– Я – Мардиан, друг и доверенное лицо царицы Клеопатры. Она хочет говорить с тобой, Октавий, но говорить один на один.

– Так она во дворце!

– Она во дворце. Но твои люди не сумеют добраться до потайной комнаты. О ее существовании знают всего два человека: царица и я.

Толстяк не угрожал, не предупреждал, но было понятно: сам он никому ничего о тайной комнате не расскажет, даже если его будут пытать.

Впрочем, Цезарь Октавиан всегда был противником бессмысленных вещей. К чему пытать, если толстяк – некоторые признаки утверждали, что он евнух – готов показать комнату и так. Страшно? Да боги упаси! Что ему сделает перепуганная женщина, достаточно умная, чтобы понимать: ее время кончилось, – и толстый евнух, видимо, очень привязанный к своей госпоже. Убьют? Вряд ли.

Скорее всего, Клеопатра что-то будет предлагать взамен собственной жизни… какие-нибудь немыслимые египетские сокровища… Что же, ее тоже придется обмануть, как он обманул Марка Антония.

Октавий сделал знак Метеллу:

– Я иду с этим человеком. За мной не следовать.

– Но…

– Со мной все будет в порядке.

Мардиан едва заметно усмехнулся. А Марк Антоний еще смел утверждать, что этот человек трус.

– Твоя царица станет разговаривать со мной через запертую дверь?

Мардиан пожал плечами:

– Нет, почему? Ей интересно поглядеть на тебя, так же, наверное, как и тебе – на нее. Ты ведь не видал ее, когда она жила в Риме?

Октавий покачал головой.

В этом дворце и в самом деле можно было заплутать: они сперва шли налево, потом резко повернули еще налево, потом направо, а потом Октавий потерял направление.

Потом Мардиан нажал на нос какого-то странного не то животного, не то бога, и часть стены въехала внутрь, на удивление – без противного скрежета.

Маленькая женщина стояла прямо посреди комнаты; возле ложа на полу сидели две служанки, по виду – гречанки.

Она посмотрела на вошедших золотистыми глазами, вызывая у Октавия ассоциацию с леопардом.

– Так вот ты какой, человек, носящий имя Цезаря… Ты похож… на него. Меньше, чем мой сын Цезарион, но – похож. Осталось выяснить, настолько ли ты великодушен, как настоящий Цезарь.

– Это зависит от того, чего ты попросишь, царица.

Она усмехнулась.

– О, многого я не попрошу. Я понимаю, что мешаю тебе. Обещаю, я не стану мешать, и никто не сможет заподозрить тебя в том, что это ты избавился от меня. Пообещай мне только, что мои дети от Антония… будут отправлены в Рим и получат римское гражданство, когда вырастут.

– Обещаю. Тем более, что такое обещание я уже дал твоему мужу.

– Стало быть, Антоний мертв. Ну, что же, тем проще… И еще: обещай, что мы оба будем похоронены в одной гробнице.

– Но Антоний римлянин…

– Сожги вместо него какого-нибудь солдата. А нас похорони вместе. Я… была не всегда справедлива к нему при жизни, если получится – наверстаю на том свете.

– Но ты должна…

– Я уже сказала: никто ничего не заподозрит. Это будет смерть в истинно египетском стиле. Да, если тебя интересует, когда это свершится, то я отвечу: как только ты покинешь помещение. Возвращайся через полчаса, все будет так, как тебе надо.

– Она что, решила укусить себя змеей? – поинтересовался Цезарь Октавиан у Мардиана.

Тот усмехнулся.

– Это звучит, как будто сказано не на латыни, ты не находишь?

Октавий побагровел.

– Ничего, я никому не скажу. Впрочем, если хочешь, можешь казнить и меня.

Евнуху, похоже, было все равно, казнят его или нет.

Октавий пожал плечами. К чему ненужные жертвы?

Мардиан понял:

– В этом ты тоже похож на него. Клеопатра не станет иметь дела со змеей, она боится их с детства. Но поверь: никаких кинжалов и удушений. Все будет выглядеть так, что никто тебя никогда ни в чем не обвинит.


Мертвую Клеопатру нашли через полчаса. Ее тело еще не остыло. На груди было два маленьких отверстия, и в самом деле похожих на укус змеи.

Рядом лежали тела двух служанок. Одна, судя по всему, умерла несколько позже своей госпожи, вторая была жива, но скончалась уже в их присутствии.

– Она приказала им умереть?

Мардиан поднял на Октавия безразличные глаза.

– Они были привязаны к ней. Служили ей долгие годы.

– Какие долгие годы, им лет по двадцать?!

– Сколько, по-твоему, Клеопатре, Антоний?

– Ну… На самом деле я знаю, сколько ей… примерно, но выглядит она и в самом деле не старше двадцати семи…

– Ей тридцать девять лет. Девушкам – по двадцать шесть. Она взяла их в служанки, когда им обеим было по четырнадцать. Да это и не важно.

– Клеопатра умерла от укуса ядовитой змеи. Которая, должно быть, находится сейчас в этом помещении, и ее надо срочно поймать! – сообщил лекарь.

