Ее Алиса непременно станет лучшей ученицей. Она прилежна и умна, быстро все схватывает, она сможет. Чтобы шифр бриллиантовый от императрицы получить после экзаменов, и приданое, и пожизненное содержание. Вот выйдет она после выпуска из дверей — скромная, тихая, а у порога карета с шестеркой лошадей ее дожидается, и кучер, и лакей на запятках — пожалуйте, барышня. «Что такое? Куда?» — удивится красавица. «Домой, — скажет лакей с поклоном. — Бабушка ваша, Елена Карловна, велели кланяться и ждут вас с нетерпением». Представляя себе эту сцену, Елена Карловна каждый раз испытывала необыкновенное удовольствие и великое чувство благодарности, той самой благодарности, что должна будет испытывать к ней родная внучка.

Только вот дома пока не было. Ну ничего, шесть лет учения впереди. За это время будет ей и дом, и капитал, и, что самое главное, — приличное положение в обществе. Разумеется, втайне Елена Карловна мечтала, чтобы красавица внучка приглянулась ну если и не императрице, то хотя бы императрице-матери или кому-нибудь из самых знатных дам. Стала ведь смолянка Левшина — фрейлиной Екатерины Второй. А в попечительском совете при институте благородных девиц и особы императорской крови, и принцы, и еще множество знатных и чудаковатых особ. Только бы проявила девочка ее прилежание и старательность, а там уж блестящую будущность бабушка ей как-нибудь подгадает…

В первые месяцы в институте Алиса остро чувствовала собственную неполноценность. Она совершенно не понимала, что творится вокруг, — и не только потому, что прибыла в институт с двухнедельным опозданием и не успела познакомиться со странными институтскими порядками, так отличавшимися от монастырских, но и потому, что на нее обрушился головокружительный поток неведомого мира, о существовании которого она не только не знала, но и не догадывалась.

В институте ее до глубины души поразила одежда, выданная ей кастеляншей (необычайно удивительное слово!). В отличие от монастырской рясы, она состояла из уймы мелких деталей. Коричневое платье, которое, нужно думать, предполагало уместить в себе двух таких малышек, как Алиса, дополнялось беленькими рукавчиками. И, что совсем невероятно, эти рукавчики нужно было исхитриться подвязать самой себе под рукавами платья. Кроме того, на шею повязывалась пелерина (еще одно удивительное слово!) из грубого холста, а поверх платья надевался такой же передник, который полагалось застегивать сзади булавками.

А еще необходимо запомнить фамилии классных дам, имена девочек и массу строжайших правил, которым необходимо следовать неукоснительно.

Как-то, через неделю пребывания в Смольном, Алиса, слегка покачиваясь от постоянного недосыпания, стояла в нише столовой с приколотым к правому плечу чулком. Она смотрела на девочек за столами, а они выражали ей свое презрение сощуренными глазками и поджатыми губками. Презрение их ее вовсе не волновало, не то что запах корюшки, без которой ее оставили в наказание за плохо заштопанный чулок.

Девочки сразу же показались ей ненастоящими. Многие из них еще хранили тепло материнского дома, привычки возиться с младшими и старшими братьями и сестрами, способность тихонечко, но весело смеяться в рекреации и с надеждой поглядывать в окно в приемные дни. От них веяло семейным прошлым. От Алисы же веяло монастырским холодом. Эта аура была незнакома и непонятна девочкам, она настораживала и отталкивала. Бесхитростные глупенькие создания, привыкшие получать кусок булки, еще не успев пожелать его, порядочно отстали в развитии от монастырской воспитанницы, не брезговавшей в изнурительно длинные посты кражей корочки черствого хлеба, приготовленного для коров.

Здесь ей очень пригодились эти навыки. Первый же пост, сокративший и без того скудный рацион воспитанниц, превратил ее в маленькое хитрое животное, готовое за кусок хлеба продать душу дьяволу. Не зная цены побрякушкам, украденным у няни, Алиса сменяла их у сторожа Василия на две французские булки. Спускаться на первый этаж воспитанницам категорически воспрещалось. Пробраться к сторожу с запиской для лавочки считалось подвигом. И многие, чураясь в обычное время Алисы, в посты прибегали к ее услугам, за что вынуждены были делиться с ней снедью. Через год Алиса с Василием стали закадычными друзьями. Во-первых, старика мучило легкое чувство вины перед девочкой, обменявшей сторублевые побрякушки на две булки. А во-вторых, ему нравилось это несмышленое создание, с такой дерзостью промышляющее себе пропитание. Поскольку цен в лавочке никто из девочек не знал, Василий всегда завышал их, а на сэкономленные копейки приносил кусок колбасы или сушеную маковку своему постреленку Алисе. Алиса также проявляла повышенный интерес к Василию. Он был первым мужчиной, с которым она доверительно разговаривала…

В свободное время девочки только тем и занимались, что вздыхали и охали, обязательно кого-нибудь «обожали больше всего на свете», коверкали собственные имена до неузнаваемости и то приходили от чего-нибудь в неописуемый восторг, то самым натуральным образом лили горькие слезы. В промежутках между приступами высокой любви они ругались друг с другом на чем свет стоит, повторяя те бранные словечки, которыми их ежедневно награждали классные дамы. «Гадина» и «дрянь» были излюбленными ругательствами и выговаривались воспитанницами особенно старательно. Алиса в глубине души считала, что девочки с придурью, что притворяются они поминутно, и поражалась, как им это не надоедает. Может, это такая особая игра, правила которой ей неизвестны, а цель — неведома? Но когда она пыталась поиграть в нее, сама себе делалась противной.

