Мелани ничего не имела против шлейфов. Например, ее ничуть не смущал покрой амазонки, в которой она чувствовала себя прекрасно. Но это платье все-таки было слишком длинным, и если бы не твердая рука дядюшки Юбера, который собирался провожать племянницу к венцу, случилась бы настоящая катастрофа. Хорошенькая была бы картина: новобрачная вползает в церковь Святой Клотильды на животе! А уж что было бы с фамильной диадемой, которую с огромными трудностями удалось закрепить на голове! В только что вымытых тонких шелковистых волосах, наэлектризованных от расчески, никак не хотели держаться шпильки. Мелани и без того казалось, что маленькая бриллиантовая корона, украшенная флердоранжем, слегка сползла набекрень, но она побоялась ее трогать, чтобы окончательно не разрушить шаткое сооружение.

К счастью, помощь подоспела вовремя. Ловкие пальцы Жоанны, первой подруги невесты, легонько поправили две-три шпильки, и сложный убор встал на место. Только тогда, глубоко вздохнув и выпрямившись во весь рост, Мелани начала свой путь, в конце которого ее ждал алтарь, сверкавший в пламени бесчисленных свечей, укрепленных среди моря белых цветов и аспарагуса, чей аромат сливался в теплом пространстве церкви с запахом растопленного воска и изысканных духов присутствующих дам.

Грянули торжественные звуки органа, послушного пальцам Шарля Турнемира, сменившего четыре года тому назад органиста Габриэля Пьерне, заливая храм чарующими волнами хорала Сезара Франка, встречая появление невесты. Следуя за двумя швейцарскими гвардейцами, такими важными в своих красных с золотом одеждах, в треуголках с перьями, в белых чулках, обтягивающих их мощные икры, с алебардами, рукоять которых была обтянута красным бархатом, она думала, что гораздо охотнее предпочла бы скромную церемонию в какой-нибудь часовне или церкви в Сен-Серване, пли даже в Динаре, где в это время года почти не было никого, кроме местных жителей… и моряков с «Аскьи». Благословение она получила бы из узловатых рук какого-нибудь старенького кюре, привычных перетаскивать корзины с омарами или ракушками. Раз они нарушили волю деда, пусть бы уж лучше это произошло в его любимых местах, а свидетелями бы были простые люди. Тогда его душа, где бы она ни витала, скорее бы простила ей ее вину…

Из-за двойного укрытия: полуопущенных ресниц и вуали из алансонских кружев взгляд Мелани скользил, едва отмечая шелковые или бархатные туалеты, соболиные, шиншилловые и других редких мехов палантины, яркие мундиры, жемчужные колье, нежнейших тонов перчатки тонкой замши, сверкающие на запястьях из под кружев и муслина бриллианты. Она увидела мать, но поспешно отвела взгляд, так как туалет ее выглядел просто неприлично вызывающе. Пользуясь тем, что ее свекор исчез, и отказавшись от траура, Альбина была просто ослепительна в своем сказочном туалете из золотой парчи, отделанной куньим мехом, который завершала эгретка из перьев белой цапли. Она из кожи вон лезла, чтобы затмить всех своим блеском и оставить в тени своего великолепия юную невесту в платье «а ля Людовик XVI» с фижмами из алансонских кружев и отделкой из горностая. Ей недоставало лишь налобной повязки с рядом жемчужных подвесок, падающих на глаза, чтобы походить на Сару Бернар в «Федре». И если Мелани наряд не очень шел, то Альбина была уже просто смешна в своем упорном стремлении играть роль королевы бала, совершенно затмевая молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, неловкую и скованную в своем слишком тяжелом наряде.

Со времени совершенно необъяснимого исчезновения старого Тимоти Мелани растеряла те крохи уверенности в себе, что успел ей внушить дед. Мать постаралась поскорее оттеснить ее на второй план. Доходило до того, что она оставляла себе букеты, присылаемые Франсисом, под тем предлогом, что много цветов в комнате вызывают мигрень. Лишь однажды Мелани удалось обойти ее. Это было во время охоты в Шеверни. Верховая езда оказалась слишком тяжелым занятием для томной Альбины, дочь же, напротив, была прекрасной наездницей. Поэтому самое приятное воспоминание за все слишком короткое время их помолвки, от которой Мелани ждала так много, оставила охота, где ее смелость и великолепная манера держаться в седле удостоились самых горячих похвал. Тогда впервые за несколько недель ее жених смотрел на нее совсем другим взглядом, в котором не было привычного насмешливого сочувствия. Он вообще очень изменился с тех пор, как за ним перестали следить строгие глаза старого Тимоти. Он, конечно, по-прежнему присылал цветы, но приходил значительно реже, и если появлялся на улице Сен-Доминик, то только затем, чтобы увезти Альбину под предлогом, что им надо походить по магазинам, чтобы купить все необходимое к свадьбе. Или же они вдвоем запирались в будуаре для долгих совещаний, на которых присутствие невесты, по-видимому, было нежелательным.

Все это было так странно, что однажды Роза, кухарка, воспользовавшись отсутствием матери оставила свою кухню в подвале, вскарабкалась наверх к Мелани и заявила:

– Я пришла сказать вам, мадемуазель Мелани, не выходите замуж за этого красавчика. Нехорошо так торопиться со свадьбой под предлогом, что господина Тимоти больше нет, я уверена, что вы не будете счастливы.

