В большом куполе бросается в глаза известное изречение из Корана: «Аллах есть светильник неба и земли». Текст этот в ночи Рамазана бывает волшебно залит морем света от тысячи тысяч ламп, которые, помещаясь тройным кругом одна над другой, обрисовывают свод купола. Между ними висят букеты и пучки искусственных цветов и золотые блестки.

Углубление церковной ниши, где помещался престол с дарохранительницей, было центром большого полукруга с семью ступенями, ведущими к местам для священников. Так как место это прямо выходило на восток, то оно не могло быть мирабом, молитвенной нишей с престолом пророка, святилищем исповедников ислама. Магометане должны молиться, обратившись лицом по тому направлению, в котором лежит Кааба в Мекке. Константинопольские мечети должны иметь свой мираб на юго-западе, и потому во всех тех, которые были прежде христианскими церквами, молящиеся никогда не обращались лицом прямо к алтарю, а всегда стояли вполоборота к нему. Против престола, в центре обширной церкви, находилась христианская кафедра. На некотором расстоянии от нее помещается теперь минибар, кафедра мусульман, предназначенная для богослужения каждую пятницу, с нее-то проповедник, называемый хатибом, провозглашает молитву за султана. Настоящие же проповеди, по временам бывающие здесь, произносятся с христианской кафедры, причем хатиб входит на нее с деревянным мечом в руке в знак воспоминания о победе пророка. Два знамени на кафедре, одно справа, другое слева, означают победу ислама над христианством.

С Мурада III ведут свое начало две огромные мраморные вазы в нижней части здания, из которых каждая содержит до тысячи мер воды. Каждый день они наполняются свежей водой и похожи на огромные кропильницы. На шпицах минаретов ярко сверкают золоченые серпы луны, самый большой находится на некогда осененном крестом главном куполе, как вечный, далеко бросающийся в глаза символ торжества полумесяца. В ясную погоду на двадцать миль кругом виден он с моря в виде светлой точки, словно напоминая всем остальным народам Европы, что в одной ее части и теперь еще вместо креста господствует враждебный ему символ. В Ай-Софии находятся три посещаемые многими мусульманские святыни: светящийся камень, холодное окно и потеющая колонна, почитаемая в народе чудом.

Потеющий столб находится налево у входа, в ведущих на паперть северных воротах храма, а выступающей на нем влаге приписывают чудодейственную, целебную силу. Появление этой влаги легко объясняется тем, что колонна эта, как песчаная, вбирает в себя много паров из окружающего воздуха и затем в сухом воздухе выделяет влагу на своей поверхности. Это обстоятельство и теперь еще дает возможность наживаться некоторым слугам ислама, каждую ночь они смачивают колонны водой.

Недалеко от тех ворот мечети, через которые въезжает туда из сераля султан, и вблизи мираба лежит выходящее на север окно, постоянно холодное, у которого знаменитый Шейх-Ак-Шамиддин, наставник Магомета II, впервые излагал в этой церкви Коран. С этого времени место это стало священным для всех учителей и проповедников ислама. Еще известный турецкий путешественник Эвигия в своих описаниях Константинополя упоминает о чудесном действии холодного окна. И теперь еще верят, что своей прохладой оно доставляет особенную мудрость учителям. Проникающий в это окно свежий северный ветерок поддерживает в нем прохладу, а весьма понятно, что в свежем, прохладном месте и учителя, и слушатели чувствуют себя бодрее и находчивее, чем во всех других, с жаркой, удушливой атмосферой.

Светящийся камень находится в верхней галерее. Это светлый, прозрачный камень; многие принимают его за оникс, но на самом деле это не что иное, как кусок персидского мрамора, который вбирает в себя солнечные лучи и искрами отражает их. Чудо светящегося камня – ничто в сравнении с чудесным освещением мечети во время семи святых ночей, в особенности в ночь Предопределения (пятнадцатая ночь Рамазана), называемую Лейлет-Эль-Кадр, в которую сходит с неба пророк. В эту ночь султан с большой процессией является в Ай-Софию и, выслушав богослужение, при свете бесчисленного множества разноцветных ламп возвращается в сераль, а оттуда, как уже было сказано раньше, отправляется в Долма-Бахче продолжать свое брачное торжество. В этот день во всей пышности собирается там полный состав шейхов, имамов, хабибов, мурдинов и других низших служителей церкви.

Из остальных мечетей самая роскошная – мечеть Солимана Великого, представляющая собой блестящее произведение турецкой архитектуры. Огромный главный купол поддерживается четырьмя колоннами, величайшими в Константинополе, которые в нижней части имеют до тринадцати футов в объеме. Купол футов на двадцать выше Ай-Софийского, внутренность тоже украшена текстом из двадцать четвертой суры Корана: «Аллах есть светило неба и земли. Его свет есть мудрость, с которой горит лампа под стеклом. Стекло блестит как солнце, лампа наполнена маслом священного дерева. Не восточное, не западное это масло, оно светит для всякого, кто только захочет!»

