Глава 23

Получив разрешение высшего начальства, Сердюков, Кондратий, врач и трое полицейских отправились на Волковское кладбище, где покоились останки Платона Петровича. Он не стал уведомлять об этом родственников, щадя их чувства. Не известил следователь и доктора Литвиненко. На кладбище стояла благостная тишина. Кладбищенский сторож привел их к могиле и, неодобрительно качая головой, отошел. Грешно тревожить покой мертвых! Полицейские чины взялись за лопаты, и вскоре гроб извлекли из земли. На нем сохранилась еще некогда роскошная обивка, кисти и шнуры, опоясывавшие его по периметру. Крышка на удивление быстро поддалась, и взору гробокопателей поневоле предстал покойник во всей красе. Тлен еще не вступил в свои права, и врач, зажимая нос, вполне мог осмотреть тело.

– Насколько я могу судить по внешним признакам, следов отравления нет. Скорее я бы предположил банальный сердечный приступ. Во всяком случае, вид типичный. – И доктор поспешно отошел прочь.

Сердюков, тоже прикрыв рот и нос платком, заглянул в гроб. В этот же миг над умершим наклонился и Кондратий. Секунду они оба смотрели в лицо покойника. Колдун пошевелил губами, неожиданно схватил руку следователя и быстро заставил его дотронуться до ледяной мертвой руки Прозорова. Следователь взвизгнул и отскочил от гроба как ужаленный, оглашая могильную тишину нелитературными словами в адрес мужика. Но тот словно не слышал, продолжая сосредоточенно созерцать покойного.

Вскоре неприятное дело закончилось. Мертвеца снова предали земле и с облегчением тронулись в обратный путь. Седюков продолжал бранить Кондратия за его дурацкие шутки, но тот не проронил ни слова. Одно стало понятно – Литвиненко солгал. Платон Петрович умер своей смертью. Другое дело, что ему могли в этом помочь, рассказав что-то особенно его расстроившее и взволновавшее. Это и привело к удару, к скоропостижной смерти.

Оказавшись наконец у себя на квартире, Константин Митрофанович пытался побыстрее отринуть прочь отвратительные впечатления дня. Чего он только не повидал на своей службе! Его трудно было испугать или поразить. Но в этой истории он не мог отделаться от жуткого ощущения прикосновения мертвой руки и долгого, проникающего взгляда сумасшедшего мужика. Какого черта он потащил его на кладбище, что он там собирался важного узреть и поведать? Борясь с раздражением и внутренним напряжением, Сердюков проглотил ужин, отпустил прислугу и прилег на кушетку. Он уже дремал, как вдруг почувствовал странный толчок в груди. В голове нарастало неприятное ощущение, стало тяжело дышать. Он повернулся на спину и широко раскинул руки. Старая узкая тахта странным образом почудилась широкой супружеской кроватью, застеленной тяжелым розовым шелком. Он не удивился, потому как знал, что лежит на своей постели и ждет жену. Запах ее чудных сладких духов пропитывал окружающее пространство. Рукой он дотянулся до ее панталон модного нынче цвета «лосось». Она сбросила их только что. Он притянул нежный комочек к себе и вдохнул. Острое желание обладать ею пронзило его так больно, что он вскрикнул и… упал. Ударился об пол и с безумным видом оглядывал свое убогое холостяцкое жилье. Что это? Галлюцинации? Высокая температура? Переутомление? Страшное подозрение охватило Константина Митрофановича, и он лишился чувств, так и не встав с полу.

На другое утро, весь разбитый и полный смятения, следователь двинулся на службу. В этот день он намеревался снова побеседовать с главной подозреваемой. На сей раз он встретил Прозорову без прежней любезности. На это у него не осталось сил. Маргарита Павловна с изумлением увидела, что следователь явно болен, так ужасен был его вид. Вопросы он задавал невпопад, слушал невнимательно. Его явно волновали посторонние вещи. Марго ерзала и никак не могла дождаться конца допроса. Вдруг молодая женщина с испугом увидела, как лицо следователя странно переменилось. Он судорожно дернулся и двинулся к ней, но словно не видя ее. Маргарита Павловна вскочила со стула и попятилась.

– Что с вами, Константин Митрофанович?

– Разве ты уже не узнаешь меня, моя деточка? – произнес следователь голосом, который чрезвычайно напомнил ей голос покойного мужа.

Марго не могла вымолвить ни слова. А он приблизился и дотронулся до нее. Она слишком хорошо помнила это прикосновение! Мысли ее стали путаться от страха, она прикрыла глаза и ощутила объятия. Его, Платона Петровича. Сильные, волнующие, уверенные объятия мужа и хозяина. Вот, наконец-то страшный кошмарный сон закончился, ничего на самом деле не было, он жив, ее дорогой Платон! Она никогда не предаст его, она скорей умрет сама! О, как она соскучилась по нему! Как она любит его! Марго судорожно целовала лицо супруга, подставляя свои губы, плечи, шею, сама спешно расстегивая платье на груди. Тот стонал и рычал подобно голодному зверю. Еще один вздох, еще поцелуй… Скрип двери, гулкие тяжелые шаги… Боже! Кто это?!

