Малышка сонно кивнула.

— Он был арабом и лекарем, и как-то я рассказал Орану, что случилось с твоей матерью. Он объяснил, что делать, если мне когда-нибудь случится принимать роды.

— А Джинни боится рожать?

— Именно в этом-то самое странное. Не имею ни малейшего представления, боится ли Джинни рожать или нет. Твоя мама была совершенно особенной, Холли, и мне пришлось очень плохо и больно, когда она нас покинула. И меня мучит совесть, потому что, знай я хотя бы то, что знаю сейчас… может, она была бы с нами сегодня. Только этому не суждено случиться. Твоя мама была очень милой и доброй, и никогда не забывай этого.

— Только она не любила путешествовать, как мы.

— Это верно.

Алек сильно подозревал, что при свете дня пожалеет о своей излишней откровенности с дочерью, но он давно взял за правило никогда не увиливать от правды в разговоре с ней.

— С Джинни очень весело, папа. Она ничего не понимает в женской одежде. И совсем не похожа на миссис Суиндел. У миссис Суиндел на все свое мнение, и иногда это мнение просто ужасно. Только очень странно, что Джинни ничего не знает.

— Никто из вас ни в чем не разбирается! Я чувствовал себя настоящим арбитром мод!

— Мне нравится Джинни.

— Но?

— Джинни не знает, кто она на самом деле, папа. «Вот это удар ниже пояса», — подумал Алек, каменея от неожиданности.

— Интересно, что ты имеешь в виду, хрюшка?

— Она вроде как боится тебя, и ты ужасно ее дразнишь, но… она будет моей мамой?

«Еще один удар, почти смертельный», — подумал Алек, еще не совсем оправившись от первого.

— Нет, — сказал он вслух. — Вовсе нет.

— Но ты видел сон насчет ребенка и очень боялся.

— Знаю, но сам еще хорошенько не понял, в чем дело. Ну а теперь объясни насчет Джинни. Почему она не знает, кто она есть?

— Джинни боится, вот и все.

— Меня?

Алек почувствовал, как Холли снова кивнула, толкнув его головой в плечо. Ну что ж, Джинни по крайней мере должна его опасаться. Он сделал с ней все, что хотел… нет, пожалуй, не все. Он умирал от желания войти в нее, слиться, стать с ней единым целым, показать, как должно быть на самом деле между мужчиной и женщиной, между ними обоими.

Алек презрительно фыркнул, удивляясь собственной глупости.

— Она тоже ужасно зла на тебя. Думаю, ей хотелось бы врезать тебе по голове чем-нибудь тяжелым.

— Это верно, почему-то я имею несчастную склонность раздражать ее.

— Как она повредила ногу, папа?

— Она же сказала, что упала на лестнице.

Теперь настала очередь Холли фыркнуть, и это вышло совсем, как у Алека, так что тот улыбнулся в темноте.

— Ты что-то ей сделал?

— Нет, ничего, по крайней мере не я виноват в том, что она подвернула ногу.

Холли, помолчав, наконец пробормотала сонным, почти неслышным голосом:

— Я хотела бы братиков и сестричек, папа. Джинни — не какая-нибудь глупая девчонка, поэтому не захочет, чтобы и я была глупой. Она научит меня строить корабли, правда ведь? И она любит путешествовать повсюду. Пожалуй, даже больше, чем ты.

— Возможно, ты права.

— А вдруг она не захочет быть мамой? Может, она любит только путешествия и никогда не выйдет замуж. Ты ведь тоже не хочешь жениться?

«Но женщина должна хотеть дом, мужа, очаг и детей», — подумал Алек и внезапно встрепенулся, ужаснувшись собственным мыслям. Он никогда не размышлял о том, что за все время жизни с Нестой делал только то, что хотел, и даже не представлял, что Неста может желать иного, не совпадающего с его планами. Она всегда соглашалась с ним, без единого слова жалобы. Он был эгоистичным себялюбивым ублюдком! И как ни отвратительно видеть сейчас себя в столь черном свете, это чистая правда. А теперь появилась Джинни. Но Джинни отличается крайним упрямством, способностью вывести из себя любого, совершенно не похожа на Несту и нуждается в твердой руке и постоянном контроле, предпочтительно со стороны такого человека, как он. Алек уже хотел сказать дочери, что Джинни сделает именно то, что захочет он, но тут же понял, какой это будет глупостью, тем более что Холли мирно спала: до него доносилось ровное дыхание. Алек немного послушал и снова заснул.


Алек и Холли сидели за обеденным столом в доме Пакстонов. На Холли было новое муслиновое платье с узором из белых и голубых цветочков, а Джинни надела новый наряд из персикового шелка, прекрасно оттенявшего кожу, отчего в волосах заиграли золотисто-красные отблески, а глаза стали такими зелеными, что…

Алек вновь выругал себя за идиотские мысли. Сколько можно перечислять достоинства Юджинии Пакстон! Выглядит она как обычно, ничего особенного. Но тут Алек внезапно обнаружил, что смотрит на ее живот, представляя его набухшим. Набухшим его ребенком. Совсем как во сне.

