Таков один из Софизмов Федоновых, наполненный, впрочем, высочайшими истинами. «Ежели твой невольник умертвит себя, – говорит Сократ Кевиту, – не наказал ли бы ты его, когда б мог, за то, что он не справедливо лишает тебя добра, тебе принадлежащего?» Добродетельный Сократ, что ты нам говоришь? Разве уже не принадлежат Богу по смерти? Совсем не то; а должно бы было сказать, ежели ты обременишь своего невольника такой одеждой, которая мешает ему исправлять тебе услуги, то накажешь ли ты его, что он скинет то платье для лучшего исполнения своей службы? Великое заблуждение придавать лишнюю важность жизни; как будто смерть нас вовсе уничтожит. Жизнь наша ничто пред очами Бога; она так же ничто в глазах рассудка, и так должна быть ничто и для нас; и когда мы оставляем свое тело, то ничего более не делаем, как снимаем беспокойную одежду. Стоит ли из сего делать столько шуму? Милорд, сии рассказчики не искренны: будучи глупы и жестокосерды в своих рассуждениях, они увеличивают мнимой грех, как будто оным, впадающие в него, отнимают у себя существование, а наказывают за него так, как будто бы они могли пребывать вечно.

Что принадлежит до Федона, то он сообщил им одно правдоподобное доказательство, какое они могут употребить, и сие рассуждение там предлагается только слегка и мимоходом. Сократ осужденный неправедным судом чрез несколько часов лишишься жизни, не имел нужды с великим вниманием рассматривать, позволено ль ему располагать ею. Полагая, что он точно говорил те речи, которые Платон заставляет его говорить, поверь мне, Милорд, что он прилежнее б об них размышлял в случае употребления их в действо; а в доказательство, что нельзя извлечь из сего бессмертного сочинения никакого сильного возражения против права располагать своею жизнью, служит то, что Катон читал его два раза в самую ту ночь, в которую он оставил землю.

Сии Софисты также опрашивают: может ли быть когда жизнь злом? Рассматривая сию кучу заблуждений, бед и пороков, коими она исполнена, скорее придешь в искушение спросить: бывает ли она когда добром? Преступление непрестанно окружает самого добродетельного человека; каждое мгновение жизни готов он предашься в корысть злого, или сам злым сделаться. Бороться и терпеть, вот часть его в сем свете; зло делать и терпеть, вот участь бесчестного. Во всем прочем они между собой различны, и не имеют ничего общего, кроме бедствий жизни. Если тебе надобны доказательства и примеры, я приведу тебе предсказания, ответы мудрых? действа добродетели, награжденные смертью. Оставим все сие, Милорд: я говорю с тобою, и спрашиваю тебя, какое главное упражнение мудрого здесь в свете, если не то, чтоб заключаться, так сказать, внутрь души своей, и принуждать себя быть мертвым во время жизни? Единый способ, найденный рассудком для избавления нас от бедствий человечества, не в том ли состоит, чтоб нам отвлечь себя от земных предметов и от всего, что есть в нас смертного, войти в самих себя, и вознестись к высочайшим умозрениям? И ежели наши страсти и заблуждения составляют наши бедствия, то с каким рвением должны мы желать того состояния, которое нас от тех и от других избавит! Что делают сии сластолюбцы, столь нескромно умножающие свои страдания своим сладострастием? Они уничтожают, так сказать, свое существование, стараясь распространить его на земли; они умножают тягость оков своих числом своих прельщений; они ничем не наслаждаются, чтобы не приготовляло им тысячи горестных лишений: чем больше они чувствуют, тем более терпят; чем больше углубляются в жизнь, тем будут несчастнее.

Но вообще, если угодно, пусть почитают добром для человека, чтоб несчастно пресмыкаться на земли, я на то согласен: я не требую, чтоб весь род человеческий единодушно принес себя в жертву, и сделал из света пространную могилу. Есть, есть злосчастные, уполномоченные общим путем не следовать, для которых отчаяние и горькие печали суть отпуск от природы. Для них-то было бы так же безумно думать, что жизнь их есть добро, как Софисту Посидонию, мучимому подагрой, не признаваться, что она была болезнь. Пока нам хорошо жить, мы сильно того желаем, одно токмо чувствование чрезвычайной муки может в нас побеждать сие желание: ибо мы все получили от природы величайший ужас к смерти; и сей ужас скрывает от наших глаз бедности человеческого состояния. Долго сносят жизнь тягостную и скорбную, пока решатся ее оставить, но когда единожды скука жить преодолеет ужас смерти, тогда жизнь очевидно уже есть великое зло, и кажется нельзя довольно скоро от нее освободиться. И так, хотя невозможно означить точно, когда она перестает быть добром, по крайней мере, весьма известно, что она бывает злом гораздо прежде, нежели мы-то почувствуем; и у всякого разумного человека право отказаться от нее предшествует задолго искушению от нее освободиться.

