– Вы к кому? – на проходной никого не смутил ее мокрый вид.

– К Спиридонову.

– Да, пожалуйста, ваша фамилия в списке.

Катя прошла в большой вестибюль, поднялась на третий этаж и, пытаясь придумать соответствующие обстоятельствам слова, стала искать палату Юрия Спиридонова.

– Пропуск дайте, пожалуйста, – остановил охранник Катю, когда она проходила дверь, похожую на вход в подсобку.

– Пожалуйста, – Катя протянула бумажку, – а вот мой паспорт.

Охранник долго листал паспорт, потом открыл ту самую невзрачную дверь, и Катя попала в небольшую комнату, где в кресле сидел суровый мужчина, а рядом за высокой конторкой располагалась медсестра.

– Паспорт и пропуск, – лаконично скомандовал мужчина.

Катя показала.

– Олеся, можно к больному? – мужчина обратился к медсестре.

– Можно, все уколы я сделала. Только предупрежу.

Олеся исчезла за белой массивной дверью.

– Пожалуйста, – пригласила она буквально через минуту.

Катя поправила шарф, перебросила из руки в руку пакет с ватрушками, в который заглянул первый охранник, и вошла в палату.

– Добрый день! – произнесла она в спину человека, который не обернулся, а только произнес:

– Добрый, будьте добры, обойдите кровать и сядьте сюда, – человек указал на кресло стоящее у окна.

– Хорошо. – Катя прошла и послушно села.

– Ну а теперь рассказывайте. – Мужчина все так же сидел на кровати, тихонько болтал ногами в красивых замшевых тапочках и серьезно смотрел на нее.

– Что рассказывать?

– Почему вы пришли только сегодня? И почему вы не привели сюда эту замечательную, красивую, добрую, умную собаку? Собаку, которая спасла мне жизнь. Как вы могли так бездушно поступить?

Катя растерялась.

– А меня не пускали. И собаку не пускали.

– Понятно. Отговорки. Отговорки. Вы даже не старались попасть ко мне. А между тем я серьезно ранен, – мужчина пошевелил пальцами руки, перебинтованной от плеча до запястья.

– Я вижу. Я приехала. – Катя растерялась. Она видела, что Юрий шутит, но обстановка больницы, охрана, строгая медсестра, наказ следователей вспомнить все досконально и, наконец, сама встреча – все это сбивало ее с толку.

– А где пес?

– Там, – Катя указала на окно.

– Вы хотите сказать, что мой спаситель здесь? Но вы постеснялись его взять с собой? Оставили на улице?

– Но ведь с собаками не пускают…

– Но ведь вы зачем-то его привезли?

Катя растерялась пуще прежнего. Вместо сочувственных разговоров, вместо охов, ахов, расспросов о результатах рентгена, анализа крови и мочи шла беседа о собаке, которая только что вылила на нее и на случайную прохожую литра два воды.

– Я привезла, потому что…

– Потому что вам окончательно сбагрили это несчастное собачье недоразумение. Потому что вы не можете ее оставить дома, а в вашем магазине она сожрет все, что не успели съесть ваши кролики и ежи… А заодно и ежей этих самых. Кстати, как они поживают?

– Кто?

– Ежи, спасать которых вы меня потащили.

– Я вас никуда не тащила! – Тут Катин голос зазвенел, как сигнал старого трамвая. – Не тащила я вас.

– Успокойтесь, вы тащили, но если бы не вы – я бы не носил сейчас такие удобные и красивые тапочки.

– Вы все шутите… – выдохнула Катя, устало ссутулила плечи.

– А что мне остается делать? Мне остается или бояться, что меня все-таки убьют, или ждать, пока меня аккуратно и незаметно для всех отодвинут с занимаемой должности – как-никак, такое ЧП… Или переживать, что я никогда не смогу разработать больную руку и останусь инвалидом. Или мне надо бояться всего сразу. Или… Или шутить. Я предпочитаю последнее. Так легче. И не так страшно.

– А вам страшно? – Катя задала вопрос внезапно, даже не думая, что разговор в таком ключе явно не для больничной палаты.

– Страшно. Но вы даже не можете представить, отчего страшно…

– Отчего?

Юрий посмотрел на нее и произнес:

– Ванилин. Это у вас из пакета вкусно пахнет. Что там?

Катя спохватилась:

– Там всего понемножку, но самое вкусное – это ватрушки.

– Да что вы?! Дайте мне! Или вы принесли их сюда, чтобы съесть самой? Чтобы собака не отняла?

– Собака отняла. И уже съела. Но вам оставила. Вот, пожалуйста, – Катя протянула Юре салфетку с ватрушкой. Тот взял, долго рассматривал, потом понюхал и спросил:

– Она их точно не облизывала?

Катя задохнулась.

– Что вы?! – Она возмущенно вытаращила глаза, а сама про себя подумала: «А вообще-то черт его знает! Может, и облизывал, он же мордой в сумку залез!» – Нет, нет, что вы! Нет, конечно! – на всякий случай еще раз подтвердила она.

– Да? Ну ладно. Судя по вашей горячности, вы не уверены. В таком случае моя дизентерия будет на вашей совести. Вы представляете – дизентерия и огнестрельное ранение одновременно?

– Даже не хочу представлять, потому что я тоже буду есть ватрушку. Я сегодня ничего еще не ела.