Джинни весело смеялась, совершенно не подозревая в этот момент о своей «беременности», и раскладывала на столе серебряные ножи и вилки для пущей наглядности:

— Взгляните, отец, Холли, Алек стоит на корме рядом с крышкой люка коммингса. — И добавила, улыбнувшись Холли: — Это такая крышка, которая закрывает дыру в палубе, откуда можно попасть в каюты. Наверху находится ящик, в который собирается дождевая вода. Во всяком случае, ящик еще не был установлен, а когда Алек повернулся, чтобы спросить о чем-то мистера Ноулса, один из людей, прикреплявших наверху снасти, уронил молоток, прямо в ящик, и ящик подпрыгнул и едва не размозжил ногу Алеку. Никогда не видала, чтобы человек взлетал так высоко и быстро и ругался так изобретательно, пока еще находился в воздухе.

— У вашей дочери, сэр, явно садистские наклонности.

— Что это такое, папа?

— Садист — это тот, кто наслаждается страданиями других людей, совсем как моя дочь, — пояснил Джеймс.

— Я бы хотела тоже посмотреть на это, но мистер Ферринг был таким милым, — хихикнула Холли. — Это действительно было так смешно? Папа никогда не прыгает и не делает ничего такого, что позволило бы остальным посмеяться над ним. Он даже не рассказал мне, что молоток свалился.

Алек недоуменно поднял брови на добрый дюйм:

— Откуда, черт возьми, ты взяла это, хрюшка? Конечно, я иногда делаю глупости и ошибаюсь.

— Нет, папа, ты всегда такой замечательный, — заверила Холли, пробуя жареную куропатку. Джинни зашлась смехом:

— Холли, да он визжал как поросенок! Волосы встали дыбом, глаза пожелтели. Рот широко открылся, так что подбородок ударился о живот.

Джинни помолчала, снова хмыкнула и добавила:

— Неудивительно, что вы так высокомерны, Алек. Подумать только, подучили невинную дочь петь вам дифирамбы!

— Нет, — совершенно серьезно объявила Холли. — Папа никогда не сделал бы такого. Просто все его любят, восхищаются, то есть джентльмены, конечно, потому что он такой умный, зато леди… ну… иногда я замечаю, что они просто не сводят с него глаз и переговариваются, прикрываясь веерами.

— Немедленно ешь, Холли, иначе я позову миссис Суиндел, и она накличет дождевые тучи на всю округу.

— Кто это? — осведомился Джеймс, не донеся до рта бокал с вином.

— Миссис Суиндел ни в коем случае нельзя назвать оптимисткой. Если в бочку меда случайно попала капля дегтя, для нее нет большего удовольствия, чем жаловаться и сетовать с утра до вечера, так что никто не сможет слова вставить, и остается либо заснуть, либо превратиться в такого же угрюмого брюзгу.

— Она единственная дама, которая не влюбилась в папу.

— Холли, ешь! И помолчи, иначе это для тебя плохо кончится!

— Да, папа. Джинни ты, по-моему, тоже не очень нравишься, но я могу ошибаться.

— Холли, — почти взвизгнула Джинни. — Слушайся папу и ешь!

— Я тут подумал, — начал Джеймс после того, как все сидящие за столом немного успокоились. — Конечно, «Фаунтин инн» — очаровательное местечко, но я знаю, что вы подыскиваете жилище. Однако этот дом огромный и почти все время пустует, и Джинни и я будем очень рады, если вы и Холли… и, конечно, ваша миссис Суиндел остановитесь у нас, пока не найдете чего-нибудь более подходящего.

— И я смогу видеть мистера Мозеса каждый день! Даже Грейси очень милая и всегда дает мне изюм и яблоки, когда Ленни не видит. Это будет просто великолепно, папа!

Алек быстро сунул ложку хлебного соуса в открытый рот дочери:

— Немедленно закрой рот и жуй, пока не велю тебе проглотить.

Джинни в недоумении уставилась на отца. Она впервые слышала о подобном предложении и не знала, как к этому отнестись, понимала только, что все ее мысли сосредоточены на Алеке, на той ночи, когда он смотрел на нее, ласкал, касался…

Само воспоминание об этом заставило ее щеки вспыхнуть: девушку словно обдало волной жара. Но жить в одном доме с ним, знать, что он спит в комнате, расположенной в нескольких шагах по коридору от ее спальни… этого достаточно, чтобы заставить ее…

— Теперь можешь проглотить. Молодец.

— Надеюсь, ты согласна, дорогая? — спросил Джеймс дочь. — У нас так много места. Можешь нанять еще одну горничную, чтобы помочь Грейси.

— Ты прав, отец.

Взгляды Алека и Джинни скрестились. Она выглядела ошеломленной, немного напуганной и определенно взволнованной. В эту секунду Алек отлично понимал, что он действительно создание извращенное, порочное и совершенно испорченное.

— Если вы уверены, что мы не доставим вам лишних хлопот, сэр, Холли и я будем рады принять ваше приглашение. Что же касается миссис Суиндел, не сомневаюсь, что она будет ныть, и страдать, и мучиться по поводу каждой комнаты, но она хорошо относится к моей дочери, а я постараюсь избавить слуг от ее непрерывных претензий.

— Превосходно. Значит, решено. Мозес! Принесите портвейн для джентльменов. Джинни, отведи Холли в гостиную и расскажи интересную историю о том, как ты впервые попробовала конопатить корабль.

Джеймс откинулся на спинку кресла и улыбнулся. Как приятно добиваться своего, в этом нет ни малейшего сомнения! Джинни выглядит так, словно проглотила лимон, но она переживет это! Интересно, она в самом деле растянула ногу?