слов.

– Ты идешь, Мэгги? – спросил Ник.

– Да. Мы встречаемся с Эриком у него в офисе. Там что-то вроде вечеринки для персонала по случаю Валентинова дня.

– Если хочешь, я тебя подвезу, – сказал он, торопливо направляясь к своему кабинету. – Мне это по пути.

– Я иду через секунду, – сказала я, бросаясь за свою стеклянную перегородку.

Ник уже ждал меня на выходе из отдела новостей, пока я слегка подкрашивала губы и пробегала расческой по волосам.

– А где сегодня Брайн? – спросил он, когда мы направлялись к лестнице.

Я уже давно не скрывала от него мой роман с Брайном Флагерти. У нас было много разговоров на эту тему, когда мы задерживались в редакции после работы, и Ник советовал мне бросить Эрика и попробовать начать новую жизнь. Бесконечные разговоры за бесчисленными чашками кофе в кафетерии Ай-би-эн. Ник убеждал меня, что, пока я не заставлю себя начать новую жизнь, я никогда не найду мужчину, с которым смогу быть счастлива. Немало было переговорено и в фургоне Ай-би-эн по дороге на съемку очередного происшествия. Ник настаивал на том, что Брайн Флагерти не моего поля ягода.

– Сегодня Брайн работает, – ответила я. – Я уже говорила с ним.

Я спустилась с Ником по лестнице, и мы вышли из студии. Его машина была припаркована в двух кварталах отсюда, и мы дошли до нее молча. Открыв машину, он полез на заднее сиденье и достал оттуда роскошно упакованный подарок для своей Вивиан к годовщине их свадьбы. Потом он помог мне сесть и закрыл дверцу.

– Она тебя понимает? – поинтересовалась я, когда он устроился на своем сиденье.

– Еще бы, – улыбнулся он и включил зажигание. – Мы оба понимаем друг друга.

Я уже пожалела о том, что спросила об этом, потому что мой вопрос спровоцировал Ника прочесть свою обычную лекцию о том, какое это благо – прочное супружество.

– Я не буду убеждать тебя поступить так же, как и мы, – начал Ник, выводя машину по направлению к Восточной автостраде.

– Ну да, – хмыкнула я, прикрыв глаза и чуть откинув назад голову. – Как не убеждал меня сто раз.

– Пусть так. Тогда я скажу еще раз.

– Делать нечего, Ник, – улыбнулась я. – Я благодарный слушатель.

– Тебе нужно бросить Эрика и прекратить эти глупые отношения с Брайном, потому что в них нет никакого смысла.

– Я еще не поумнела до такой степени, чтобы во всем искать смысл.

Ник крякнул.

– Но это ужасно. Впрочем, когда-нибудь ты поумнеешь, детка, и тогда позвонишь мне и признаешься, что я был прав.

– Почему ты говоришь, что я позвоню? Разве мы не будем работать вместе?

– Может, и нет. Ты перейдешь в другую редакцию или обзаведешься собственной программой. Не будешь же ты вечно сидеть на местных новостях.

– Если так, пожалуй, стоит ради этого поумнеть, – пошутила я. – Правда, придется попотеть.

Он похлопал меня по руке.

– Вовсе нет. В тебе это уже есть. Иногда на тебя страшно смотреть, такая ты деловая. Когда я работаю с тобой, то чувствую это. Ты бросаешься на работу с таким жаром, как будто хочешь забыть обо всем другом. Как будто для тебя не существует ничего другого, что могло бы сделать тебя счастливой.

В общем, старая песня. Неизбежный финал подобных рассуждений, которые начинаются обычно в духе: «я знаю, что ей нужно». Правда, теперь это сформулировано немного иначе, с упором на мою профессию: «если бы у нее была нормальная семья, то она бы лишилась той изюминки, которая необходима на телевидении».