Георг Борн - Новая царица гарема

Реция знала, что принц жил в своем маленьком дворце на этой стороне Босфора, и немедленно отправилась туда с Саладином.

Ночь давно уже наступила. Все еще шел мелкий, холодный дождь наподобие тумана. Чуть брезжил сероватый утренний свет, но на востоке уже начинала разгораться заря. Саладин механически следовал за Рецией, которая вела его за руку. Глаза его совершенно закрывались. И Реция также очень устала.

Но вот они пришли к парку. Одна из беседок не была заперта. Реция вошла в нее с Саладином. Должно быть, богатый владелец забыл запереть дверь. В беседке было много диванов. Реция заперла дверь, уложила спать Саладина, потом легла и сама. Освежающий сон на несколько часов заставил их забыть все невзгоды. Яркое солнце разбудило Рецию. Она мигом вскочила. Но никто еще не входил в беседку. Она разбудила Саладина и вместе с ним покинула свое ночное убежище. Поблизости они нашли цистерну, где и освежились холодной водой. Затем Реция повела мальчика к маленькому дворцу принца Мурада.

В караульне она велела доложить о себе: слуга провел ее в нижние покои рядом с галереей. Там гордый, важный человек, которого слуга назвал муширом Чиосси, взял у нее мальчика и отпустил ее. Реция, решив, что отцовский дворец лучшее убежище для Саладина, простилась с ним, что, впрочем, нелегко ей было сделать, так как маленький принц ни за что не хотел отпускать ее, и поспешно удалилась.

Во дворе ей пришло в голову, что следовало бы отдать ребенка самому Мураду. Она вернулась с целью увидеть самого принца, но прислуга не допустила ее. Это еще более увеличило беспокойство и недоверие Реции, сильно тревожившейся о Саладине. Как ни слаба была она, тем не менее решилась остаться возле дворца и выяснить, что будет с Саладином. Знатный, гордый, молчаливый мушир невольно возбуждал в ней недоверие, которое еще более возросло с тех пор, как она оставила дворец.

Реция села на скамью в тени дерева близ дороги, откуда она ясно могла видеть ворота в стене, окружавшей двор и парк дворца. У проходившего мимо разносчика она купила несколько фиников, утолила голод и предалась своим мыслям. Тоска о Сади гнала ее прочь из Константинополя, она должна была следовать за ним, она должна была непременно увидеть его.

Несколько часов спустя ворота открылись, Реция поспешила туда. У подъезда стоял экипаж. Из него вышел довольно полный господин лет двадцати пяти с черными жидкими бакенбардами и усами, в европейском костюме, только на голове была пунцовая чалма. На лице его отпечатались страдания. Это, должно быть, был принц Мурад. За ним следовал тот господин, который взял у нее ребенка и которого слуги называли муширом Чиосси. Реция подошла к карете. При виде ее мушир побледнел и глазами искал слуг, чтобы велеть прогнать ее.

– Принц Мурад! – воскликнула закрытая покрывалом Реция.

Изумленный принц повернулся к девушке и, приняв ее за просительницу, бросил ей несколько золотых монет. Но Реция не подняла их и продолжала:

– Принц Мурад, дочь Альманзора сегодня привела к тебе во дворец твоего сына принца Саладина и отдала его этому муширу, – прибавила она, указывая на Чиосси.

Принц Мурад удивленным и вопросительным взглядом обратился к Чиосси.

– Где мой сын? Правду говорит эта девушка? – вскричал он.

– Точно так, ваше императорское высочество, – отвечал с поклоном мушир, меняясь в лице, – маленький принц находится во дворце.

– И никто не известил меня об этом? Никто не привел ко мне принца Саладина?

– Об этом, вероятно, забыли, ваше императорское высочество.

– Как! Забыли передать отцу его ребенка? – запальчиво спросил всегда хладнокровный, почти флегматичный принц и немедленно вернулся во дворец. – Я тоже когда-нибудь забуду награждать своих слуг. Это неслыханное дело! Где мой сын?

Чиосси увидел, что вынужден отвести маленького принца к отцу. О Реции более никто не заботился. Но она достигла своей цели, отдала Саладина принцу и успокоенная покинула дворец. Когда через некоторое время принц Мурад вспомнил о дочери Альманзора, и Саладин с несколькими слугами бросился во двор, чтобы позвать Рецию, она была уже далеко.

Реция велела лодочнику перевезти себя на другой берег и отправилась в путь – отыскивать Сади. Но ноги ее скоро устали, и к вечеру, пройдя значительное расстояние, она почувствовала, что слишком поздно ухватилась за мысль следовать за мужем: невыразимая усталость одолевала ее. Она была на холме, далеко за предместьем Скутари. Поблизости было разбросано несколько бедных хижин. Здесь жили обнищавшие или выселенные из города мастеровые. Они сами построили себе эти жалкие, покосившиеся деревянные хижины и занимались выделкой циновок, туфель, починкой посуды. Работу свою они сбывали в городе и тем зарабатывали скудное пропитание. Недоброй славой пользовались эти люди, леность и нерадение довели их до того, что они вели совершенно животную жизнь, обкуриваясь опиумом.

