— Чувствуешь, как туго сжимаются твои мышцы вокруг меня… да, подними ноги еще выше… вот так… да…

Неожиданно, без предупреждения, он рывком вышел из нее, и Джинни вскрикнула, упираясь в его плечи, пытаясь вернуть… все напрасно. Однако так же внезапно он вцепился в ее бедра, поднимая их. Джинни успела заметить решительно-сосредоточенный взгляд, прежде чем он наклонил голову и, отыскав ее, начал ласкать губами, вонзая в нее язык, обволакивая, обводя, прикусывая, и наслаждение, острое, ставшее почти болью, охватило Джинни с новой силой, которой невозможно было противиться, и она смутно страшилась лишь одного, что он отстранится, не пожелает, не захочет…

Она всхлипывала, лихорадочно перекатывая голову по смятым простыням, стуча по постели туго сжатыми кулаками, выгибая спину, но он неумолимо продолжал ласкать ее, чуть отстранился, снова начал ласкать…

— Алек… о, пожалуйста, Алек!

Он быстро поднял голову. Пальцы проникли в разгоряченную плоть, но сам Алек хотел видеть лицо Джинни, когда она забьется в судорогах наслаждения. Увиденное превзошло даже самые смелые фантазии, и он, именно он, довел ее до этого, заставил отрешиться от себя, потеряться в звездной дали, лишиться рассудка и разума и стать именно той, какой он хотел. И прежде чем ощущения померкли и угасли, он глубоко, мощным рывком врезался в нее.

Эксперимент, черта с два!

Нелепая женщина! Она принадлежит ему. Только и всего.

Алек принял решение.


На этот раз Джинни заснула глубоким усталым сном. Алек осторожно вытянулся рядом, натянул на нее одеяло, укрылся сам.

— Глупая женщина, — повторил он, целуя ее в лоб и прижимая к себе, так что голова Джинни легла ему на плечо. Густые, мягкие волосы рассыпались по его груди. — Здесь твое место, и я очень просил бы не забывать этого.

Джинни тихо застонала во сне. Он снова поцеловал ее и, устроившись поудобнее, закрыл глаза, вспоминая о том, как отказался взять ее несколько дней назад. Из-за благородных побуждений и боязни огорчить Джеймса. А сейчас? По правде говоря, он овладел ею частично именно потому, что этого, вероятно, хотел ее отец. По крайней мере это служило достаточно разумным объяснением для насытившегося любовью мужчины. Теперь ей придется выйти за него.

Алек надеялся, что подарил ей ребенка этой ночью.

Ей придется понять: он сделал то, чего пожелал бы ее отец. Но знал ли Джеймс, что Алек вынудит ее принять решение подобным способом? Вероятно: он был очень проницательным человеком. И знал также, что Алек хочет его дочь.

Алек вздохнул.

И очнулся лишь от звуков тоненького голоска, мгновенно повергшего его в слепящую панику.

— Папа!

Алек рванулся с постели; отуманенный сном мозг прояснился как по волшебству при виде стоящей в дверях Холли. Нужно было запереть дверь! Проклятие! И хотя это оказалось невыносимо трудно, Алеку удалось взять себя в руки и даже выдавить приветливую улыбку. Нельзя дать Холли понять, что она последний человек, которого он хотел бы увидеть в эту минуту.

— Доброе утро, хрюшка. Тебе не кажется, что сейчас ужасно рано, чтобы бродить по коридорам?

— Не знаю. Я проснулась, значит, не так уж рано. Даже немножко светло. Почему ты обнимаешь Джинни?

Особа, о которой шла речь, вздохнула, потянулась и, открыв глаза, оказалась лицом к лицу с пятилетней малышкой, стоявшей посреди комнаты с моделью корабля — по-видимому, фрегата — под мышкой.

Джинни, застонав, зарылась головой в грудь Алека.

— Не будь трусихой. Иди сюда, Холли, а то замерзнешь. И кстати, прикрой дверь, если не трудно.

— О нет, — простонала Джинни, совсем исчезая под одеялом.

— Так почему ты держишь Джинни? И почему она как-то смешно пищит и прячется?

— Доброе утро, Холли, — пролепетала Джинни, приподнимая голову. Высунуться она не могла, поскольку была совсем голая, и поэтому, судорожно вцепившись в одеяло, подтянула его до подбородка и хотела завернуться потуже, но у Алека были другие намерения. Он решительно сжал руки, не давая ей двинуться.

— Я иногда сплю с папой, — пояснила Холли, не сводя с них немигающих мудрых глазенок.

— Здесь еще есть место, хрюшка. Джинни не будет возражать и, кроме того, поможет согреть тебя.

— О нет, — в который раз застонала Джинни, совершенно потрясенная происходящим.

Холли осторожно поставила фрегат на ночной столик и забралась в постель. Алек постарался, чтобы девочка легла поверх простыни, которой были укрыты он и Джинни.

— Устраивайся, дорогая. Вот так, хорошо. Он натянул поверх одеяло и лег на спину, вытянув правую руку. Головка Холли лежала на его плече, Джинни прикорнула рядом.

— Ужасно приятно! — провозгласила девочка. — Джинни такая же теплая, как ты, папа.

— О нет, — в который раз застонала Джинни.

— Почему ты забрела в комнату Джинни, Холли?

— Я сначала пошла к тебе в спальню, папа, но тебя там не было. Ты ведь любишь Джинни, вот я и решила посмотреть здесь.

