Георг Борн - Новая царица гарема

– Ага, вот как, понимаю! – воскликнул он. – Не болен ли я? Да, кажется, я сумасшедший. Ха-ха-ха, тебе это угодно! Я безумный! Сумасшедший!

– Ибам, ты даешь слишком разумные ответы для того, чтобы уверить нас, что ты впал в безумие.

– Слишком разумные! Не помешан! В таком случае я ровно ничего не понимаю.

– Я объясню тебе все. Ты притворяешься безумным, ты намерен совершить постыдный обман с какой-то неизвестной мне целью! – вскричал шейх-уль-ислам, измеряя софта презрительным взглядом. – Ты, конечно, принадлежишь к той партии вольнодумцев, которые с гордостью противятся мне. Но вы все погибнете от моей руки.

– Хотя бы твоя рука и погубила меня, я все-таки скажу, что путь твой неправый и наказание непременно постигнет тебя. Меня ты устранишь за то, что я говорю правду, но можешь ли ты устранить всех, кто разгадал твои замыслы? Прочие софты низвергнут тебя, ибо все, что ты делаешь, приносит вере отцов более вреда, чем пользы.

– Довольно, придержи свой язык! – вскричал шейх-уль-ислам, бледный от гнева при этих неожиданных словах, открывших ему, что в некоторых кругах его подчиненных распространялись опасные для него идеи. – Ты достаточно доказал мне, что ты в здравом рассудке, что одна злоба, неверие и плутовство побуждают тебя играть роль сумасшедшего. Позвать сюда дервишей!

Ходжа поспешил исполнить приказание Мансура. При виде вошедших дервишей лицо Ибама страшно изменилось, теперь только начинал он сознавать всю серьезность угрожавшей ему опасности.

– Схватить софта Ибама, – приказал Мансур-эфенди.

– Насилие, насилие! – кричал Ибам, в ужасе отступая назад. – Помогите! Меня хотят убить за то, что я сказал правду. Помогите, помогите!

Но скоро голос его смолк. Один из дервишей набросил ему на голову шерстяной платок, а двое других связали ему руки и ноги веревками. В несколько минут он был побежден и связан. Его слабые крики едва доносились через толстую ткань. Софт Ибам был бессилен в руках троих дервишей, тихо и безмолвно исполнявших каждое приказание, малейший знак шейх-уль-ислама.

– Отнесите его в карету и отвезите в развалины, – приказал Мансур-эфенди строгим тоном, – а там передайте его Тагиру, пусть он отведет его в тюрьму. Если же софт начнет буйствовать и продолжать притворяться помешанным, пусть тогда наденут на него смирительную рубашку. Ступайте и в точности исполните мое приказание.

Дервиши вынесли неспособного ни к какому сопротивлению Ибама из комнаты и спустились с лестницы. Мансур-эфенди стоял наверху, ходжа же светил им. Внизу дервиши усадили софта в карету и повезли его в развалины Кадри. И только там они развязали ему ноги и сняли с него платок.

– Куда вы меня ведете? – кричал он, когда дервиши втащили его в длинный, темный, ужасный коридор, который вел в чертоги Смерти.

Тут явился старый глухонемой старик с фонарем в руке. Теперь Ибам знал, где он находится.

– Я погиб, все кончено! Аллах, спаси меня, Алла…

Крики ужаса несчастного замирали в толстых стенах жуткого дворца. Дервиши привели его наверх, и старый Тагир, не слыхавший его воплей, запер нового арестанта в одну из камер, где его крики и слова гнева наконец смолкли.

Как мы уже знаем, Сирра, от изнеможения и голода лишившаяся чувств близ развалин, была взята шейх-уль-исламом, который и решил использовать ее в своих целях. Но еще до этого приключения Сирра через старую Ганифу разузнала, что Сади-бея нет в Константинополе, но что у него были два друга и один из них находился в Беглербеге. Она знала даже, что последнего звали Гассаном.

Черная Сирра размышляла о том, должна ли она сама отправиться в летний дворец султана.

– Предоставь это мне, – говорила старая Ганифа. – Ты права, Сирра, если кто может спасти нашу бедную Рецию, так это тот знатный молодой офицер. Его ходатайство что-нибудь да значит. Ах, Аллах, Аллах! – горевала бывшая служанка. – Что будет с домом благородного и мудрого Альманзора! Он умер, его сын, его гордость, убит, его дочь, его радость, невинно томится в тюрьме. И всему этому виной не кто иной, как ужасная, мстительная Кадиджа. Она одна.

– Замолчи, – перебила Сирра своим нежным голосом старую Ганифу. – Лучше посоветуемся, как нам освободить бедную Рецию теперь, когда ее Сади далеко отсюда. Я перепробовала все средства, но глухонемой сторож бдителен. Ночью я пробовала взять у него ключи и действовала ловко и осторожно. Двумя пальцами моей единственной руки тронула я связку ключей, которую он придерживал своей рукой, но он тотчас же проснулся, и я должна была бежать.

– Поверь мне, будет лучше, если знатный господин, друг благородного Сади, вступится за бедную Рецию. Гассан-бей в Беглербеге, я это наверно знаю.

– Постой, лучше всего сделаем так! – воскликнула Сирра. – Я напишу несколько строк, а ты отнесешь записку во дворец и отдашь прислуге, это менее всего бросится в глаза.

