Издевку в последних словах Миша, казалось, не заметил.

– Мне – удобно. Моя жизнь проста, скрывать нечего, стыдиться нечего. А потому мне удобно. Другое дело – ты.

Катя уже было открыла рот для велеречивого возмущения, но вдруг неожиданно произнесла:

– Да, а мне неудобно. Мне есть, что скрывать, и я не хочу, чтобы ты знал мои секреты.

– Тогда ты и уезжай. – Ответ прозвучал быстро, как «домашняя заготовка» у политиков в период предвыборной кампании. Катя на секунду онемела, но потом взяла себя в руки и спокойно произнесла:

– Завтра я подаю на развод. И даже не надейся, что я изменю решение.

Она своего мужа знала двенадцать лет. До того как Миша потерял работу, они жили довольно спокойно. Теперь Катя понимала, что это спокойствие обеспечивалось ею. Воспитание Вани, его детские болезни, садик с неизбежной ветрянкой и «нехорошими» словами, диатез, таблица умножения и дневник с тройками – это все было на ее плечах. Катя никогда не дергала мужа по пустякам – она знала, что он, человек творческой профессии, зависим от настроения, перепадов погоды и пересоленности супа, а потому почти не напрягала домашними заботами. Как-то без особых проблем вырос Ваня – в свои одиннадцать лет мальчик был самостоятелен и сообразителен. Как-то зарабатывались деньги – Катя была упорна и предприимчива. Как-то семья пережила критические пять, семь и десять семейных лет. И на одиннадцатом году случилось событие, которое вдруг обнажило семейный нерв.

Самой большой проблемой оказалось то, что Миша смирился с потерей работы. Он отнесся к этому событию как к закономерному итогу случившегося на дворе кризиса.

– Ну, стало быть, и моя очередь наступила, – говорил он за ужином и начинал долгие разговоры о том, кто еще остался без работы. Присутствие в этом списке друзей семьи его весьма утешало.

– Миш, а Володя и Стас уже устроились на работу, – говорила Катя.

– Я знаю, но это шаг вниз, – фыркал Миша.

Катя пожимала плечами – в любом случае, эти люди уже зарабатывали деньги, а Миша не стеснялся занять у Катиной мамы сто рублей на проезд.

Когда Миша пошел петь в хор, Катя удивилась. Выждав некоторое время, она обратилась к нему с вопросом:

– Ты уже послал куда-нибудь резюме?

– Зачем? – Миша был искренен в своем удивлении.

– Затем, что нам не хватает денег.

– Надо урезать расходы, – наставительно произнес муж.

Катя тогда промолчала.

– Ты много можешь сделать и для воскресной школы, и для разных мероприятий… Раз ты там уже работаешь… Стоит только проявить инициативу, – пилила потом она мужа.

Миша только сердился и закатывал глаза. Но Катя все поняла. «Зачем ему что-то там делать, если в доме и так все есть – обед, завтрак, ужин, одежда. Ребенок тоже одет, за художественную школу я плачу… Зачем ему работать!» Катя была огорчена не только тем, что муж удовлетворился минимумом, Миша всегда ей казался амбициозным. Но и тем, что проводящий дома весь день человек не в состоянии помыть посуду, поговорить с сыном, проверить уроки. Катя разозлилась. Тем более что любое ее начинание муж встречал в штыки. В своей критике Миша вдруг стал крайне несдержан и резок.

– Ты что, машину задумала продавать?! – Он услышал ее разговор по телефону.

– Да, выхода почти нет! – Катя и так была огорчена, и особенно разговаривать на эту тему не хотелось.

– Легче всего – продать! – Миша встал в позу.

– Хорошо, – перебила его Катя, – посоветуй что-нибудь. Дельное.

Миша говорил долго, но все больше о том, как кто-то разорился, прогорел, влез в долги.

– Хорошо, я тебя послушаюсь. И не буду продавать машину. Но деньги на открытие магазина ты мне дашь? Ты их заработаешь? – Катя еле-еле сдерживала гнев.

– Я против магазина, – Миша, как всегда, ушел от прямого ответа.

– А за что ты?!

– Ты могла бы пойти работать…

– Но я не хочу! Я хочу свое дело. Я хочу быть хозяйкой.

– Это не что иное, как суетные амбиции.

– Нет, это расчет, обычная математика. Ване нужно будет учиться, а вдруг это обучение будет платным? Нам нужно иметь деньги на врачей – мамы наши не молодеют. Мы же не можем им не помогать. Я могу пойти работать, но времени у меня будет уходить столько же, сколько и на свой бизнес, но работать я буду «на дядю».

В этот раз Катя говорила долго, и закончилось все ссорой. А когда Миша узнал, что она открыла магазин, то даже не помог затащить тяжелые пакеты с кормом.

– Ты меня не слушаешь. Вот живи своим умом и сама все делай!

Кате за всеми деловыми хлопотами и заботами о сыне некогда было реагировать, убеждать, стыдить и призывать к здравому смыслу. Она на карту поставила почти все ради собственного дела, и теперь ей надо было выстоять.

К тому времени, когда все самые тяжелые вопросы, типа «быть или не быть», Катей были решены в одиночку, Миша почти перестал ее интересовать. Мужчина на диване стал обычным источником раздражения, и даже воспоминания о прежней любви не могли смягчить ее.