Затем следует мечеть Ахмеда I, из которой всегда отправляется караван в Мекку, потом Магомета II, завоевателя Константинополя. Мечеть эту строил греческий архитектор Христодул и в награду получил от султана всю смежную улицу. Предание говорит, будто Магомет, рассердившись на Христодула за то, что тот построил эту мечеть ниже Ай-Софийской, вследствие чего пришлось подпилить две прекраснейшие и длиннейшие колонны, велел отрубить ему обе руки.

На другой день Христодул пошел к судье с жалобой на жестокий поступок султана. Кади приказал султану явиться на суд. Магомет II повиновался голосу закона, которому должны подчиняться все без различия, но при этом взял с собой под кафтан бердыш. Султан хотел сесть перед кади, но тот приказал ему стоять наравне с истцом. Христодул повторил свою жалобу, объяснив, что столбы и всю мечеть сделал он ниже для того, чтобы она могла лучше противостоять землетрясению, и за то султан велел отрубить ему руки и тем лишил его возможности добывать себе пропитание. Магомет выставил свой поступок наказанием. На это кади сказал:

– Падишах, блеск порождает часто несчастье. Низкие стены твоей мечети никому не мешают молиться и служить в ней Аллаху. Если бы даже вся твоя мечеть состояла из одних драгоценностей, все равно ничего не значила бы она в глазах Аллаха. Отрубив руки этому человеку, ты сделал противозаконный поступок. Он не может более работать. На тебе теперь лежит обязанность заботиться о его семействе. Что скажешь ты на это?

– Что правда, то правда, – отвечал султан. – Пусть решит закон.

– Закон, – продолжал кади, – определяет отрубить тебе руки в случае, если тот человек не согласится на полюбовную сделку.

– Я согласен выдавать ему ежегодную пенсию из общественных сумм, – возразил султан.

– Нет! – вскричал кади. – Не из общественной казны. Твоя вина, ты и в ответе, вот мой приговор.

– Ну, так я готов каждый день давать ему по двадцать кусков золота, довольно будет этого?

Архитектор удовольствовался этим вознаграждением, и тяжба была прекращена.

Тут только воздал кади должное почтение султану.

– О судья, счастье твое, что ты беспристрастно решил это дело, если бы ты из уважения к моему сану произнес приговор не в пользу архитектора, я убил бы тебя вот этим бердышом, – сказал тогда султан.

Замечательны еще странные названия некоторых мечетей, которыми они обязаны своему происхождению. Так, например, одна из них называется Тадки-Джедим (прими, я съел бы это). Она лежит недалеко от Псаматийских ворот и, должно быть, была воздвигнута кутилой, который, внезапно раскаявшись в своем чрезмерном обжорстве, стал ежедневно откладывать в шкатулку те деньги, которые употреблял прежде на стол, скопил таким образом значительную сумму и на эти деньги построил мечеть. Когда дворецкий подавал ему меню, он вместо того, чтобы заказывать блюда, бросал деньги в шкатулку со словами: «Прими, я съел бы это!». Другая мечеть носит название Лити-Богадата (шесть пирожков). Она была основана придворным булочником султана Магомета II, обязанным ежедневно доставлять к столу его шесть горячих пирожков и за то получившим монополию на торговлю мукой. Он сильно нажился за счет бедняков и в старости для облегчения своей нечистой совести построил мечеть. Рассказывают, однако, что жертва эта нисколько не помогла лихоимцу: по окончании постройки взбешенный народ ворвался в его булочную и утопил его в квашне.

После этого беглого очерка истории происхождения турецких церквей вернемся к султанше Валиде. Как мы уже знаем, она отправилась в Ай-Софию и там, на женской галерее, совершив свою молитву, пошла на паперть. Невдалеке в тени колонн стоял шейх-уль-ислам. Султанша направилась к нему. Заметив это, Мансур со всеми знаками глубокой преданности тоже пошел к ней навстречу.

– Я вижу, что ты пришел на мой зов, мудрый шейх, – заговорила Валиде. – Проводи меня немного по улице, мне нужно задать тебе один вопрос.

– Кажется, светлейшая государыня хочет удостоить меня своим доверием. Это такая честь для меня, что я прежде всего спешу изъявить ей свою благодарность, – отвечал хитрый шейх-уль-ислам, для исполнения замыслов которого прежде всего надо было сделать султаншу своей союзницей.

– Да, я хочу довериться тебе, мудрый шейх. В первый раз после продолжительного молчания я снова обращаюсь к тебе. Придворные интриги разъединили нас, – говорила султанша Валиде, возвращаясь в сопровождении Мансура-эфенди в сераль. – Я очень рада, что наступила наконец перемена в наших отношениях.

– Может ли кто-нибудь более меня ценить твою благосклонность, светлейшая государыня, я всеми силами постараюсь доказать тебе свою преданность.

– Ты сейчас узнаешь, зачем я звала тебя, – продолжала султанша. – Я пришла в интересах нашего могущественного султана, или, лучше сказать, меня привлекла сюда забота о престолонаследии. Ты не хуже меня знаешь о недостатках нашего законодательства в этом отношении, и мое единственное желание – изменить существующие у нас по этому предмету постановления и тем успокоить моего державного сына. Ты молчишь, мудрый шейх?