– Что же мне остается, моя добрая Роза? Я должна согласиться, повинуясь матери… а потом, я люблю своего жениха.

– Вот в том-то и беда! Да еще господин Юбер все время в таком волнении…

– Это не имеет никакого значения. Я сама попросила дедушку согласиться на этот брак. Поверьте, господин Франсис гораздо более милый человек, чем все думают…

– Да это же курам на смех, то, что вы говорите! Ладно, если уж вам так хочется. Остается надеяться, что я ошиблась!

Мелани надеялась на это изо всех сил, когда под руку с дядей шла навстречу этому красивому и такому элегантному человеку, что ждал ее у алтаря. Он держался очень прямо в своем черном фраке, подчеркивавшем его породистую стройную фигуру, но его невеста могла бы поклясться, что в эту минуту он смотрел мимо, хотя, естественно было ждать, чтобы его взор был прикован к ней в этот момент, когда руки их должны были соединиться навсегда, до того как смерть разлучит их. Он даже выглядел не таким уж счастливым…

Никто, однако, и не заставлял его быть здесь! Вдруг Мелани страшно захотелось разрыдаться, закричать, растоптать букет флердоранжа и орхидей, который она держала в левой руке, и убежать подальше от этой церкви, так похожей на светскую гостиную. Но отступать было поздно. Обратного пути не было. Ведь со вчерашнего дня перед законом она считалась супругой Франсиса де Варенна.. Как будто угадав, что творится в душе племянницы, Юбер накрыл ладонью ее руку, как бы желая приободрить ее. Мелани подняла глаза и улыбнулась дяде, на лице которого читалась тревога. Но они уже подошли к алтарю, и Юбер отступил, оставляя ее рядом с женихом. До нее донесся легкий запах индийского нарда, напомнив о чудесном мгновении, когда они встретились впервые. Они тогда были одни… Вдруг Мелани обнаружила, что к ней опять вернулось присутствие духа. Совсем скоро они вновь будут одни. Незаметно скрывшись с праздничного приема, они окажутся в поезде, который помчит их в Ментону, к теплому солнцу. Один друг предложил молодоженам свою виллу, чтобы они провели вдвоем медовый месяц на берегу синего моря в сказочно-прекрасном краю. Тогда от нее будет зависеть, чтобы их брак оказался удачным и принес обоим счастье. И когда настала минута обменяться кольцами, она, не колеблясь, протянула руку, чтобы принять первое звено цепи, которая, как она надеялась, будет приятной для них обоих. Великолепную церемонию венчания проводил аббат Мюнье, прозванный «Капелланом французской словесности» за свою высочайшую образованность и удивительный ораторский дар, который исповедовал все высшее общество, добиваясь при этом значительных пожертвований для помощи бедным. Мелани доставила истинное наслаждение музыка, на крыльях которой воспаряла ее душа… Однако ей все равно показалось, что церемония слишком затянулась, особенно когда начались бесконечные поздравления.

Прием, состоявшийся на улице Сен-Доминик, на котором – ввиду печального обстоятельства – присутствовал ограниченный круг гостей, тоже показался ей чрезвычайно скучным, так как она почти никого не знала, поскольку мать всегда держала ее в стороне от своей жизни. Мужчины показались ей уродливыми и напыщенными. Женщины – шумными и болтливыми. За их спинами наподобие лассо развевались длинные шарфы, боа из перьев и меха. Одни, приподняв на нос вуалетки, грызли засахаренные фрукты и пили шампанское, другие, собравшись в маленькие группы вокруг столиков, налегали на более существенное угощение: заливное из дичи, балтийскую семгу, перигорский паштет из гусиной печенки, обсуждая последние события парижской жизни. Обсуждали судебный процесс над знаменитой Терезой Юмбер, присвоившей мошенническим способом не один миллион в результате нашумевшей истории с наследством, а также сенсационную кражу великолепных изумрудов магараджи, прибывшего на несколько дней в Париж и остановившегося в фешенебельном отеле на правом берегу Сены. Их кавалеры, как водится, говорили о политике. Речь шла в основном об Англии, где депутаты палаты общин требовали принятия закона о въезде в страну иностранной рабочей силы, чтобы бороться с уже начавшимся нашествием, сулившим рабочему классу ухудшение условий жизни и труда. Но самые оживленные споры велись и дамами и кавалерами по поводу некоего «Бонн», отправившегося увещевать супругу, уехавшую на Рождество к родным в Род-Айленд, нимало не заботясь о том, что подумает об этом ее муж.

– Что за мысль, выходить замуж за человека, которому только и нужно, что ваше приданое? – воскликнула очаровательная графиня де Жанзе. – Вольно ему так переживать теперь. – Ему ничего другого не остается, – возразила хозяйка дома, Анна Гулд. – Еще до помолвки он намекнул ей, что если она будет чувствовать себя несчастной в браке с ним, она может потребовать развода. Теперь он следит за ее счетом в банке.

– Какой ужас! О каком разводе может идти речь, если вам выпала удача стать женой такого знатного человека, а ваши дети являются потомками графов Прованских!..