Сейчас, стоя с мужниными брюками и услышав его ответ, Катя рассвирепела. Их отношения миновали все стадии супружеского охлаждения и разочарования, теперь надо было просто расстаться. Расстаться спокойно, уважительно, так, чтобы через много лет, когда утихнут все обиды, встречаться с легким сердцем. Но даже это Миша не в состоянии был сделать. Тогда, забыв о всех правилах приличия и деликатности, она сказала:

– Эта квартира моя. Ее купил мой отец. И живем мы здесь только потому, что моя мама была великодушна. Мы, как молодая семья, должны были работать и зарабатывать на свое жилье. Это прежде всего касается главы семьи – то есть тебя. А моя мама могла бы сдавать эту квартиру, уйти с работы и жить на деньги с аренды. Но нас пожалели, и мы с первого же дня живем в своей квартире. Сейчас, когда наша с тобой жизнь совершенно невозможна, ты должен уйти. Я не хочу тебе напоминать, что юридически здесь не придерешься. Я владелица квартиры и хочу, чтобы ты выехал.

Миша спокойно допил чай, со звоном бросил в раковину чайную ложечку и вышел из кухни. Катя поняла, что никуда он не уедет, а она никогда не обратится к закону, который ее защищает. Она никогда не будет его выселять по суду, приставами и милицией. Она не будет скандалить, орать, выбрасывать вещи на лестничную площадку. Она слишком хорошо воспитана, она думает о сыне, который, несмотря ни на что, должен любить и уважать отца. Катя – другой породы, а Миша этим с удовольствием воспользуется. И жить они будут так же – с вечно разбросанными по квартире его вещами, с его окриками в адрес Вани и хамоватым иждивенчеством. Катя, которая за свою недолгую жизнь уже совершила немало серьезных поступков, пасовала перед этим мужчиной. Она знала, что будет плакать ночами, что будет неловко объяснять сыну все коллизии их странной семейной жизни – папа спит на диване в гостиной, мама в спальне, – она знала, что весь интерес к такому любимому занятию, как «украшательство квартиры», будет потерян – какая разница, что висит на окнах, если на мебели валяются грязные вещи, а в кухне немытая посуда.

– Мама, я заеду к тебе сегодня? – Катя позвонила маме с работы.

– Я занята. – Наталья Владимировна никогда не была свободна.

– И все же я заеду. – Катя даже не слушала ответа. Ей надо было сейчас с кем-нибудь поговорить. Не пожаловаться, не поплакаться, ей даже не надо было рассказывать о том, что ее волнует. Ей просто хотелось поговорить с кем-то, кому не надо ничего долго объяснять. Катя знала, что разговор с мамой начнется на повышенных тонах – Наталья Владимировна всегда была чем-то недовольна, и Катя умела отвечать ей в тон. И обсуждать они будут совершенно отвлеченные предметы типа качества воды в мамином кране. И мамин тон будет такой, словно это она, Катя, насыпала бог весть какой дряни в городскую систему водоснабжения. Кате сейчас хотелось именно такого разговора, потому что мама, разговаривая о воде, безошибочно поймет настроение дочери и, не задав ни одного вопроса, выскажет суть того, что так волнует Катю.

– Совершенно невозможно ездить! – Мама жарила кабачки и возмущалась.

– Почему? – Катя поморщилась, после продажи машины разговоры о автопроблемах она воспринимала болезненно. Уж очень она любила свой автомобильчик.

– А права все покупают! Они же не учатся, они же сразу на дорогу выезжают.

Катя молчаливым кивком подтвердила правоту маминых слов.

– Ты кабачки будешь? – Мама на секунду повернулась к дочери и тут же добавила: – Ты когда своего «кенара» выгонишь? Ну уж засиделся он. Пора и совесть бы откопать.

– Ну почему ты его «кенаром» называешь? – Катя совершенно не удивилась повороту разговора.

– Так он же у тебя певун. Поет и горя не знает. И всегда, кстати, таким был. Я все видела, но только тебе ничего не говорила.

– Почему?

– Бессмысленно. Ты была влюблена.

– Это – да. Мама, он не уезжает, – вздохнула Катя.

– То есть?! – Мама бросила кабачки на произвол судьбы.

– Так. Не уезжает.

– Ты с ним разговаривала?

– Да. И разговаривала. И ругалась. И убеждала. И даже напомнила, что квартира моя.

При последних словах мама удовлетворенно кивнула:

– Последний аргумент на него не произвел никакого впечатления, да?

– Да.

– Умен. Знает, с кем имеет дело, – промолвила мама, вернувшись к кабачкам.

– Мам, я действительно не хочу доводить дело до суда. То есть я не хочу судиться из-за квартиры. Но на развод я подам. Хотя даже не представляю, как Ванька на это все отреагирует. А потом и Миша еще добавит масла в огонь – прикинется несчастным. Он умеет…

– Да, умеет. Я давно это поняла. – Мама переложила кабачки на тарелку и поставила ее перед Катей. – Ешь. Совсем молоденькие. Ты пока постарайся сдерживаться. Не устраивай скандалов. А решила ты все правильно: быстрее отрежешь – быстрее заживет.

– Мам, – Катя запнулась, – мам, а… куда он пойдет? Ему же негде жить…