Они уехали сразу же на другой день после венчания. Дмитрия ждали его мастерские, хотя было понятно, что скоро Прозоров определит зятя в Петербург. Важным было другое – привыкнуть друг к другу без постороннего взгляда, найти самим решение своих деликатных проблем.


Маргарита уже не убивалась. Она словно отупела, утратила ощущение остроты своей потери. Теперь она решила поступить на Бестужевские курсы и сделаться учительницей или акушеркой, она еще не решила. Ей было все равно. Лишь бы занять себя чем-то полезным. Марго уже представила себя с остриженными волосами, как все курсистки, в скромном сереньком платьице, с серьезным выражением лица. Вот она торопится на лекции, со стопкой книг, перевязанных бечевочкой. Да и от дома на Васильевском недалеко, если выйти пораньше, так можно и пешочком успеть, на извозчика тратится не надо. Прозоров одобрил ее план и обещал оплатить расходы на обучение. Ведь теперь она сама должна была двигаться по жизни. Как прежде, жить месяцами в этой семье она уже не могла.


Приближалось Рождество Христово и Новый год. Раньше семья и приглашенная на это время Марго проводили время в столичном доме, в вихре праздника, елок, балов, неисчислимого количества гостей и подарков. Нынче было решено молодым остаться дома, в Цветочном, а Прозоров и Маргарита приедут к ним. Варвара еще не привыкла к своим новым ролям и жены и инвалида, которые заставляла ее играть причудливая судьба. Поэтому молодая женщина избегала посторонних глаз, свела до минимума прежние знакомства.

Получив от госпожи Гривиной приглашение на Рождество в Цветочное, Маргарита стала изобретать повод для отказа. Она не испытывала никакого желания лицезреть счастье молодых. А то, что Варя была счастлива, Маргарита понимала по письмам, которые иногда приходили из Цветочного. Варвара стала на редкость немногословна, потому как трудно было ей доверить листу бумаги сложные, мучительные, но сладостные поиски гармонии супружеского счастья. Маргарите приходилось домысливать детали взаимоотношений ее бывшего возлюбленного с его парализованной женой. Эти размышления повергали ее в непреходящее раздражение, вместе с которым по-прежнему бушевала ревность. Об одном жалела Марго. О том, что удерживала Дмитрия на расстоянии всякий раз, когда он пытался переступить опасную грань. Она жаждала его и томилась, проклиная свою добропорядочность. Быть может, его страсть, не нашедшая своего удовлетворения, тоже сыграла свою роль? Но теперь что чувствует он рядом со своей калекой? И почему ненавистная не умерла! Ведь все равно из-за нее грех на душе, испоганила душу злобой, связалась с черными силами! Господь отвернулся, не захотел взять Маргариту на небеса, оставил мучиться на земле!

Маргарита решила, что не поедет ни за что. И когда она приняла такое решение, пришел посыльный от Прозорова с запиской. Маргарита испугалась, она решила, что это распоряжения по отъезду, а благодетелю отказать она не смела. Каково же было ее удивление, когда она прочитала следующие строки.

«Милая Маргарита Павловна! Прибегаю к Вашей помощи и надеюсь, что Вы мне не откажете. Увы, проклятая инфлюэнца схватила меня мертвой хваткой, свалила, и стал подобен дитю малому, до чего худо. Доктор Литвиненко заходит каждый день, но он не может быть у моей постели постоянно. Как на грех проклятая зараза перекинулась на кухарку и горничную. Остался временно совершенно один. Не придете ли Вы, мой дружок, на роль сиделки старого друга? Всего на несколько деньков? Поживете в Варюшиной комнате, похозяйничаете в доме, пока прислуга не поднимется. Жду ответа вашего. П. П.П.»

Маргарита прочитала письмо и стала быстро собираться. Действительно, по Питеру гуляла простуда и горячка, которая валила и стар и млад, бедняков и людей зажиточных, даже таких крепких, как Прозоров. Вдобавок между строк девушка поняла, как непривычно одиноко стало Платону Петровичу, когда в доме не стало молодежи.

Дверь ей открыл доктор Литвиненко, который очень удивился ее приходу, так как Прозоров не рассказал ему о письме. Поэтому Литвиненко как-то зло и настороженно выслушал Марго, словно заподозрив девушку в чем-то нехорошем. Безусловно, находиться вдвоем в огромном пустом доме еще не старому мужчине и молодой девушке вроде бы неприлично, но Марго подобные мысли и не приходили в голову, она воспринимала Прозорова как отца, поэтому реакция доктора ее неприятно поразила. Вообще, она давно замечала, что не нравится доктору. За внешней мягкостью и любезностью манер, которыми отличался Валентин Михайлович, таилось тщательно скрываемое недоброжелательство. Почему? Маргарита не знала ответа. Может быть, доктор презирал бедных воспитанниц и приживалок? А может, он догадывался о чем-нибудь? Так или иначе, их отношения всегда носили весьма прохладный характер.

Литвиненко беспокоило состояние друга. Сильная простуда подкосила его. Сказались переживания последнего года, опять напомнило о себе сердце. Прозоров злился на себя и весь белый свет. Он не привык чувствовать себя беспомощным. Поэтому он пребывал в великом раздражении, которое усугублялось временным отсутствием прислуги и беспорядком в доме. Маргарита сразу все поняла и взялась за дело, определив себя и в кухарки, и в горничные, и в сиделки.