Не все еще по отрицании, что жизнь может быть злом, дабы тем отнять у нас право от нее освобождаться, они говорят потом, что она есть зло, дабы укорять нас, что мы сносишь ее не можем. По мнению их, то робость, чтоб избавиться от своих напастей и мучений, и будто одни только трусы предают себя смерти О Рим, покоритель вселенной у какое собрание трусов дали тебе владычество! Пусть уже Аррия, Эпонина, Лукреция будут в том числе, они были женщины: но Брут, но Кассий, и ты, который, разделял с богами почтение земли удивленной, великий и божественный Катон, ты которого Августейший и священный образ оживлял Римлян святою ревностью и приводил в трепет тиранов, твои гордые чтители не думали, что некогда в мрачном углу школы, презренные Риторы будут доказывать, что ты был только малодушный, за то, что отказал счастливому злодеянию жертвовать добродетелью в оковах! Сила и величество нынешних писателей, как выспренни вы, и как с пером в руке вы неробки! Но скажи мне мужественной и неустрашимой герой, которой бежишь так храбро от сражения, дабы сносить долговременнее тягость жизни; когда горящий уголь упадает на сию красноречивую руку, Для чего ты так скоро ее отнимаешь? Ты не можешь вытерпеть жару от огня! Ничего, скажешь ты, не принуждает нас терпеть горящий уголь; а меня что принуждает сносить жизнь? Больше ли стоило Провидению произвести человека, как былинку? То и другое не равно ли Его творение?

Без сомнения в томе есть мужество, чтоб терпеть с постоянством муки, коих нельзя избегнуть: но один только безумной терпит добровольно те, от которых, не сделав зла, может освободиться; и часто есть величайшее зло, сносить зло без нужды. Тот, кто не может себя избавить от плачевной жизни скорою смертью, подобен страждущему, которой лучше хочет допустить заразиться рану, нежели подвергнуть ее полезному железу лекаря. Приди почтенный Парисот[4], отрежь мне ногу, которая погубит меня. Я стану на тебя смотреть, исполняющего то, не изменяясь, и позволю считать себя робким тому храброму, которой допустил свою до согнития, не имея смелости употребить то же средство.

Я признаюсь, что есть обязанности, не позволяющие всякому человеку располагать самому собою, но за то сколько есть и таких состояний, которые к тому принуждают? Пусть судья нужной для благоденствия отечества, пусть отец семейства доставляющий пропитание детям; пусть должнике, которой разорил бы своих заимодавцев, посвящают себя должностям своим, чтобы с ними ни случилось, пускай множество других отношений гражданских и домашних принуждают честного человека несчастного сносить бедствие жизни, для избегания большого несчастия, сделаться несправедливым; но должно ли для того, в различных совсем случаях хранить, на счет толпы несчастных, жизнь, которая ни кому не полезна, кроме того, кто умирать не смеет? убей меня, говорит дикой в дряхлости своему сыну, которой несет его, сгибаясь под тягостью; там неприятели, поди сражайся вместе со своими братьями, поди спасай детей своих, и не дай отцу своему впасть живому в руки тех, которых они едал ближних. Если б голод, страдания, бедность, хуже диких, домашние неприятели, и позволяли несчастному калике съедать в своей постели хлеб семейства, которого едва для себя достаете оной; то тот, кто ни чем не привязан, тот кого Небо осудило жить на земли, и которого несчастное пребывание не может производить никакого блага, для чего тот, по крайней мере, не можете иметь права оставить жилище, где жалобы его скучны и муки бесполезны?

Рассмотри сии рассуждения, Милорд; собери все сии причины, и ты найдешь, что они приводят к самым простым естественным правам, о которых разумной человек никогда не сомневался. Действительно, для чего бы нам было позволено лечишь себя от подагры, а запрещено лечиться от жизни? Не от одной ли руки та и другая нам достаются? Если тяжело умирать, так что же скажут? Разве приятно принимать лекарства? Сколько людей предпочитают смерть леченью? доказательство, что природа отвращается того и другого. Пусть же мне докажут, для чего позволительнее избавлять себя от зла проходящего употреблением лекарств, нежели от зла неисцелимого отнятием жизни? И почему меньше виновно принимать хину в лихорадке, как опиум в каменной болезни? Ежели мы посмотрим на предмет, то одно и другое делается для избавления нас от страдания, если посмотрим на способ, тот и другой равно естественны, когда посмотрим на отвращение, то и оно равно в обоих случаях: если посмотрим на изволение Господне, то какое зло хотят преодолеть, которое бы не от него ниспосылалось? От какого бедствия хотят себя избавить, которое бы не от Его руки происходило? Какой есть предел, где кончится власть Его, и где можно законно ей сопротивляться? И так разве не позволено нам переменять состояния никакой вещи, потому что все существующее есть по Его воле? Разве ничего не должно делать в свете, опасаясь преступить Его законы? Но чтоб мы ни делали, можем ли когда их нарушить? Нет, Милорд, звание человека величественнее и благороднее. Бог не с тем оживотворил его, чтоб он оставался неподвижен в вечном бездействии; но дал ему волю, чтоб делать добро, совесть, чтоб желать его, и рассудок, дабы оное избирать. Он поставил его единым судиею своих действий; он начертал в его сердце: твори то, что полезно тебе и никому не вредно. Ежели я чувствую, что мне полезно умереть, тогда упорствуя жить, я противлюсь его повелению; ибо если вложено в меня желание смерти, то уже чрез то и предписывается мне искать ее.