Елена Богатырева - Ночная княгиня

Раз, два, три… Раз, два, три… «Третья дверь от колонны», — задыхаясь от танца, шепнула ей Вейская, когда они менялись нарами. Лиза бросила затравленный взгляд на дверь и тут же почувствовала слабость в ногах. Неужели сегодня?

Маша Вейская была поверенной всех ее тайн. Маленькая смешливая пампушка, она в свои шестнадцать, казалось, едва вышла из детского возраста. Ее наивный взгляд и простодушная чистосердечность ввергали в заблуждение не только гостей, но и ее Собственных родителей. Да и Лизу… Потому что летом, в деревне, когда Лиза, осторожно подбирая слова, попыталась поведать подруге о своем чувстве, Маша выказала в делах любовных такую осведомленность, что у Лизы загорелись не только щеки, но и уши. Пока она обескураженно молчала, Маша успела раскрыть ей глаза на неведомый мир любовных интриг всех их знакомых. «Неужели ты ничего этого не знала? Ах, Лиза, до чего же ты еще дитя. Ведь и Катя Долгорукая, и Наденька Ершова давным-давно уже…» Лизе подумалось тогда, что слушает она не лучшую подругу, а уличную бесстыдницу.

Летом родители спихивали Машу с глаз долой в деревню, чтобы уделять больше внимания четырем другим дочерям каждой предстояло подыскать хорошую партию. Девичий шепот далеко за полночь сливался с треском кузнечиков за окном, и всякий вздор при луне выглядел невероятно романтичным. По лунной дорожке они гадали о своей будущей судьбе, о том, что ждет их зимой, в разгар бального сезона. А у самого основания лунной дорожки, вдалеке, квартировал гусарский полк, и можно было загадывать: спит ли сейчас Лизин красавец или тоже думает о ней? И Лиза смотрела в окно до первых петухов, кутая озябшие плечи в цветастую шаль, когда Маша уже посапывала в постели…

Но теперь в Петербурге, в ярком свете просторной бальной залы, романтика вдруг улизнула куда-то в пушистые сугробы за окном, и Лиза неслась в танце беззащитная и обнаженная, и, когда взглядывала на запретную дверь, зубы ее лихорадочно стучали…

Маша говорила, что только любовью и счастлив человек. Говорила уверенно и легко. Ее просватали еще весной, и она боготворила своего жениха. А вот Лиза, второй год выезжающая в свет с матерью, была не на выданье и не просватана… Считалось, что выйдет она за Ванечку Курбатского. Но Ванечка уже несколько лет безвылазно сидел с бабкой в Германии, и приезд его казался Лизе событием нескорым, а потому почти несбыточным.

Между тем каждый новый год оттачивал в Лизе новую грань женского очарования и возбуждал ее чувства и любопытство. Зимой все танцы в ее бальной книжечке были расписаны. И если присмотреться, то на каждой страничке мелькало легкое «Пьер», выведенное необыкновенно красивым ее почерком заранее, а не в бальной агонии.

Строгости в доме была одна мать. Отец погиб на войне с французами, под Москвой. Отчаянный был человек, по чину мог бы и в живых остаться. Но жил не по чину, а по норову своему. Горячая битва манила его куда больше, чем женщины, вино и карты три вещи, доставлявшие ему радость. В самом пекле Бородинского сражения и сложил молодой генерал Дунаев буйную голову во цвете лет.

Мать же была натурой противоположной. Немецкая кровь прабабки в изысканном букете иных европейских кровей, что текли в ее жилах, делала ее человеком скорее хладнокровным. Любые события она встречала спокойно и с легкой прохладцей. Лишь изгиб тонких черных бровей выдавал настроение — чуть выше поднимется, чуть ниже опустится. Голос же вечно держал одну и ту же интонацию, одну и ту же громкость. Ее речь имела сходство с журчанием мелодии, но не живой, а издаваемой механизмом, типа музыкальной шкатулки, — однообразной и монотонной.

После первого потрясения — смерти супруга, ее, двадцатилетнюю вдову с несмышленой дочерью на руках, ожидало второе знакомство с состоянием его дел. Целый месяц она пытала поверенного на предмет каждой закорючки в толстой стопке векселей, закладных, расписок, но так и не смогла отыскать между строк тех средств, которые дали бы ей возможность безбедно существовать в их большом петербургском доме. Единственной частью состояния, не опутанной долгами, была деревня Козловка. Молодая вдова подняла слегка правую бровь и отправилась вместе с трехлетней дочерью в местечко со столь неблагозвучным названием.

Поместье было большим, но запущенным. Огромный деревянный дом, в котором только раз когда-то проездом останавливались родители мужа, оказался строением ветхим, ненадежным, устроенным на скорую руку, да и предназначенным для летнего времени. Холодный осенний ветер проникал сквозь щели в стенах: местные строители посчитали излишним их проконопатить.

Полусонные крестьянские девки, двигавшиеся поначалу словно сытые недовольные гусыни, оживились, как только хозяйка оттрепала одну из них за волосы. Сделала она это без гнева, с непроницаемым выражением лица, чем очень напугала девушек, давно привыкших к окрикам и оплеухам. Монотонная, с механическим скрежетом речь вдовы внушала им ужас, а ее бесстрастное белое лицо наводило на мысли о потустороннем мире.

