– Ты собираешься в этом отправляться на бал?

Генрих Анжуйский брезгливо коснулся пальцем розового платья, разложенного на креслах. Маргарита неспешно подошла к брату и, потуже завязывая тесемки нижней рубашки, проговорила лениво:

– Ты опять недоволен, братец? Опять учишь меня одеваться? Мне уже четырнадцать, и во многом я разбираюсь куда лучше твоего. Вот если бы дело касалось мужских нарядов, тогда я, пожалуй, прислушалась бы к твоим советам…

Заметив насмешливый огонек, промелькнувший в глазах Марго, Анжу немедленно вспылил. Ему не нравилось, когда кто-нибудь намекал на его многочисленных наложников.

Камеристка Маргариты молча переводила взгляд с герцога на госпожу и обратно. Ей уже приходилось становиться свидетельницей таких стычек, и всякий раз она удивлялась тому, что брат и сестра ведут себя подобно любовникам. Ссорятся громко и отчаянно, ходят друг перед другом полураздетые, а потом непременно мирятся и долго и жадно целуются.

Вот и сейчас Генрих возвысил голос почти до визга:

– Распутница! Как ты смеешь издеваться надо мной?! Я старше тебя, я могу стать королем, и, значит, мне все разрешено! И я веду себя пристойнее, чем ты, во всяком случае, не расхаживаю по Лувру в обнимку с теми, с кем делю ложе!

Марго отвернулась и пробормотала еле слышно:

– Вот ведь сплетники! Ничего скрыть нельзя!

– Ага, – торжествовал Анжу, – так это правда? Ты действительно обнимала этого Шарена прямо в оконной нише?

– О господи, нет, конечно, – отозвалась Марго. – Мы прогуливались по галерее, и он рассказывал мне об одном латинском трактате… Мы заспорили… не сошлись в толковании стиха… и в пылу спора остановились возле окна. Вот и все.

– Но он же привлек тебя к себе!

– Ничего подобного! – защищалась принцесса. – Я пошатнулась, и он подхватил меня. А что, мы разве живем в Испании, где за прикосновение к монаршему телу полагается смертная казнь?

Генрих против воли улыбнулся, представив, скольких дворян лишилась бы в одночасье Франция, если бы такой закон был введен.

Марго, заметившая его улыбку, обрадовалась. История с Шареном ей была неприятна. Этот молодой человек нравился ей, но не более того. Очень глупо получилось, что именно из-за него, возможно, предстоит выслушать укоры матери или же короля.

Екатерина и Карл (сам, кстати, многому научивший сестру) и впрямь решительно не одобряли любовных приключений Маргариты, потому что опасались за ее реноме при европейских дворах.

– Учись скрывать движения сердца, – не раз говаривала ей мать, которая, сама будучи отменной лицемеркой, не могла понять, как это Марго искренне радуется при виде своего очередного воздыхателя. Поначалу, когда дочка была мала, Екатерина надеялась справиться с ее темпераментом с помощью различных травяных настоек – щавелевой или же барбарисовой. Но позже девушка попросту отказалась пить их… или же они перестали действовать.

…Генрих поворчал еще немного для виду, а потом, сменив тон, спросил:

– Марго, помнишь, как ты когда-то соглашалась примерить драгоценности, и парики, и платья, которые я приносил тебе?

– Помню, – кивнула девушка, – но ведь я тогда была совсем дитя. Теперь все изменилось…

Брат сразу опечалился.

– Я думал, тебе приятны эти воспоминания, – проговорил он негромко. – Я думал, ты не забыла мою Мари.

Мария Клевская была той единственной женщиной, которую любил Генрих. Но она умерла, и после ее смерти герцог твердо решил обратить свой взор в сторону мужчин. (Впрочем, он не всегда выполнял данное себе обещание – во всяком случае, при дворе ходили неясные слухи о его связи то с одной, то с другой дамой; никто, однако, не утверждал, что Анжу надолго дарил кому-нибудь свое сердце.)

– Я помню Мари, – ответила принцесса. – И мне нравилось, что ты примеряешь на меня уборы, которые потом преподносишь ей. Ты научил меня разбираться в драгоценных камнях, переливчатых тканях и пышных париках. Но я выросла, братец! – При этих словах принцесса заглянула в глаза Генриху и прикоснулась губами к его щеке. – Пожалуйста, не истязай меня замечаниями! Вы все так строги со мной и не желаете понять, что мне тоже хочется попробовать те плоды, которые давно уже срываешь ты и другие братья.

Генрих засмеялся.

– Смотри, как бы у тебя живот не разболелся, девочка моя! Разве мало ты перепробовала этих самых плодов? Может, хватит?

– У меня еще ни разу не было несварения! – заявила шутница, и герцог нежно обнял ее со словами:

– Ну, что с тобою поделаешь, Марго? Ладно, поступай как знаешь.

– Спасибо, братец, – присела в реверансе Маргарита и спросила не поднимаясь: – Не скажешь про Шарена королю? И матушке тоже?

– Не скажу, не скажу. – Генрих подхватил сестру и в свою очередь осведомился у нее: – Неужели ты не велишь переделать лиф вот у этого безобразия? – И он ткнул в сторону розового платья.

– Хорошо, – охотно согласилась Марго. – Белошвейки успеют, у них еще два дня есть. Вышивки тут и правда маловато…


Но не всегда ее беседы с братом заканчивались столь мирно. Однажды Генрих так рассердился на сестру, что прямо от нее направился к Карлу и выложил все (вернее – почти все), что знал о последних похождениях Марго.

