Он вышел, а Джинни приподнялась на локтях, чтобы осмотреться. Чисто мужское логово, как раз из тех, что ей по вкусу: повсюду книги и навигационные приборы, на письменном столе — карты и аккуратные стопки бумаг, никакого беспорядка. В переборке смежная дверь, должно быть, ведущая в соседнюю каюту. Интересно, что там? Джинни взглянула на ногу и поморщилась.

— Я — настоящий кошмар, — произнесла она вслух. — Тупица.

— Совершенно верно, но чего же еще можно было ожидать? Вы решили, что хотите узнать побольше о подобных вещах, поэтому подбираетесь к спальне Лоры Сэмон и заглядываете в окно. И видите меня. Но мне это совсем не нравится. Как бы вы отнеслись к тому, что кто-то — мужчина или женщина — подглядывает за тем, что вы делаете со мной в постели?

— Это абсурдно!

— Что именно?

— Вы и я… вместе… в постели…

— Вы действительно так думаете? Нет, не отвечайте.

Он выжал полотенце и обернул распухшую щиколотку. Джинни не могла понять, какая боль сильнее — в ноге или от холода. Потом постепенно наступило онемение, и это было прекрасно.

— Лежите смирно. С четверть часа придется потерпеть. Потом я перевяжу вас и отвезу домой. К сожалению, мой судовой врач Греф Прюитт в настоящее время прогуливается по городу с очень раздражительной дамой.

— Где он познакомился с этой раздражительной дамой?

— Он ее довольно давно знает. Судьба наделила ее, как и Лору Сэмон, фамилией, вызывающей легкое удивление — Суиндел[4]. Не хотите немного бренди? Не важно, все равно вам необходимо выпить.

Джинни, выпила бренди, густое, маслянистое, приятно согревшее внутренности. Она сделала три добрых глотка, и Алек широко улыбнулся.

— Почему вы ухмыляетесь, как деревенский дурачок?

— Над вами. Вы выпили бренди и теперь, бьюсь об заклад, не чувствуете боли.

— Не чувствую, — согласилась она.

— Держитесь, — велел Алек и, развернув полотенце, положил другое, еще более холодное и мокрое. Джинни задохнулась, но ничего не сказала. Алек вытащил стул из-за письменного стола и, придвинув к койке, уселся, скрестив ноги, молча наблюдая, как Джинни опрокинула еще стаканчик бренди, потом еще один. Она взглянула на него и криво улыбнулась.

— Вы действительно занимались с ней любовью.

— Я уже сказал, что да. Она буквально вымотала меня. Очень хороша в постели, а как нежна! Что значит — любящая женщина!

— Я тоже любящая.

Алек не верил ушам. Подобные слова не могли сорваться с уст мисс Юджинии! Только не она, эта ненавистница мужчин, с языком словно бритва! Интересно, очень интересно! Алек знал свой характер — вечное стремление идти до конца, играть с судьбой и переходить все возможные пределы, испытывая удачу и других людей. В конце концов, худшее, что она может сделать, — швырнуть ему в лицо холодное мокрое полотенце.

— Любящая? Что вы имеете в виду?

— Я живу, чтобы любить и быть любимой. А вы разве нет?

— Да, особенно прекрасной женщиной.

— Это не совсем то, что я хотела сказать, но сойдет, потому что…

— Знаю. Потому что я мужчина и не могу понять те неясные и изменчивые оттенки чувств, которые испытываете вы, женщины.

— Верно. Кроме того, вы отвратительны и высокомерны…

— С меня довольно. Я сидел здесь, размышляя, как получше наказать вас, и не мог придумать… до этой минуты.

— Сообразили наконец? Как же именно?

— Вы двадцатитрехлетняя девственница… закоренелая старая дева.

Глаза Джинни едва не выскочили из орбит, но она благоразумно придержала язык, отказываясь быть втянутой в спор, который, как знала, был проигран еще до того, как начался.

— Вы когда-нибудь ощущали экстаз, Джинни? Рот ее открылся сам собой. Превосходный и очень искренний ответ, хотя ни слова не было сказано.

— Экстаз, дорогое дитя, это ряд наиболее поразительных переживаний, которые может испытать человеческое существо. Так, значит, вам неведомо наслаждение женщины?

— Я хочу домой.

— О нет, Джинни, я решил, каким будет ваше наказание. И поверьте, вам оно понравится. Только назовите меня волшебником, кудесником, великолепным мужчиной, человеком с золотым сердцем.

— Я хочу домой.

Она села и сорвала полотенце. Алек так же быстро выхватил полотенце у нее из рук и бросил в ведро с холодной водой, а сам сел рядом, пригвоздив ее плечи к койке.

— Хотите знать, что я собираюсь сделать с вами, Юджиния Пакстон? Нет, вы не посмеете…

— Что именно?

— То, что вы думаете. Эта штука… экстаз. Не посмеете.

— Джинни, почему вы пришли к дому Лоры? Почему взобрались на дерево и прижались носом к стеклу в окне спальни?

Ни звука..

— Хотели получить урок любви?

Ни малейшего звука.

— Хотели увидеть, что я делаю с женщинами, не так ли? Ну что ж, я намереваюсь преподать вам этот самый урок прямо сейчас.

Прекрасные зеленые глаза мгновенно стали пустыми.

— Нет, — выдохнула она.

— Вам понравится, обещаю. Разве вы не устали от собственной двадцатитрехлетней девственности, Джинни?

— Не желаю, чтобы мужчина прикасался ко мне!

