Татьяна Вяземская - Ночи Клеопатры. Магия любви

– Надо позвать лекаря… позвать лекаря… – слова няньки доносились до нее как-то издалека, как будто ее голову прикрывала пуховая подушка.

Внезапно щеку ожгло болью.

Она с недоумением уставилась на ладонь старого друга. Он влепил ей пощечину! Он посмел… Он хотел…

– Успокоилась?

Он хотел, чтобы она пришла в себя.

Девушка медленно кивнула.

– Ати, принеси воды. Нашу царицу надо умыть.

Сам Мардиан тоже весь был забрызган ее рвотой. Но думал в первую очередь о своей подружке.

– Послушай, Тэя, – он не называл ее этим именем уже очень давно. – Отец правильно сделал, что велел тебе смотреть. Ты… Когда ты станешь царицей, тебе придется самой отправлять кого-то на казнь. А может быть, и присутствовать при ней. Ты должна привыкнуть…

– Привыкнуть? – переспросила она с ужасом. – Привыкнуть?!

– Я не совсем правильно выразился. К крови привыкнуть нельзя. То есть можно, конечно, но тогда ты перестанешь быть человеком, превратишься в чудовище. Но цари… им приходится принимать разные решения. В том числе и обрекать кого-то на смерть. Ты должна осознать это. Думаю, именно поэтому твой папа тебя и позвал.

– А я думала… – она осеклась. Мардиан решит, что она точно такая же, как Береника, раз уж могла подумать такое о собственном отце.

– Я думала, отец хотел, чтобы мы оба с ним… были… ну…

– Разделили ответственность за смерть Береники? – понял Мардиан.

Какой он умный! Если бы он не был евнухом, за него можно было бы выйти замуж. Из него получился бы хороший соправитель.

– Во-первых, думаю, ты не права. А во-вторых… Как бы плохо ты ни думала о собственном отце – это еще не повод делиться своими мыслями с кем-то еще.

– Но я не просто с «кем-то еще»! Я же только с тобой поделилась!

– Все равно, Тэя. Все равно. Ни с кем. Даже с лучшим другом.

– Но ты для меня не просто друг! Ты – гораздо больше!

Мардиан качнул головой.

– Все равно, моя царица. Отец священен.

Клеопатра усмехнулась. Для Мардиана, увезенного от родителей в совсем раннем детстве, отец, может быть, и священен. Наверное, его отец не предавал своего сына. Может быть, даже погиб, стараясь спасти своего наследника. А она… она чувствовала: каждый раз, когда она будет смотреть на своего отца, будет видеть голову на блюде. И ее будет тошнить.

Отец во время своего проживания в Риме, по-видимому, наделал множество долгов. Или раздал большое количество обещаний – в обмен на военную поддержку. Или – и то, и другое.

Клеопатра осторожно пыталась задавать вопросы – отец отвечал неохотно. Ну да, брал в долг – а что же, ему там было голодным сидеть, что ли? Ну много – так нынче все дорого. И особенно в Риме – что же ты хочешь, моя дорогая, это здесь провинция, а там – столица мира.

Ну да, и политические вопросы приходилось решать – конечно, при помощи денег, моя милая, политические вопросы по-другому не решаются.

С удивлением Клеопатра узнала, что, оказывается, из Александрии в Рим регулярно прибывали послы – и отцу пришлось раздавать взятки. Не для того, чтобы их никто не выслушивал, а для того, чтобы их убивали.

И оказывается, замужество Береники – за несчастным Селевком-рыбником, – получилось лишь с третьей попытки: до этого мужьями царицы чуть не стали – по очереди, разумеется! – два Селевкида: первый умер во время переговоров от банального обжорства (по крайней мере, так сказал дочери Авлет), второй – выжил, но отправился восвояси, получив строгий запрет от сирийского проконсула Авла Габиния даже думать о браке с Береникой.

Имен юношей (если они, конечно, были юношами, а не зрелыми мужами) Клеопатра не запомнила. Зачем? Они оба – просто история.

Кстати, Габинию отец обещал за помощь в восстановлении на престоле какую-то совершенно сумасшедшую сумму. Габиний, рослый и широкоплечий мужчина с красивым, но удивительно неприятным лицом, время от времени появлялся во дворце.

Девушка эти моменты ненавидела – Габиний смотрел откровенно «масляными» глазами, и в любой момент мог затребовать от отца отдать ему дочь. Не в жены – просто в игрушки. И отец – у Клеопатры почти не было в этом сомнений – согласился бы, не считаясь с чувствами дочери. Какая там дочь, если денег в казне почти нет, а долг – огромен, и кредиторы постепенно забирают из казны все, что там еще осталось.

Отца и в самом деле «доили» все, кому не лень. Особенно старался Рабирий Постум – видимо, именно ему отец задолжал больше всего. Задолжал настолько, что вынужден был назначить его на весьма «хлебную» должность министра финансов – дийокета. Правда, назначение сильно роняло Постума в глазах соотечественников-римлян, зато в его руках была сосредоточена вся государственная казна. И он в нее с превеликим удовольствием свои руки запускал.