– Оставь, Анжу, мне неинтересно, ей-богу! – Король потянулся было, закинув руки за голову, но тут же болезненно охнул. – Этот конь – настоящий дьявол. Слыхал, что вчера со мною приключилось?

– Весь Лувр гудит, точно растревоженный улей, – отозвался Генрих и спросил участливо: – Что болит? Только плечо?

– Ах, если бы! – Король взялся за серебряный свисток, что висел на цепочке у него на груди, и свистнул. Явился паж. Ловко преклонил у двери колено, вскочил, замер в ожидании.

– Вот что, Мерже… – начал Карл и внезапно остановился, внимательно пригляделся к мальчику. – Не был ли ты случаем вчера на охоте? Что-то мне знакомо это лиловое перо… – И король указал на берет, который паж сжимал в руке.

Мерже потупился и опять встал на колени.

– Сир, я… я… – забормотал он. – Моя лошадь никогда прежде не слыхала звуков рога, вот и понесла…

– Не понимаю. – Генрих Анжуйский подошел к пажу и спросил отрывисто: – Так это вы виновны в падении Его Величества? Да или нет? Отвечайте!

Подросток побледнел и кивнул.

– А не было ли это покушением? – продолжал безжалостный герцог, глядя сверху вниз на несчастного, который, казалось, готов был лишиться чувств. Еще бы! Намек на Гревскую площадь, где находили свою смерть государственные преступники, любое сердце заставит трепетать от страха, а следующие слова Генриха были таковы:

– Вызнать под пыткой имена сообщников и казнить всех. Обезглавить… нет, лучше четвертовать… Сир, вам что доставит большее удовольствие? – обернулся он к Карлу.

– Уймись, братец, – засмеялся король, – да уймись же! Мальчик не понимает твоих шуток. Ну, успокой его, а я пока расскажу тебе, как было дело.

Генрих, улыбаясь, склонился над Мерже и потрепал его по плечу.

– Государь прощает вас, – сообщил он. – И я тоже. Однако впредь выбирайте лошадь понадежнее. Ну же, поднимайтесь!

Встав, юный паж подбежал к королю и припал к его руке. Карл, умевший быть и величественным, и великодушным, сказал ласково:

– Ты вел себя неосмотрительно, но ты не преступник и заслужил прощение. Однако же объясни, куда ты подевался так внезапно? Почему не помог мне подняться? – И, не дожидаясь ответа, обернулся к брату: – Представь себе, я вчера впервые сел на Баярда и решил проверить, так ли он хорош, как твердил де Сен-Фуа, который мне его подарил. Пустил его с места в галоп да еще и пришпорил. Ну, он и помчался! Егеря отстали, вся охота сзади скачет – никак не догонит, а я и рад бы остановиться, но не могу. Забрались в какое-то болото. Баярд вроде успокоился немного, я его к сухому месту направил – и тут откуда ни возьмись выскакивает всадник на каурой кобылке, которая с размаху налетает на Баярда. А он-то только и успел, что передние копыта на островок поставить. В общем, он упал, я тоже, а незнакомец, чьего лица я не успел разглядеть, а лишь перо приметил, скрывается вдали с неясным криком на устах. Что ты кричал, повтори!

– Я кричал: «Простите, государь, она понесла!» – признался красный от смущения паж.

– И далеко ли она тебя завезла? – смеясь, осведомился Карл.

– Да, сир, очень далеко. Я вернулся только под утро и сразу отправился на дежурство в прихожую Вашего Величества. Я хотел повиниться, право слово, хотел, но тут…

– Счастье, что я себе ничего не повредил. Так, расшибся немного. Плечо побаливает, и рука тоже… – Последние слова Карл, разумеется, адресовал не мальчишке-слуге, на которого он уже не обращал внимания, а брату. – Едва успел отряхнуть грязь, как меня нашли и доставили в Лувр. Все так всполошились, точно моей жизни и впрямь угрожал убийца. А я совсем не испугался. Как ты думаешь, Анжу, это страшно, когда тебя пытаются убить?

Генрих поглядел на короля.

– Не знаю, – пробормотал он, – и не хочу задумываться. (Спустя много лет, в 1589 году, Генрих Анжуйский, ставший к тому времени Генрихом III Французским, падет от кинжала фанатика-монаха. Убийцу даже не казнят, а просто растерзают на месте.) Можно отпустить пажа? – переменил он разговор, который был ему отчего-то неприятен.

– Погоди, я же не сказал ему того, что хотел. Пускай сюда явится тот конюх, которому поручен Баярд. Не сейчас, после обеда. Ступай.

И Карл повернулся к брату. Мерже больше не занимал его. Король удовлетворился его объяснениями, а что до вчерашнего приключения, то оно даже доставило ему некоторую радость. Опасности никакой, а разнообразие в жизнь внесло.

– Так что ты, братец, толковал о нашей Марго?

– Ты еще помнишь? – удивился Генрих. – А я-то думал, после истории с этим мальчишкой ты и слушать не захочешь о нашей обожаемой сестрице!

– Я же король, – серьезно ответил Карл. – Я не смею рассуждать только о собственном падении с лошади и не держать в голове другие заботы… государственные, я полагаю? Ведь вряд ли ты с таким пылом убеждал бы меня образумить Марго, если бы не считал ее альковные похождения делом государственным.