– Змея сбежала. – Мардиан вытащил из холодеющих пальцев шпильку, расстояние между двумя «рожками» которой как раз равнялось расстоянию между красными точками на груди царицы. – Уползла и больше никого не укусит.

Октавий бросил взгляд на шпильку в пальцах евнуха.

– Да, змея уползла в отдушину, – подтвердил он. – Я, когда мы вошли сюда, сам видел. Она не вернется – змеи не умеют разворачиваться в узком месте.


Предоставленный сам себе, Мардиан решил воспользоваться шпилькой Клеопатры. Он оцарапал себе кожу на предплечье, но царапина просто напухла, и опухоль даже не перешла на остальную часть руки.

Потом евнух вспомнил: рядом с рукой царицы валялся кусочек ткани, чем-то смоченный. Стало быть, Клеопатра придумала и противоядие и, уже умирая, позаботилась о том, чтобы больше никто не смог умереть, воспользовавшись ее шпилькой. А может, не Клеопатра, а кто-то из служанок. Впрочем, умерли ли они от того же самого яда и оставались ли на их теле следы, так и осталось неизвестным. Вполне возможно, они запаслись ядом заранее и выпили его после того, как царица перестала воспринимать окружающий ее мир.

Римские солдаты бегали туда-сюда по дворцу, где прошла почти вся сознательная жизнь Мардиана. Он уселся под одной из колонн, прислонился к ней головой, закрыл глаза.

Клеопатра! Почти все, кто любил тебя, умерли. А тот, кто еще жив, умрет тоже, и ему для этого не понадобится яд. Человеку, чтобы жить, нужен воздух для дыхания. У него, Мардиана, отобрали его воздух. Теперь он может только умереть.

Эпилог

– Что делать с телом царицы? И с телом Антония также?

Октавий размышлял недолго.

– Похороните их вместе. Они хотели этого – пускай так и будет! Кстати, нужно проследить, чтобы ее похоронили по их обычаям. Может, эта самая египетская вера в чем-то права, и они и в самом деле встретятся в раю или что там у них бывает. К тому же Клеопатра заранее построила для себя усыпальницу – вот пускай оба там и покоятся.

– О великий Цезарь! – Аристодемус, приложив руку к груди, склонил голову. – Ты очень великодушен…

Октавий махнул рукой, приказывая замолчать.

Аристодемус, склонившись, задом выбрался из залы.

«Великий Цезарь». Так звали дядю – вернее, двоюродного деда. И что-то говорило Октавию, что именно дед и войдет в историю под этим именем. Не переплюнуть ему «того самого!» Цезаря…

Что же, поглядим. Кстати, для египтян это совместное захоронение и в самом деле очень важно: в их глазах Клеопатра была женой Марка Антония.

Женой…

Гай Юлий усмехнулся. Это животное по имени Марк Антоний было готово совокупляться с любой особью женского пола, имея такую жену, как Октавия!

Октавия, которую боготворил не только он, Гай Октавий, ее младший брат, но и весь римский народ! А этот… деятель с постоянным зудом в чреслах…

Впрочем, он не прав: связавшись с египетской царицей, Антоний больше не блудил. Попойки и кутежи были, а других баб – не было. Как там выразился этот… как его… Вентидий: «Он нашел в ней всех женщин мира!» Высокопарно, но в случае с Антонием, видимо, справедливо.

«Все женщины мира» на одной чаше весов, а на другой – его обожаемая сестра, его Октавия. Которую он, между прочим, своими руками отдал этому мужлану.

Он был вынужден. На тот момент это супружество казалось – да и было! – единственным возможным выходом из сложившейся ситуации, единственным выходом прекратить гражданскую войну, но как он посмел, этот грязный, крикливый, жадный, завистливый мужлан, променять Октавию на эту египетскую девку! Это… это было куда более оскорбительно, чем если бы Антоний продолжил задирать подолы всем подряд.

Клеопатра, без сомнения, виновна в этом – не менее, чем сам Марк Антоний. И…

И об этом уже не следовало думать: ни Антония, ни египетской царицы больше не было на этом свете, а размышлять о том, что уже минуло, удел слабых.

Гай Юлий Цезарь Октавиан взял со столика кубок; в этот момент луч солнца, проникший через круглое оконце почти под самым потолком, упал на рубин, украшавший его палец. Пальцы окрасились красным, как будто по ним стекала кровь, еще свежая, дымящаяся.

Но у Октавиана такой ассоциации не возникло; он просто полюбовался перстнем, еще совсем недавно украшавшим тонкий палец Клеопатры – именно поэтому самому императору он налез только на мизинец, хотя его руки тоже отличались изяществом.

Красивый камень, красивый перстень. И тут еще много всего… красивого и драгоценного. И совершенно не обязательно делиться всем этим богатством с теми, кто почему-то считает, что имеет на него право. Тем более, что люди той разновидности, к которой относился Марк Антоний, действительно считали бы полученное богатство своим. Собственностью, средствами, которые можно потратить на удовлетворение собственных прихотей.