– О чем именно ты говоришь?

– Птолемей Дионис утонул. Никто не видел его тела. Значит, мы можем опасаться появления самозванцев.

– Так ты знала, что твой брат утонул? Откуда?

Царица передернула плечами. Чтобы знать – не обязательно видеть своими глазами. Достаточно, чтобы это увидел тот, кому ты доверяешь. Полностью она не доверяла никому. А частично – приходится. И этих самых глаз нужно иметь побольше – тогда больше шансов знать то, что происходило на самом деле.

Юлий склонил голову набок. Как большая отцовская собака – как же ее звали? Маленькая Гермиона-Клеопатра так боялась ее, и, казалось, имя этого черного чудовища никогда не изгладится из памяти, а вот – забыла.

– Ты умная девочка, – произнес он наконец со вздохом. – Очень умная. Я рад, что ты была в моей жизни.

Была? Почему – была? Он… уезжает? Она запаниковала. Она не сможет! Не сможет сама! Ей… просто страшно одной! Ее убьют! И ее, и будущего Птолемея четырнадцатого! А ребенок?! Ребенок должен родиться совсем скоро! Неужели он уедет до рождения сына?

Она сжала кулаки с такой силой, что ногти воткнулись в ладони. Уж ползать у него в коленях и просить не оставлять ее она не станет точно. Жизнь – важнее всего, но не важнее чувства собственного достоинства. Не умеешь сохранить его – лучше умри.

– Ты умная и сильная девочка, – повторил Юлий. – Слушай меня внимательно. Мы с тобой поступим так: Птолемей Дионис, твой брат, утонул, но его тело смогли достать лучшие ныряльщики. Римские ныряльщики, ты поняла?

Она кивнула, не очень уверенная в том, что улавливает его мысль.

– Мы покажем тело царя желающим его увидеть. Правда, не слишком близко.

– Но…

– Ты хочешь знать, где мы возьмем тело? Думаю, в Александрии регулярно умирают подростки примерно такого возраста: в городе все-таки три миллиона жителей.

– А если…

Ей стало страшно. А если никто не умер – что, следует взять первого попавшегося мальчика возраста Птолемея, хоть отдаленно его напоминающего, и… убить?

Как случалось уже не раз, Цезарь уловил ее мысль. Лицо его стало жестким.

– Политика – достаточно жестокая вещь, моя дорогая царица. И если бы ради спокойствия государства следовало убить одного подростка – это пришлось бы сделать. Ты уже могла видеть, к чему приводит гражданская война, и должна знать, что объявись вдруг самозванец, называющий себя твоим братом Птолемеем, трупов будет гораздо больше. К тому же ты должна была уже за это время хоть немного понять меня, и понять, что я стараюсь не проливать крови, если только это возможно. Нам нужно любое тело подходящего телосложения, остальное сделают жрецы. Они могут загримировать покойника так, что ты сама, стоя в двадцати шагах, будешь почти уверена в том, что это именно Птолемей.

От удивления она немного приоткрыла рот.

Цезарь усмехнулся:

– Ты что, не знала? Эх, ты, фараон! Ладно – твой отец и твой брат, они правили исключительно Александрией, не чтили египетских богов, не знали языка и не имели представления, что делается за пределами города. Но ты!

Клеопатра почувствовала, что щеки и уши стали горячими. И в самом деле – стыдно! Она изучала свою страну еще тогда, когда под вопросом была не только возможность сесть на престол, но и просто – выжить. Она читала древние рукописи. Посещала храмы. Общалась со жрецами. Несколько храмов даже находились под ее патронатом. Цезарь же в Александрии менее полугода, а уже знает больше, чем она!

Понемногу она успокоилась: он и в самом деле – великий человек. На пьедесталах его статуй написано, что он – живой потомок Венеры и Марса. Получается – полубог. Он и есть полубог. Если бы ей такого соправителя – величайшей страной мира был бы не Рим, а Египет.


Через десять дней она достаточно легко и быстро произвела на свет сына – здорового, крикливого и крупного младенца мужского пола.

– Никогда не видела таких красивых детей, – сообщила повитуха помощнице и сделала жест, отгоняющий злых духов.

Если бы об этом сказали Клеопатре, она бы была уверена: просто льстят. Конечно, у кого же могут быть самые красивые дети, как не у царицы?