— Джинни, — хмыкнул Алек, — если я услышу еще один стон, поверь, совершенно разочаруюсь в тебе.

— Теперь у меня будет братик или сестричка?

На этот раз Джинни не застонала — она задохнулась и сдавленно закашлялась. Но Алек весело объяснил:

— Посмотрим, хрюшка. Такие вещи требуют немало времени, знаешь ли. Но я буду стараться. Как, по-твоему, сможешь ты поладить с Джинни?

Холли, задумчиво помолчав, наконец сказала:

— Мне она нравится гораздо больше, чем та леди, мисс Чедуик, которая вечно твердила, какая я милая сладкая крошка. Она была отвратительна, папа, но так нравилась тебе, что я молчала.

— Это несчастное, вынужденное молчать дитя, — сообщил Алек поверх головы Холли, — сумело благородно защитить своего попавшего в беду отца, налив в туфельки мисс Чедуик какой-то омерзительный на вкус пунш. Леди сняла их после особенно быстрого танца, и, как только враг потерял бдительность, Холли нанесла удар.

— Она вопила! — с огромным удовольствием сообщила Холли. — А лицо стало уродливым и красным. Папа сказал, что это оранжево-красный оттенок. Он громко смеялся, но это было потом.

— Тебе действительно нравилась эта мисс Чедуик?

Алек расслышал язвительно-желчные нотки, и это доставило ему необычайное удовольствие.

— Она оказалась весьма страстной… э-э-э… партнершей. Однако у меня не было ни малейшего намерения жениться на ней.

— Ты просто плывешь на своем корабле из одного порта в другой в поисках подходящих партнерш, а они, конечно, готовы на все и выстраиваются в очередь, ожидая, пока ты подаришь им свою благосклонность.

— Хм, весьма интересное заключение. Я уже говорил, Джинни, я всего-навсего мужчина. И не так легко дарю благосклонность. Но на этот раз мне повезло, я отыскал здесь, в Балтиморе, любовницу, которой могу отдать все, что в моих силах… и даже больше. И вполне вероятно, нашел себе жену. В любом случае я рад случившемуся.

— Твоя дочь лежит между нами навострив уши, в этом я нисколько не сомневаюсь.

— Холли, ты спишь?

— Нет, папа.

— Видишь, я говорила! Поэтому и не могу сказать честно, что о тебе думаю!

— Ты любишь папу, Джинни?

— С удовольствием треснула бы его по голове твоим фрегатом, — проворчала та.

Холли извернулась, чтобы получше разглядеть Джинни, и долго всматривалась в ее лицо:

— Ты очень хорошенькая, и мне нравятся твои волосы. Они совсем разноцветные, не то что мои, — рыжие, и коричневые, и светлые, и даже золотые. И глаза ужасно красивые. Папа говорит, что они чисто-зеленые, без всяких там примесей. Но ни одна женщина, даже я… правда, мы не можем быть такими же прекрасными, как папа, но ты для него достаточно миленькая, наверное… Я уже и не пытаюсь с ним сравняться!

— Холли, тебе всего пять лет.

— Зато женской мудростью она может поспорить со столетними старухами, — возразил Алек.

— Холли, когда ты вырастешь, все джентльмены будут добиваться твоего внимания, сочинять стихи в честь твоих глаз, бровей, ушей…

— Это только потому, что их сестры будут гоняться за папой.

И перед глазами Джинни мгновенно возникло страшное видение: вот она, жена Алека много-много лет, и в один прекрасный день, уже пятидесятилетняя, с ужасом наблюдает, как молодые девушки по-прежнему воркуют над Алеком, которому к этому времени гораздо больше пятидесяти и который по-прежнему выглядит таким, как сейчас. О Господи!

— Ты не должна так говорить. Твой папа и без того невыносимо высокомерен, и более самовлюбленного человека я не встречала. Он уже сейчас почти невыносим. Нельзя постоянно ему твердить, что он идеален и совершенен.

— Он не идеален, Джинни, и сам все время об этом говорит, зато лучшего папы не сыщешь на свете.

— Ребенок говорит чистую правду, Джинни. И я честный человек, с ног до головы, клянусь в этом.

Джинни уставилась в потолок, внезапно поняв, что уже много лет не смотрела вверх. Обычный, ничем не украшенный, и над самой постелью высохшее пятно от воды. Обои, доходившие до самого карниза, были когда-то ярко-голубые с желтым, но теперь превратились в серые, выцвели и выглядели отвратительно-уныло. Почему никто ничего не заметил? Неужели слуги думали, что ей все равно? Очевидно, так. И девушка неожиданно для себя, удивленно покачав головой, пробормотала:

— Это самое странное утро в моей жизни. Вот я лежу в постели с мужчиной, а его маленькая дочь устроилась между нами. Нет, это какой-то бредовый сон, без сомнения, навеянный рагу из зайца.

— Но ты не ела заячье рагу.

Холли хихикнула:

— Миссис Суиндел сказала, что мне его необязательно есть. И что оно выглядит как вареные кости. А вместо этого дала мне большую чашку тернового пудинга.

Алек пристально взглянул на Джинни и весело сказал:

— Зато я не разочаровал Ленни. Съел все, что мне подали. Ну а сейчас, хрюшка, тебе пора возвращаться к себе. Нам нужно встать, а Джинни не хочет одеваться при тебе, да и я не могу.