Жюльетта Бенцони - Ночные тайны королев

София-Доротея заблуждалась. Ее любовь пережила века…

Когда в 1766 году английский король Георг III напутствовал свою молоденькую сестру, просватанную за датского государя Кристиана VII, он был спокоен за ее судьбу и доволен тем, как замечательно все уладилось.

– Каролина (вообще-то принцессу звали Каролина-Матильда, но домашние обращались к ней именно так – Каролина), вам всего пятнадцать, а вы вот-вот станете королевой! – Тут Георг значительно поднял палец, и девушка, чтобы скрыть неуместную улыбку, поднесла к лицу чайную розу. Она знала, что у ее братца с детства существовали очень твердые понятия о правах монархов и об их высоком предназначении. Понятия эти были внушены ему фаворитом матери шотландским пэром лордом Бютом, который полагал, что только абсолютизм может принести подданным истинное счастье, а стране – процветание. Каролина терпеть не могла разговоров о «государственных интересах», но спорить с королем не приходилось, поэтому она, покорившись судьбе, вздохнула и в течение получаса слушала рассуждения о том, как ей следует позаботиться о благе Дании.

– …Тут не обошлось без вмешательства Провидения, – заканчивал Георг свои наставления. – Если бы не господня воля, вы не смогли бы взойти на престол в столь нежном возрасте. Так будьте же достойны своего высокого предназначения и обещайте не забывать об Англии, родине ваших предков!

Каролина, недоумевая, обещала. Ее предки происходили из Ганновера и Мекленбурга и к Англии отношения не имели. «Странно иногда Георг говорит, – промелькнуло в голове у девушки, – так странно, что и вовсе понять нельзя, что он имеет в виду». Но тут Каролине вспомнилась одна история, рассказанная матерью, вдовствующей принцессой Августой (отец Георга и Каролины умер рано, не успев взойти на престол, так что воспитывались дети одной матерью, женщиной суровой и непреклонной, всегда мечтавшей о троне, но так и не поднявшейся по его ступеням).

– Дед ваш, дочь моя, – говорила принцесса Августа, прилежно склонившись над пяльцами («Вышивание – это порядок и усидчивость!» – не уставала она повторять, когда маленькая Каролина жаловалась ей на резь в глазах и исколотые пальцы), – дед ваш, покойный Георг II, всю жизнь ненавидел Англию. Ему не нравилось тут решительно все – английские повара, английский образ мышления, английские кучера и английская конституция. Разумеется, он никогда не скрывал своих воззрений от внука, а уж после смерти моего супруга, а вашего отца принца Фредерика, поняв, что именно Георг наследует трон, король едва ли не каждый день призывал мальчика к себе и твердил: «Англия – дурная страна! Мы все из Ганновера, и нет на свете чести выше, чем быть тамошним курфюрстом! Сделайте все, чтобы ваши дети – или хотя бы внуки – вернулись на благословенную землю предков».

Августа так искусно изменила голос, подражая нервическому высокому тембру своего свекра, что Каролина засмеялась. Ей не приходилось встречаться с дедушкой, но она знала, что теплых чувств никто из ее близких к нему не питал.

– Чему вы смеетесь? – недовольно вскинула голову Августа. – Я всего лишь пересказала слова покойного короля. Следите-ка лучше за узором, ваше высочество. В прошлый раз вы были так рассеянны, что вышили розу зеленым. Так вот, – вернулась Августа к своему повествованию, – постепенно маленький Георг, в котором всегда сидел дух противоречия, проникся убеждением, что Ганновер – место для жизни непригодное, что все тамошние обитатели не выносят англичан и что его, принца Георга, долг заключается в том, дабы доказать Англии: у нее никогда не было лучшего и более заботливого правителя, чем он, уроженец крохотного провинциального Ганновера. Все это, – заключила Августа, – я рассказала вам для того, чтобы вы не удивлялись, когда ваш венценосный брат станет в вашем присутствии бранить ганноверское курфюршество и заверять, что его пращуры все до единого были англичанами. На людях Георг так не делает, но в кругу семьи дает иногда волю своим чувствам…

Каролина с состраданием взглянула на короля. Значит, вот почему он произнес эти несуразные слова! Какое счастье, что дедушка умер, когда она была совсем дитя, – а то бы и ее, пожалуй, мучил своими скучными разговорами о Ганновере.

Девушка вздохнула и, перед тем как уйти от брата, уже отпустившего ее величественным мановением руки, спросила некстати:

– Как вы думаете, братец, а мой жених похож на портрет, который прислал мне?

– Каролина, это переходит все границы! – возмутился Георг, всегда свято соблюдавший тонкости этикета. – Аудиенция закончена, я позволил вам удалиться, а вы снова задаете вопросы!

– Да-да, – пробормотала принцесса, – я сейчас уйду. Не беспокойтесь, моего промаха никто не заметил – мы же тут одни.