Доктор ушел, оставив девушке указания по уходу за больным. Прошло несколько дней, Прозоров быстро шел на поправку, но, несмотря на это, стало ясно, что на Рождество им придется остаться в Петербурге. Маргарита тайно ликовала, а Прозоров просто выходил из себя.

– Ты хочешь сказать, что я не доеду до своей усадьбы? – сердито спрашивал он Литвиненко. – Что моя дочь первый раз в жизни будет встречать Рождество без отца?

– Полно, полно, Платон Петрович, не кипятись! До Цветочного, может, ты и доедешь, да там опять сляжешь. Испортишь молодым праздник. Не забывай, что у Варюшеньки твоей теперь муж есть, так что лежи уж тут, здоровей будешь. А то удумал! Только очухался – и в дорогу, в мороз!

Прозоров недовольно засопел, но про себя он был согласен с доводами друга. А ну как и впрямь вместо праздника причинит дочери-инвалиду лишние хлопоты.

– Маргарита Павловна, спасительница моя, хоть ты останься пока в доме! Одному ужас как тоскливо! – Прозоров просительно взял Марго за руку. – Валентин Михайлович к нам присоединится – вот и компания, так ведь, Литвиненко?

Доктор вяло кивнул, общество Маргариты его явно не привлекало.

Так или иначе, в Цветочное послали телеграмму, и Маргарита осталась на Рождество на Казанской. Хоть она и проводила последние десять лет праздники в этом доме и жила здесь подолгу, сейчас все стало необычным. Дом был пуст без шумной и веселой Варвары. Платон Петрович на этот раз поселил Марго в комнату дочери, так он пытался избавиться от ощущения ее отсутствия. На самом деле Прозоров даже и не подозревал, что ему без Вари будет так тяжело. Он один вырастил ее с малых лет. Они были большими друзьями, каждый чувствовал и понимал другого с полуслова. И теперь, в ее отсутствие, он непроизвольно тянулся к Маргарите, видя в ней близкого и родного человека.

Девушка понимала, что происходит в душе Платона Петровича, и всячески старалась скрасить его одиночество. Тем более что чувство вины перед ним за покалеченную дочь грызло ее постоянно. Поэтому она была сама кротость, обаяние, ласка и дружелюбие. Маргарита окружила Прозорова такой нежной заботой, на которую только была способна ее почерневшая душа. Поскольку прислугу также свалила лихорадка, пришлось девушке самой бежать за пилюлями и микстурами, прописанными доктором. Вынырнув из-под арки дома, она ринулась в метель, уткнув носик в воротник шубки и спрятав ручки в мех муфты. Мороз кусал лицо. На перекрестках, по обыкновению, жгли костры для обогрева. Маргарита миновала один. Огонь жарко пылал в круглой железной жаровне на ножках. Рядом топтался хмурый городовой, дворники ближайших домов, бродячие собаки. Проехавший мимо ломовик сбросил к жаровне несколько поленьев. Одно тотчас же пошло в огонь, и искры щедро посыпались вокруг. Девушка ойкнула и отскочила в сторонку. Двигаясь вдоль улицы, сквозь летящий снег Марго разглядела красный, синий и желтый шары, лежащие за стеклом витрины, по которым петербуржцы определяли аптекарские магазины. Снег перед витриной тоже казался разноцветным, шары пропускали через себя свет, струящийся изнутри. Девушка вошла, звякнув колокольчиком. Сразу в голове всплыли многочисленные рекламные объявления, которыми пестрели все газеты. «Пилюли Ара – лучшие слабительные в мире». «Ингалятор Брауна излечит вашу больную гортань». Получив по рецептам необходимые лекарства, она побежала обратно, перебирая в уме, куда еще ей нужно поспеть. В «Дементьев и сыновья» – кухарка пожаловалась, что кофе кончился… Но почему так приятно хозяйничать в опустевшем доме одинокого пожилого мужчины?

До Рождества оставалось несколько дней. Дворник принес и поставил в гостиной большую, в потолок, пушистую ель. По всем комнатам распространился ее упоительный аромат. Прозоров уже был на ногах и с жадностью набросился на работу, с которой его разлучила простуда. Марго хлопотала вокруг елки, украшая ее с фантазией и вкусом, которые были присущи девушке. Из Цветочного пришел ответ, Гривины сокрушались, что встретят праздники одни.

Весь город готовился к встрече Рождества, а там и Новый год подоспеет. Витрины магазинов и лавок зазывали покупателей своим изобилием. Богатые магазины привлекали горящей световой рекламой, некоторые гордо светились стосвечовыми лампами «Осрам». Повсюду пестрели разноцветные гирлянды из лампочек. Звезды, яркие фонари придавали сумрачному Петербургу таинственный и сказочный вид. Горожане готовились к балам, банкетам, визитам и прочим приятностям. В неимоверных количествах покупались подарки, лихорадочно шились новые наряды, почтальоны сбивались с ног, разнося пуды поздравительных посланий. Маргариту завораживал бурлящий Невский проспект. Мимо нескончаемой толпы, спешащей по торцовым тротуарам, проносились лихачи с состоятельными седоками: «Па-ади-берегись!» Разночинный народ как сельди в бочке набивался в темно-синие вагоны конки, которые тащили по рельсам лошади-трудяги. Все торопились сделать свои дела до праздников, понимая, что ничего недоделанного оставлять в старом году нельзя. Покупатели с тугими кошельками толпились в Гостинном дворе, Пассаже, в Английском магазине, модном «Александр», меховом Мартенса, дорогого белья «Артюр». Публика попроще довольствовалась более скромным и дешевым товаром с Александровского или Апраксина рынков.