Постум Клеопатру просто бесил. Порой она обсуждала эту тему с Мардианом, удивляясь, что человек, который не имеет – в отличие от того же Габиния и еще нескольких, не менее противных, на ее взгляд, римлян, – на нее никаких видов, вызывает у нее такое отвращение.

Мардиан смеялся:

– Ну, здесь два варианта. Либо у тебя начинает формироваться государственный ум, и человек, который грабит казну и, по сути, вредит не тебе одной, а всей стране, вызывает у тебя больше неприязни, чем личные враги.

Девушка кивнула. Такая версия ей нравилась.

– Либо, – как-то болезненно усмехнулся Мардиан, – ты, как истинная кокетка, не можешь спокойно реагировать на то, что кто-то остался равнодушен к твоим чарам.

Девушка фыркнула.

– Вот уж нет! Тебе не понять, а я Габиния, к примеру, просто боюсь.

Мардиан странно посмотрел на нее и вышел из комнаты, не произнеся ни слова.

Клеопатра недоумевала. Обиделся? На что?!

Потом до нее дошло. Фразой «тебе не понять», она подчеркнула его неполноценность в физиологическом смысле. А ведь он, бедняга, и так, наверное, страдает…

Но извиняться она не будет. Во-первых, она обидела его не специально, во-вторых, извинениями, пожалуй, можно обидеть его еще сильнее.

Постум все выгребал и выгребал из казны. Возводил себе дворец, который не то что мог поспорить с царским, а явно превосходил его по роскоши – это было видно даже сейчас, когда строительство было еще не завершено.

Клеопатра сильно сомневалась в том, что отец мог наделать настолько много долгов. Но когда она попыталась поговорить с ним на эту тему, Авлет просто отмахнулся:

– Не забивай этим свою красивую головку!

Клеопатра уже знала: отец составил завещание, по которому правителями после его смерти будут они с Птолемеем. И при этом говорил, чтобы она не забивала свою голову «глупостями». А кто же будет думать о благе государства? Птолемей Дионис? Который еще совсем ребенок, и к тому же не имеет даже десятой доли ее знаний? И не стремится их получить?

Мысль о глупости отца окончательно упрочилась в ее голове.

И она перестала задавать вопросы. Какой смысл спрашивать, если все равно не получишь ответа?

Зато стала много времени проводить в библиотеке. Книги, в отличие от отца, всегда давали ответ. Иногда – сразу. Иногда, чтобы получить его, надо было приложить серьезные усилия.

Читала греческих философов, обсуждая прочитанное с Мардианом.

– Девочка моя, ты слишком много времени проводишь с этим евнухом, – заметил как-то отец, когда в очередной раз решил вспомнить о своих родительских обязанностях.

– Вот именно – с евнухом, отец. На моей репутации это никак не отразится.

Птолемей-Авлет смутился. Девочка слишком… слишком… Да нет, возможно, она уже давно стала женщиной – особенно с учетом того, что здесь творилось при правлении ее сестры, но не обо всем же можно говорить вслух! Да и потом…

– Я имел в виду вовсе не это. Мардиан – евнух, дворцовый слуга…

– Говори уж прямо, отец: раб.

– Он не раб, но…

– Но его положение не сильно отличается от рабского, верно? И по-твоему, царевне не пристало общаться столько много с рабами?

– Ну, я только хотел сказать…

– Знаешь, что я хочу тебе сказать, отец? Ты в свое время посоветовал мне не забивать мою красивую голову тем, что ты считаешь неважным. Я, в свою очередь, также посоветую тебе… не забивать свою голову тем, что тебя не касается. Кстати сказать, Мардиан намного умнее… большинства твоих советников.

Она собиралась сказать «намного умнее тебя» – это была правда, но все же Клеопатра пощадила чувства отца.

Алчного Рабирия Постума из Александрии изгнал народ.

– Больше он не будет тянуть из казны! – сообщил дочери довольный Авлет. – Там и так не очень много осталось.

Девушка промолчала. Народ сделал то, что должен был сделать его правитель. Трон под отцом опять шатался, а он даже не хотел этого понимать.

А спустя несколько месяцев отец умер. Сперва заболел – дышал тяжело, с одышкой, покрылся какими-то странными пятнами, не мог есть и, проболев дней десять, в мучениях скончался.

Глядя на отцовское лицо, которое и в смерти не приобрело значительности, отсутствовавшей у него в жизни, Клеопатра подумала о том, что ей совершенно не жаль его. Жил, как скотина, умер, как собака.

Согласно завещанию, гарантом исполнения которого являлся Рим, правителями назначались старшая дочь царя Клеопатра и старший сын, Птолемей Дионис, которому суждено было войти в историю под номером тринадцать.

Предполагалось, что брат и сестра вступят друг с другом в брак. Девушке на тот момент еще не было восемнадцати, ее брату исполнилось десять.