И подумала: «Ну уж нет! Я постараюсь, чтобы в Копенгагене порядки были иными. С придворными, безусловно, нужны строгость и неприступность, но уж с родными-то!.. А я, между прочим, его все равно люблю, хоть он и король. Только вот… – неожиданно пришло ей в голову, – только вот поможет ли мне Георг, если будет в том нужда? Вдруг со мной что-нибудь случится, когда я стану королевой Дании? А Георг решит, что я сама виновата, и предаст меня. Он ведь такой безупречный. Он и к себе беспощаден, и к другим тоже…»

Девушка встряхнула головой. Что за странные мысли! Впереди ее ожидают только радости и счастливая жизнь. Судя по портрету, король Кристиан красив и добродушен, она наверняка понравится ему – так же, как он нравится ей.

Каролина-Матильда сделала глубокий реверанс и покинула своего брата.

Назавтра она взошла на борт корабля, который должен был доставить ее в Данию.

…Но семнадцатилетний Кристиан VII совсем не походил на свой парадный портрет, копию с которого показывали английской принцессе. То есть что-то общее между оригиналом и изображением безусловно было, однако же ни о красоте, ни о тем более добродушии и говорить не приходилось. Злобный, болезненный, развратный, Кристиан совершенно не годился на роль короля. Корона оказалась слишком тяжела для этого юноши, которого на удивление бесцеремонно и настойчиво приучали к мысли о том, что он – надежда всей страны.

Отец Кристиана Фредерик V был человеком жизнерадостным, неутомимым, храбрым и – что весьма немаловажно – прекрасно образованным. Когда жена, Луиза Английская, робко говорила ему, что он ведет слишком уж невоздержанный образ жизни, Фредерик сначала недовольно хмурился, потом ненадолго задумывался и, наконец, отвечал какой-нибудь подходящей цитатой из древних авторов. Супруга, привыкшая к этому, мрачно кивала, а Фредерик восклицал победоносно:

– Вот так-то! С Горацием (или Вергилием, или Катоном, или Плинием) не поспоришь! В его время умели радоваться каждому мгновению бытия!

И возвращался к своим женщинам, лошадям, собутыльникам и – книгам.

Рождение наследного принца привело короля в восторг. Он долго обнимал слабо улыбавшуюся ему Луизу, громогласно благодарил бога, тут же с проклятиями отпихивал любимую собаку, которая каким-то чудом сумела пробраться вслед за хозяином в покои роженицы, и то и дело обращался мыслями к тому, как он станет воспитывать Кристиана.

– Я сделаю из него настоящего воина! – уверял король. – Он вырастет истинным мужчиной, рыцарем без страха и упрека! Уж я об этом позабочусь!

И государь, немедленно перейдя от слов к делу, принялся подыскивать для малыша достойного гувернера. Его выбор пал на графа Ревентлофа, и, говоря откровенно, совершенно напрасно. Не то чтобы граф был от природы жесток или непроходимо туп, но он совершенно не понимал, каков характер у вверенного ему наследника датского престола. По всей видимости, Ревентлоф привык идти к своей цели по прямой, не останавливаясь ни перед какими препятствиями и без излишних раздумий их сокрушая. Чаще всего, к сожалению, таковым препятствием оказывалось слабое здоровье мальчика.

– Пора вставать! – каждое утро в половине пятого гремело над ухом ребенка. Кристиан, который накануне поздно заснул, потому что у него опять болела голова, принимался всхлипывать – и получал затрещину. Сдерживая рыдания, мальчик выбирался из кровати и, ежась от холода («Тепло вредно для тела и духа!»), торопливо одевался – сам, без помощи гувернера, потому что Ревентлоф имел королевский приказ: не баловать принца.

Вряд ли король хотел, чтобы над его единственным сыном так измывались, но поскольку Ревентлоф часто докладывал об успехах, которые делал наследник в науках и подвижных играх, то довольный Фредерик полностью доверял наставнику королевича – и не придавал никакого значения жалобам жены.

– Мальчик очень утомлен, он плачет, он бледный и невеселый, – говорила государыня тревожно.

– Плакать мужчине не пристало! – заявлял Фредерик. – Надо, чтобы граф обходился с ним построже!

Поняв, что ее попытки помочь лишь вредят сыну, королева смирилась. Теперь ее сетования и стенания слышал один только господь. А вскоре она сама предстала перед Его престолом. Так в девять лет мальчик стал сиротой.

Ребенка заставляли подолгу просиживать в классной комнате и зубрить иностранные языки и математику, но главное – его все время пытались развивать физически, хотя мальчик был худ и слаб здоровьем. В жару и мороз, сразу после сна, днем и даже поздно вечером безжалостный Ревентлоф приказывал ему садиться на коня и проезжать верхом несколько миль, а потом отправляться на урок фехтования.

Немудрено, что характер у бедняги испортился, а разум, который и так-то был не слишком светлым, грозил затуманиться окончательно. С юным Кристианом случались приступы падучей, его нередко одолевали галлюцинации. Однако Ревентлоф как будто ничего не замечал. Он твердо решил превратить этого недалекого и неуравновешенного увальня в мускулистого атлета… с мозгами по меньшей мере Ньютона.

И сам мальчик с годами тоже стал стремиться к этому. Мало того: желание стать королем, причем сильным не только духом, но и телом, превратилось у него в настоящую манию. Он частенько щупал свой живот и руки, проверяя, не стали ли его мышцы крепкими и твердыми, как камень.