– Как вы смеете! На помощь! – Молодая женщина в диком ужасе оттолкнула от себя Сердюкова и, рыдая, стала оправлять платье. Вбежавший конвоир со смущением глядел на следователя, безуспешно пытавшегося застегнуть штаны трясущимися руками. Что ж, всякое видали. Полицейский смущенно кашлянул, ожидая приказаний.

– Поди, братец, прочь, да и ее забери скорей, ведьму, чуть до греха не довела, – пробормотал Сердюков.

– Да, – протянул тот, – все они, бабы, такие подлые, от них нашему брату одно зло.

Следователь наконец справился со штанами. Нетвердыми шагами подошел к столу, налил воды из графина и себе, и несостоявшейся жертве насилия. Та проглотила воду, давясь слезами и унижением, и под руки была уведена в камеру. Оставшись один, Константин Митрофанович попытался понять, что с ним произошло. Получалось только одно. Он стал Прозоровым.

Сердюков оправил помятую одежду и робко подошел к небольшому зеркальцу, висевшему в уголке. Оно запылилось и потускнело. Хозяин кабинета пользовался им крайне редко, а попадавшие сюда не по своей воле посетители менее всего задумывались о внешности. Глядя на осунувшееся отражение своей физиономии, Сердюков лихорадочно пытался внушить себе, что случившееся поддается разумному толкованию. Например, он болен, нервное переутомление, временное помешательство. Да мало ли у человека недугов! Его сухой рациональный ум упорно отметал иные объяснения происшедшего. Не может быть в двадцатом веке в центре столицы никаких колдунов, заговоренной соли, переселения душ, оживших покойников. Не может, потому что не может быть никогда.

Да, лицо как лицо. Обычный усталый, изъеденный внутренним недовольством мужчина среднего возраста. Но что это? Лица Константина Митрофановича уже нет, а в мутной глубине зеркала, словно из глубокой воды, проявляется другое лицо. Густые брови, богатая шевелюра, широкие скулы. Глаза прищурены и пронзительно сверкают, будто и не подернула их смертная пелена. Сердюков охнул и отшатнулся, непроизвольно ощупав себя руками. Никаких видимых перемен не обнаруживалось. Значит, все, что он видит, происходит лишь в его сознании? Но тут он засомневался. Походив по кабинету, он приказал привести к нему злополучного Кондратия.

Мужик вошел и воззрился на следователя с хитрым выражением лица. Он не мог скрыть своего острого желания узнать, удалось ли его колдовство.

– Ну, можешь радоваться, удался твой эксперимент, – бесцветным голосом произнес следователь.

– Не могу уразуметь, о чем толкует ваше благородие! – с лицемерным непониманием пожал плечами Кондратий.

– О чем, о чем! А что ты вытворял у тела покойника, руку мою хватал, подлец, шептал заговоры всякие! – закричал Сердюков, потеряв всякое терпение.

– Смею заметить, не заговор это, а особое заклятие. Оно злую силу собирало, чтобы вам она показалась, сила эта, убийца, то есть.

– Не понимаю, что ты несешь! Как ты мог показать мне убийцу?

– А разве вам никакого видения не было, не узрели вы душегубца, – он помялся, – неким… необычным способом?

– Узрел, черт бы тебя побрал, узрел! – с отчаянием выдохнул Сердюков.

– Позвольте осведомиться, господин следователь, а что вы увидели особенного?

В голосе колдуна уже не было ни тени скоморошничества. Сейчас он напоминал доктора, выпытывающего у пациента необычные симптомы.

– Во мне поселился Прозоров, – глухо произнес Константин Митрофанович и сам удивился тому, что сказал подобное вслух.

Казалось, Кондратий удивился. Он озадаченно помолчал и поскреб грязной лапой спутавшуюся бороду.

– Никак, господин маг, ошибочка вышла, не то наколдовали, а?

Следователя стал разбирать нервный смех.

– Погодите, погодите! Не до смеху! Говорил он вам что-нибудь или знаки, может, какие подавал?

– Кто? Покойник?

Следователь снова очень живо вспомнил все сладостные ощущения, которые он испытал рядом с «женой».

Избегая ярких подробностей, он рассказал Кондратию о своих странных видениях.

– Вот видите, ваше благородие! А вы мне не верили! Не верили, что Кондратий на пути к величию как повелитель зла!

– Да делать-то теперь что с этим, повелитель зла? – застонал следователь.

– Ждать! Ждать! Он сам знак даст, что делать. Он через вас справедливость найдет. Злодеев накажет, душа его и успокоится!

– Так ведь нет убийцы-то! Сам ведь он умер, сам! Никто его не отравлял!

– А слово? Разве слово не яд? И разве измена, предательство не подобны кинжалу для ранимой души и больного сердца?

Сердюков потерял дар речи. Он не предполагал в собеседнике такого осмысленного отношения к человеческой сущности.

– А мне-то теперь, мне самому что делать? Ведь я не могу быть и Прозоровым, и самим собой одновременно!

– А ведь не худо, грешным делом, и покойничком побыть в некоторые моменты? – хитро ощерился колдун.

Сердюков непроизвольно порозовел, словно тот подсматривал его сокровенные мысли.

– Вы не волнуйтесь, ваше благородие, худого ничего для вас не будет. Ведь вы не делали плохого Платону Петровичу при жизни, так и он вас не обидит. Честно говоря, я немного другое предполагал. Но ведь я еще учусь! Совершенству нет предела!