В Козловке вдова генерала Дунаева прожила безвылазно семь лет, покуда не расплатилась за петербургский их дом с окнами на Адмиралтейство. Она самостоятельно вела хозяйство, прилежно записывая в толстую книгу доходы и расходы. За семь лет она едва ли сшила себе десяток новых нарядов, едва ли чем-нибудь побаловала маленькую дочь. Ровно половина комнат в доме так и осталась заколоченной, свечи зажигались только тогда, когда гостившая соседка задерживалась допоздна.

Вокруг Козловки направо и налево простирались земли князей Курбатских. Простирались на многие версты, а потому других соседей, кроме старой княгини да любимого внучка ее Ванечки, в гостях у Елены Карловны не бывало. Между молодой вдовой и старой княгиней быстро завязалась горячая дружба. Старая княгиня без памяти влюбилась в хозяйку за ее рачительность и разумение в делах. Трое сыновей наградили старуху мотовками-невестками, норовящими свести ее огромное состояние к нулю. Елена же Карловна, если и была несколько прохладна со старой княгиней, то только для того, чтобы покрепче привязать ее к себе. Горячее изъявление чувств пробуждало в старухе подозрительность. Поэтому Елена Карловна была скупа на улыбки, зато щедра на советы по устройству хозяйства, чем приводила Курбатскую в неописуемый восторг, и вскоре старая княгиня не мыслила себе жизни без соседки.

Поскольку все помыслы княгини были связаны с будущим Ивана, расчет Елены Карловны оказался как всегда точен. Желая обеспечить Ванечку, княгиня мечтала привязать вдову к себе покрепче, а поэтому стала поговаривать о том, что деточки скоро подрастут… Слово за слово, и в конце концов между ними было решено, что Ванечка, в свой срок, женится на Лизе. Курбатская получала таким образом вместе с хорошенькой девочкой надежного цербера для своих капиталов.

Лиза с Ванечкой, не подозревая о сговоре взрослых, гоняли кур на заднем дворе, играли в салочки, бегали смотреть, как плещется рыба в ручье. В играх Лиза всегда выходила первой: Ванечка был чересчур толст и близорук. Но никогда от соревнований с быстроногой девчонкой не уклонялся: пыхтел, сопел, лез на скрипучую березу снимать кошку, исправно ловил бабочек на сиреневой от клевера поляне и отчаянно визжал, удирая от задиристого петуха Евграфа.

Когда Лизе исполнилось десять, она впервые увидела Петербург и сначала растерялась. Ее поразили и каменные парапеты, и огромные мосты, точно гирлянды развешанные через широкую реку, расточительная роскошь высоких домов и, конечно же, такое неэкономное использование сотен свечей. Еще в карете при подъезде к городу мать дала ей совет: «Молчи и слушай», благодаря чему Лиза даже самыми образованными дамами была признана весьма воспитанной и смышленой девочкой.

Двери лучших домов распахнулись перед ними по рекомендации княгини Курбатской. Старуха, заботясь о будущей матери Ванечкиных детей, прислала Лизе лучших учителей, которым вменялось в обязанности не столько мучить девочку науками, сколько обучать этикету, манерам, а также следить за ее здоровьем. Лиза быстро осваивала все женские премудрости. У нее был удивительно красивый почерк, но она делала по три ошибки в каждом слове, чем приводила в ужас мадемуазель, пытавшуюся привить ей навыки грамотного письма. Любимым ее уроком навсегда остался урок танцев.

Если бы Лиза хоть чем-то была похожа на отца, возможно, Елене Карловне и пришла бы в голову мысль, что вместе с внешним сходством девочка унаследовала и сходство внутреннее, то, что она называла взбалмошностью. Но лицом и статью Лиза удалась в нее, поэтому мать до последней минуты, до той самой роковой минуты в разгар бала, была убеждена, что в жилах дочери течет ее холодная кровь, а чувства умещаются в тесном пространстве между благоразумием и долгом. Но Елена Карловна никогда не вспоминала о муже. Иначе она заметила бы и летние перемены в настроениях Лизы, и ее неопределенные мигрени, после которых дочь прятала заплаканные блестящие глаза, и ипохондрии, и долгие прогулки в роще с Машей Венской…

Она, пожалуй, обратила бы внимание и на то, что неподалеку от Курбатских расквартированы гусары… Но все ее помыслы в ту пору были заняты возвращением Ванечки и объявлением помолвки. Княгиня обещала привезти внука к весне…

Под заключительные аккорды, бросив последний взгляд в сторону матери и сжав зубы, Лиза сделала решительный шаг к заветной двери. Веселая толпа заслонила ее, и даже если бы кто-то внимательно за ней наблюдал, то не смог бы понять, куда же она исчезла. Холодной рукой она взялась за ручку, приготовившись улыбнуться, сказать, что ошиблась, если вдруг кто-то… Но никто не заметил ее, не преградил дорогу, а дверь действительно оказалась незапертой и тут же поддалась, раскрыв ей черные свои объятия. Лиза юркнула в распахнувшуюся черноту, и следом за ней промелькнула еще чья-то тень…