– Ты всегда умеешь так умно придумать, – согласилась старая Ганифа, очень довольная тем, что ей не надо было лично говорить с Гассаном.

Живо достала она у соседей перо и чернил и, качая головой, дивилась искусству, которое Сирра обнаруживала в письме. Старая Ганифа, как и большинство турчанок, не умела написать ни одной буквы.

– Вот, – сказала Сирра, проворно написав несколько строк. – Прежде выходило лучше, когда у меня были еще обе руки, но Гассан-бей прочтет и это. Возьми и отнеси ему в Беглербег.

Старая Ганифа в тот же вечер отправилась во дворец. Караульные внизу у ворот не хотели пропускать ее. К счастью, случайно подошел камердинер принца Юсуфа и спросил, что ей надо, ему только доверила она цель своего посещения. Он сказал ей, что сейчас же передаст записку адъютанту принца, но, несмотря на это, в продолжение нескольких минут должен был выслушивать убедительные просьбы, увещевания и мольбы старухи. Наконец ему удалось отделаться от нее, и он поспешил с письмом во дворец. Ганифа же отправилась обратно в Скутари.

Гассан-бей разговаривал с принцем в то время, как камердинер на серебряном подносе подал ему письмо.

Вот что было в письме:

– Что ты получил? – спросил его принц.

– Известие о бесследно исчезнувшей Реции, о которой я рассказывал вашему высочеству, – отвечал Гассан.

– Не можешь ли ты показать мне записку?

Гассан молча подал письмо принцу.

– Ты ведь говорил, что твой друг Сади-бей избрал ее себе в жены. Бедняжка страдает? Она в заключении? Это скверно, Гассан, мы должны освободить ее, должны помочь ей, ведь Сади-бея нет здесь и за нее некому вступиться.

– Участие вашего высочества весьма милостиво.

– Мы должны употребить все старания, чтобы освободить ее. Кто ненавидит и преследует жену твоего друга? Она заключена в развалинах Кадри? Я думаю, там одни только дервиши.

– Я никогда не бывал там, принц. Знаю только, что там всегда шейх-уль-ислам держит совет с Гамидом-кади.

– Недавно сюда подъехала карета Гамида-кади, я видел, как он вышел и отправился в кабинет моего отца.

– Если ваше высочество позволит мне, я воспользуюсь этим благоприятным случаем, чтобы прежде всего узнать хорошенько, действительно ли Реция, дочь Альманзора, находится в заключении.

– Не только позволяю тебе, но даже прошу сделать это в моем же присутствии, – отвечал принц Юсуф, который, по-видимому, горячо принимал к сердцу дело Реции и Сади, так как последний был другом Гассана. Он позвонил.

Вошел слуга.

– Проси Гамида-кади ко мне, – сказал Юсуф.

– Если бы это только имело хорошие последствия, принц.

– Чего же ты опасаешься?

– Надо быть осторожным, принц. Гамид-кади пользуется большим влиянием и, как слышно, он в тесной дружбе с шейх-уль-исламом.

– Мне хочется только, чтобы ты узнал про Рецию, – отвечал принц.

– Боюсь, чтобы ваше высочество не повредили себе этим, – сказал Гассан, – этот кади пользуется большим влиянием, и влияние это очень важно при тех планах, которые ваше высочество готовитесь преследовать в будущем.

– Не думаешь ли ты, Гассан, что из-за этого я откажусь от своего желания вступиться за невинно страждущую? Ты никогда еще не говорил так со мной.

– Прошу извинения. Я думал только о будущем вашего высочества. Слова вашего высочества напомнили мне о другом – о моих обязанностях к другу. Но сюда идут.

– Посмотри, кто это.

– Гамид-кади, – сказал Гассан, отдергивая портьеру и видя перед собой старого, седобородого советника шейх-уль-ислама. С почтительным поклоном он пропустил его в комнату.

– Ты звал меня, принц, – сказал кади почтительным, но не раболепным тоном, обращаясь к Юсуфу. – Гамид-кади стоит перед тобой.

Принц Юсуф недоверчивым взглядом измерил сановника.

– Мой благородный Гассан-бей, – обратился он после небольшого молчания к своему адъютанту, – ты знаешь, что я хотел спросить, обратись же от моего имени к кади.

Хотя султан очень редко сам разговаривал с удостоенными аудиенции сановниками, а большей частью поручал присутствующему визирю вести разговор, сам же был только наблюдателем и слушателем, однако попытка принца поступить таким же образом, казалось, произвела неприятное впечатление на Гамида-кади. Он счел себя оскорбленным, даже изменился в лице, однако овладел собой. Глаза Гассана следили за всем. Он жалел о такой опрометчивости принца, но это продолжалось только одну минуту. При первых же словах кади сожаление уступило место крайнему негодованию.

– Так меня призвали сюда для того, чтобы отвечать на вопросы офицера, принц? – не мог удержаться, чтобы не сказать Гамид-кади.

– Да, для того, чтобы отвечать на вопросы, мудрый кади, – начал Гассан, – однако не забывай, что вопросы часто бывают большой важности. Мы получили известие, что в развалинах Кадри томится в заключении девушка, дочь толкователя Корана Альманзора, так ли это?