– Извините. Приятного аппетита!

– Спасибо. Вы очень любезны.

Некоторое время они ели молча.

– Да, вы все-таки очень любезны. Потратить столько времени и испечь такие замечательные ватрушки.

Катя поперхнулась.

– Я…

– Не скромничайте… Удались, удались. Особенно тесто. Да и творог тоже.

Катя вздохнула:

– Будет вам. Вы же знаете, что они покупные. Правда, действительно вкусные.

– Вкусные. И мы к ним еще компота попросим.

Юра нажал какую-то кнопочку у изголовья. Вошла медсестра Олеся.

– А можно нам компот принести? Два компота?

– Конечно, – Олеся с возмущением посмотрела на жующую Катю и вышла.

– Она не одобрила ватрушки. – Катя продолжила есть.

– Еще бы. Там меню доктора Пилюлькина – таблеточки, порошочки, микстурки. Жуть вообще.

– Как вы себя чувствуете? – Катя положила в рот последний кусочек и деликатно стряхнула крошки с еще мокрой, почти прозрачной футболки.

– Изумительно, ватрушки просто животворящие. – Господин Спиридонов выразительно посмотрел на Катину грудь под мокрой тканью.

– Тогда поговорим о возможных версиях, – мстительно сказала Катя. Заматываться в шарфик ей надоело, а нескромный взгляд слопавшего ватрушку чиновника разозлил.

– Каких версиях?

– Тех самых, которые помогут пролить свет на события…

– О, как заговорили. Как в журнале «Огонек».

– Нет, просто надо понять, почему это произошло.

– Надо, конечно, но все-таки это не наша задача. Пусть ломают головы те, кто сидит в соответствующих кабинетах.

– Правильно, – кивнула Катя, – но мне самой тоже интересно. Дело даже не в следователях. Я все это время пыталась ответить на вопрос, почему же я окликнула Гектора. Почему, ведь не до него мне было. Я даже ежей у вас забрала, а вам поводок отдала.

– А потом…

– Потом нас окликнул помощник капитана, он уже ждал внизу, у воды…

– А мы ему что-то отвечали…

– Потом мы стали спускаться.

– Нет, мы какое-то время стояли на этом пригорке. Почему мы стояли?

– Я не помню, – Катя пожала плечами, – я действительно не помню.

– А мы с вами разговаривали в этот момент?

– Не помню.

Они помолчали. Катя посмотрела в пустой стакан из-под компота.

– Что, еще попросить? – спросил Юра.

– Нет, спасибо. Я наелась. И напилась. Компот вкусный, хоть и не сами вы его варили.

– Один – один.

– Это вы о чем?

– О ватрушках из магазина и о компоте из больничной столовой.

– А-а-а. Большой душевной широты вы человек. Ни слова в простоте…

– И собака очень похожа на вас.

– Она не может быть на меня похожа. Она – не моя. Я за ней присматриваю.

– Она уже ваша. И не спорьте. Ее бывшая хозяйка не спешит из бразильских лесов к любимому питомцу.

– Вы хотите сказать, что пес останется у меня?

– Думаю, да.

– Что вы такое говорите?! С какой стати?!

– Ни с какой. Очень многие поступки совершаются просто так. Что бы люди потом ни говорили и ни объясняли.

– Мне кажется, что это только внешне, а внутри человека что-то происходит, что толкает его на эти самые поступки.

– Не усложняйте. Иногда нами движут импульсы.

– Ага. – Катя вдруг застыла.

– Что с вами?

– Ничего. Я про импульсы.

– Ну?

– Вы помните, что было до того, как я окликнула Гектора?

– Шутите?! Я только помню, как ловил ежей. Все руки исколол, испачкался, джинсы в траве извозил…

– Господи, да забудьте вы про свои джинсы! Вы напрягите память!

– Уже. Напрягал. Как только от наркоза очнулся, так сразу и напряг.

– И что?

– А ничего. Я не помню почти ничего такого, что могло навести на мысль о преступнике. Вот хоть убей!

– Не дай бог.

– Вырвалось. Как-то я не подумал.

Катя встала и походила по палате. Комната была большая и без официального уюта. Она носила налет отпускной домашности. Шарф, ваза с цветами, книжки, какая-то одежда на креслах. Не больничная палата, а хороший обжитой гостиничный номер.

– Уютно у вас тут. Кстати, на яхте в вашей каюте такой же беспорядок был?

– Наверное, не помню.

– Прямо провалы в памяти у вас.

– Почему провалы, просто я стараюсь не запоминать несущественное. В голове и так столько всего, что какие-то мелочи – они мне просто не нужны.

– А жаль. Сейчас бы они нам пригодились. Жаль, что вы ничего не помните. Я-то помню.

– Вы помните?!

– Да. Очень отчетливо. Вы сказали: «Пойдемте, а то на нас вся яхта смотрит и веселится!» Я не ручаюсь за точность, но смысл был такой. Вы что, не помните?

– Абсолютно. А зачем вы меня пытали сейчас? Если сами все знали?

– Я думала, что вы вспомните детали. Что-то, чего не помню я.

– Ясно. Вполне возможно, я так сказал. А потом?

– Что – потом?

– Что было потом?

– Вот тут-то у меня провалы в памяти. Потом я подняла голову и посмотрела на яхту.