Реция взглянула на хижины, ее так и влекло туда, она нуждалась в людской помощи прежде, чем наступит холодная ночь. Но она не могла идти далее и упала возле дороги. Начинало быстро темнеть. Смертельный страх овладел несчастной женщиной, она была одна в этом уединенном месте вдали от всякой людской помощи. Она звала, но никто не приходил. Бедняжке казалось, что она умирает, она плотнее завернулась в свою одежду и прислонилась к дереву. Темнота совершенно скрывала ее, слышны были только ее тихие стоны.

В это позднее время одна горбатая старуха возвращалась из города, где она продавала работу своего мужа, старого башмачника Гафиза, и выручила за это немного денег. В веселом расположении духа, гордо побрякивая монетами, шла она к своей хижине, где влачила жалкое существование вместе с мужем.

Старая Макуса и Гафиз были родом из Персии, но уже с давних пор жили в Константинополе. Сначала они были довольно зажиточны, имели отличный дом, но всевозможные несчастья мало-помалу разорили их, и старый Гафиз сделался башмачником. Но это нисколько не уменьшило его добросердечия, его веселого нрава и страсти к стихотворству. Сидя в своей жалкой хижине и молотком вколачивая сапожные гвоздики, он сочинял в такт какие-нибудь стихи. Когда же Макуса бранилась, что случалось очень часто, так как она ни за что не могла привыкнуть к своей бедственной жизни, Гафиз отвечал стихами и был очень доволен, если они ему удавались.

Эта странная чета была самой почтенной между обитателями маленьких хижин, хотя старая Макуса в последнее время и не пренебрегала никакими средствами для приобретения денег. Гафиз был и малым доволен, он никогда не говорил ни о своей прежней зажиточности, ни о своем несчастье и терпеливо переносил свою участь, не ропща даже и в тех случаях, когда ему приходилось голодать. В свое утешение он сочинил на этот случай опять-таки стихи.

Итак, старая Макуса шла этой дорогой и, услыхав тихие стоны, пошла к месту, откуда они доносились, чтобы узнать в чем дело. Не будь она в веселом настроении благодаря полученным деньгам, она не сделала бы этого и равнодушно прошла бы мимо, так как давно уж потеряла чувство сострадания. Но как бы то ни было, она подошла к деревьям и там нашла Рецию, которая только что родила мальчика.

– Здесь, на дороге! – в ужасе воскликнула старуха, оказав необходимую помощь молодой матери. – Что это значит? Как попала ты сюда?

Реция рассказала ей, как она собиралась следовать за благородным и храбрым Сади-беем, но внезапно, охваченная болью, упала здесь на дороге.

– Сади-бей? – спрашивала старуха с возрастающим интересом. – Так ты жена Сади-бея?

– Да, но он далеко отсюда. И теперь мне негде даже преклонить голову.

– И еще с ребенком! Этого быть не должно, ты найдешь здесь приют. У тебя будет что поесть, и малютке будет сделано все необходимое, – продолжала Макуса, рассчитывая на богатую награду от молодого офицера. – Я сейчас схожу за Гафизом, чтобы он помог мне отнести тебя вместе с ребенком в нашу хижину.

– О, неужели ты это сделаешь? – сказала Реция со слезами радости и надежды, что ее новорожденный ребенок не должен будет оставаться на улице в эту холодную, неприветливую ночь.

– Непременно. Иначе и быть не может, – отвечала старуха и хотела идти в свою хижину за Гафизом.

– Постой, – сказала Реция, с трудом поднимаясь на ноги. – Я могу идти, я пойду с тобой.

– Тем лучше. Дай мне ребенка, Реция, я понесу его.

По дороге Макуса сказала Реции, как зовут ее и мужа, упомянула, что он башмачник, и была очень довольна, когда та сунула ей в руку остаток своего небольшого капитала в награду за оказанные услуги.

– Это лишнее, Сади, вернувшись, может заплатить мне за все издержки, – сказала старуха, однако охотно взяла деньги.

Реция рассказала ей, что она дочь Альманзора, что кроме Сади у нее нет никого на свете, и через четверть часа Макуса так хорошо ознакомилась со всеми обстоятельствами жизни Реции, как будто бы знала ее в продолжение многих лет. Она заботливо несла ребенка, завернув его в свое платье, а Реция, собрав последние силы, следовала за ней. Свою странную находку на дороге старуха считала счастливым случаем: она была твердо уверена, что вернувшийся офицер сторицей вознаградит ее за все труды и заботы.

Наконец кое-как добрались они до хижины, где было уже тихо и темно. Старый Гафиз, экономя освещение, уже лег спать. Дверь оставалась незапертой.

– Пойдем, пойдем же, Реция! – подбодрила ее старуха и вошла в хижину, состоявшую из двух комнат. В первой на соломенной постели лежал Гафиз, который при виде посетителей удивленно поднялся с места.

– Опять гости? – спросил он, но в темноте никак не мог разглядеть, кто там пришел с его женой. – Кого еще ведешь ты с собой?

Макуса вкратце рассказала ему о случившемся. Тогда Гафиз поспешно оделся в свой старый кафтан и засветил огонь.