Только однажды забрезжил для нее огонек надежды, только однажды она встретила девочку, почти такую же одинокую, как она сама. Эта девочка понравилась Алисе с первого взгляда.

Агнессу привезли в институт, когда учебный год был в полном разгаре. Она не умела ровным счетом ничего — ни заплести себе косички, ни прибрать свои вещи, ни тем более облачиться в форменное платье, плохо знала грамоту и не имела ни малейшего желания учиться. Замечания классной дамы девочка гордо игнорировала, ходила с высоко поднятой головой. Классная дама не перенесла бы такого поведения воспитанницы, не находись та под чьим-то высоким покровительством. Девочкам только оставалось гадать — кто же покровительствует их принцесске?

— Откуда ты? — спросила ее Алиса.

— Я польская принцесса, — ответила та холодно.

— Неужели тебя сюда привезли родители?

— Мои родители умерли, — сказала Агнесса, глядя в окно. — Но если бы были живы, думаю, им вряд ли пришлось по душе это место. А кто твои родители?

— Они тоже… умерли, — сказала Алиса, и девочки посмотрели друг на друга с пониманием.

Разумеется, Агнесса оказалась никакой не принцессой, а только графиней, но прозвище «принцессочка» прилипло к ней. Алиса с Агнессой держались от девочек особнячком, поэтому их в отместку звали за глаза «сиротками».

Единственный урок, на котором Агнессу выделяли, был урок танцев. Ее всегда просили показать какую-нибудь фигуру. Чего ей недоставало, так это умения танцевать с партнером, что обнаружилось гораздо позже. Зато Алисе премудрость «подчинения партнеру» давалась легко. Танцуя на уроках с учителем, она походила на перышко, приставшее к его костюму, а потому двигающееся с ним в такт.

На уроках арифметики Алиса ничего не понимала, и принцесса незаметно посылала ей записочки с правильными ответами, чтобы подруга не попала впросак. Однако как только в старшем классе девочкам впервые выдали по двадцать пять рублей, чтобы те учились делать покупки и вести бюджет, Алиса управлялась с деньгами как опытный экономист, складывала и вычитывала абсолютно точно…

Немецкий язык был единственным уроком, где Алиса получала каждый раз двенадцать баллов. Правда, знание немецкого лишь отдаляло ее от остальных воспитанниц. Учителя немецкого они искренне ненавидели, не умея сладить с его предметом. К тому же немецкий язык не украшал воспитанной девицы так, как французский.

Со временем Алиса узнала, что отца Агнессы — польского графа — повесили повстанцы, а мать умерла от горя. С тех пор принцесса тайно ненавидела все русское, потому, вероятно, и выбрала в подружки девочку с немецким именем — Алиса Форст. Девочки спали вместе, вместе садились в обед, шептались перед сном в дортуаре и решительно никого к себе не подпускали близко. Казалось, никто не мог нарушить этой дружбы, кроме разве что какой-нибудь высшей силы. Но эта высшая сила все-таки вмешалась.

В институте тщательно следили за тем, чтобы уравнять всех воспитанниц и ни для кого не делать исключения ни в чем. Однако классные дамы, да и инспектриса, были все-таки живыми людьми и имели своих любимиц-наушниц, которым многое спускалось с рук. Принятые в институте правила — форменные платья, единый стол, однообразные, гладко заправленные кроватки в дортуаре — были нацелены на то, чтобы привить девочкам мысль о равенстве. Из дома разрешалось привезти лишь милые пустячки — нарядные тетрадки, красивый письменный прибор, туфельки для танцев. Малышкам можно было взять с собой в институт на первых порах любимую куклу.

Алиса, никогда не видевшая игрушек и не подозревавшая об их существовании, с завистью разглядывала этих маленьких, похожих на настоящих девочек, богинь с фарфоровыми головками. Их можно было укладывать с собой в вечно холодную постель, с ними можно было разговаривать, их можно было обожать сколько угодно. Ей до смерти хотелось подержать какую-нибудь куклу в руках, но гордость не позволяла просить, и Алиса страдала молча. Эта мечта настолько испепеляла ее сердечко, что Алиса знала наверняка: попади кукла ей в руки, она ни за что уже не расстанется с нею. Никогда!

Она закрывала глаза и видела кукол во сне. По четвергам она подолгу стояла у окна, вглядываясь в лица приезжающих на свидание родственников. Надежда на то, что бабушка не выдержит и приедет к ней, не смогла умереть. Конечно, когда-нибудь приедет. Может быть, именно сегодня. И тогда Алиса непременно попросит у нее куклу. И за все простит.