— Я не просто какой-то мужчина, дорогая, а мужчина, за которым вы следили. Кроме того, я еще и тот, кто подарит вам блаженство.

— Ничего подобного.

— Что именно?

— Его не существует. И не может существовать. Вы, коварные мужчины, выдумали это блаженство, чтобы заманивать женщин в постель.

— Да вы сама сообразительность, Джинни, — рассмеялся Алек. — Посмотрю, как вы позднее подавитесь этими идиотскими словами. Нет, можете не беспокоиться, что я попытаюсь изнасиловать вас, поскольку всего час назад я овладел Лорой и еще не успел опомниться. Вы, по крайней мере в обычном смысле, по-прежнему останетесь двадцатитрехлетней девственницей.

«Жаль», — подумал он, как только эти неосторожные слова сорвались с языка. Алек с удивлением сообразил, что хочет покончить с ее девственностью раз и навсегда, хочет войти в нее, почувствовать, как она сжимает и стискивает его, увидеть, как наполняются удивлением и восторгом ее глаза, когда он станет вонзаться глубже, еще глубже… а потом внезапно выйдет… хотел ощутить ее дрожь, слышать тихие крики, когда прикоснется к ней ртом… пальцами…

— Изнасиловать? Что это означает?

— А… что я войду в вас. Мужчине необходимо время, чтобы восстановить силы, так же, как и дух, время, чтобы…

— Не хочу, чтобы вы делали это.

— Что делал? Говорите же яснее!

— Дотрагивались до меня. Хочу домой.

— Вы совсем навеселе, того и гляди свалитесь в реку на обратном пути. Нет, останетесь здесь и прекрасно проведете время. Но помните, Джинни, это наказание за отвратительное бесстыдное поведение.

— То, что вы собираетесь делать, куда более отвратительно, и я этого не потерплю. Ни за что!

Алек сжал ее плечи еще сильнее и, наклонив голову, поцеловал Джинни в стиснутые губы, нежно, легко. Она пыталась увернуться, но Алек оказался слишком силен. Он целовал и целовал ее и сам не мог поверить тому, что чувствует. В самом начале он едва не отстранился, но не сумел. Алек целовал многих женщин, как сейчас Джинни, только теперь не мог оторваться. Он желал продолжать до самого смертного часа, до конца жизни, и это пугало его, но Алек не останавливался. И не собирался останавливаться.

Когда Алек наконец поднял голову и взглянул на нее, стало ясно, что Джинни так же потрясена, как и он. Глаза — удивленные, затуманенные, из горла вырвался тихий, невнятный звук, но Алек все понял и снова поцеловал ее.

В следующую минуту, она начала колотить его кулачками по плечам, не особенно больно, лишь затем, чтобы привлечь внимание.

— Хочу домой.

— Вы никуда не пойдете, так что лежите смирно. Признайтесь, что вам так же понравилось целоваться, как и мне. Что это с вами стряслось? Я только хочу доставить вам еще более острое наслаждение.

— Я не буду вашей шлюхой.

— Конечно, не будете. У вас для этого нет ни умения, ни таланта. Любой содержательнице борделя достаточно взглянуть на вас, чтобы тут же отказать в приеме. Когда я закончу просвещать вас, мистер Юджин, вы еще долго будете изумляться тому, что не выносили мужчин, настолько собственная женственность восхитит вас. Возможно, вы даже сожжете все мужские панталоны…

— И начну умолять вас сделать меня своей любовницей, взять, как вы берете всех этих развратных женщин? Ненавижу, ненавижу вас, Алек Каррик! Высокомерный, жестокий…

— По крайней мере я не слежу за людьми, не подглядываю за ними в самые интимные моменты, не лазаю по деревьям под чужими окнами! Довольно!

Теперь Алек рассердился по-настоящему, и на этот раз поцелуй был почти грубым, требовательным. Он насильно раздвинул ее губы и пробормотал, почти не отнимая рта:

— Попробуйте только укусить меня, и сильно пожалеете, дорогая.

Но по правде говоря, прикосновения его языка действовали на Джинни так опьяняюще, что ей и в голову бы не пришло пытаться укусить его. И теперь, когда ей напомнили о столь эффективном способе обороны, необходимо было защитить свои честь и достоинство. Она сжала зубы. Сильно.

Алек дернулся, наливаясь краской гнева и желания: такого странного смешения чувств он никогда не испытывал раньше.

— Ах, Джинни, я сделаю так, что вы сильно пожалеете о содеянном.

— Алек, я хочу домой.

— Лучше лежите смирно, или кончите тем, что окажетесь дома в разодранном в клочья мужском костюме. Он спокойно начал расстегивать ее рубашку.

— Нет!

— Я свяжу вас, если понадобится, Джинни, и силой волью вам в глотку целый стакан бренди.

— Нет, не посмеете, я не позволю вам, исцарапаю лицо…

Алек стащил с себя галстук, сжал ее запястья и, замотав их, поднял ее руки над головой.

— Нет!

Он привязал один конец к спинке койки.

— Ну вот, хватит споров и криков. Наказание и урок. Вы и выиграли и проиграли, Джинни. Думайте об этом именно так. И еще думайте о том, что право мужчины — одолеть женщину. Думайте о том, как я заставлю вас покориться, заставлю вас захотеть испытать в моих объятиях страсть, еще и еще, много раз. Думайте обо всем этом, пока я прикладываю все усилия, чтобы вы остались совсем голой, как в тот день, когда родились на свет в Балтиморе.