Но она лежала с закрытыми глазами, словно уснула, и слова повитухи предназначались не ей.

– Беленький такой, чистый… Уже считай, двадцать семь годков я младенцев принимаю, а такого впервые вижу.

– Говорят, красные более живучи, – помощница, молодая девица, младше самой Клеопатры лет на пять, отличалась болтливостью и, видимо, просто не могла допустить, что в ответ на фразу повитухи не прозвучат ее слова.

Повитуха, поджарая египтянка с могучей грудью (предмет всегдашней зависти Клеопатры!), не раздумывая, шлепнула помощницу по тощему заду.

– Молчала бы уже, дуреха! Никакого понятия, пуповину перерезать – и то не можешь, а туда же, с рассуждениями… Живучие… Да красные просто чаще всего рождаются. А этот – всем красавчикам красавчик!

– В отца, видать, – мечтательно вздохнула помощница. – Ты его видела, Кифи? Такой мужчина!

Клеопатра с трудом удержалась от смеха. Да уж, имя повитухи подходило ей как нельзя лучше[8]. Интересно, как зовут эту тощую, мелкую (совсем недавно и она, Клеопатра, выглядела примерно так же!) помощницу?

Но ответа на этот вопрос она так и не получила: повитуха Кифи называла помощницу как угодно, но только не по имени. Чаще всего звучали эпитеты «дуреха» и «бестолочь».

– Красавец. Да не тебе.

– А она, – это – шепотом, и легкий кивок в сторону «спящей» роженицы, – не красавица… И тощая совсем…

– Больно ты понимаешь! – повитуха фыркнула. – Ты-то ее сегодня, считай, впервые увидала. А я и до того видела. Не красавица! А как глянет – так у всех мужиков челюсти и отвисают!

– Может, она их заколдовывает?

– Дура! Она просто такая вся… женщина!

– Ой! А мы с тобой что, не женщины, что ли?

– Вот именно, что «что»! Мы бабы. А она – женщина. Я ж говорю: как поглядит – так и все. А если еще рассмеется! Голос у нее такой… особенный.

«Оказывается, у меня особенный голос. Почему мне никто и никогда не говорил об этом раньше?»

– А все-таки хорошо, что ребеночек на отца похож, – подумав, заявила молодая. – Все-таки Цезарь – он совсем особенный.

– Вот дура ты и есть дура. Мальчонка должен быть похож на мать, тогда счастливым будет. Девчонка – на отца, мальчишка – на мать. А такой и умненьким будет, и красивеньким, а счастья иметь не будет.

– Ну вот, я же говорю, те, что красные рождаются, более счастливые! – совсем невпопад заключила безымянная помощница и получила оплеуху.

Под их перебранку Клеопатра неожиданно заснула.

Ей снился мальчик, ее сын. Он был удивительно похож на Юлия: не только цветом волос – ярким, золотистым, – не только глазами, их формой и цветом, но и общим твердым очертанием лица. Она еще успела удивиться во сне: как это так – обычно у маленьких деток мордашки круглые и пухлые, никакой «твердости» и «четкости» и в помине нет…

Но разобраться с этим она не успела, поскольку была грубо и бесцеремонно разбужена. Ребенок – вполне реальный ребенок, белокожий, с головой-дынькой и пока еще пухлыми губами, – хотел есть и кричал.


Цезарь навестил ее в тот же день. Взял на руки малыша.

Он удивительно гармонично смотрелся с ребенком на руках – как будто эти сильные руки с длинными пальцами и хорошо выраженным запястьем и предназначены были для того, чтобы держать детей, а никак не стилос или меч.

– Ты – Цезарион. Маленький Цезарион.

Ребенка следовало назвать Птолемеем – эта традиция не нарушалась уже на протяжении многих веков. Имя собственное давным-давно стало именем семейным, но не так, как у римлян их номен.

Прости, Цезарь. Ты назвал ребенка Цезарионом – цезаренком, но ему суждено носить имя Птолемей. Если царь в Египте может быть и с другим именем, то фараон – нет. Впрочем, Птолемей Цезарион звучит очень даже неплохо.

Цезарь признал ребенка своим. Это говорило о многом, но царице хотелось большего. Например, стать женой божественного Юлия. Он не может жениться на не-римлянке? Ерунда! Ведь это – Цезарь! Он может все, что угодно. Он пишет новые законы и исправляет старые! Почему бы не создать такой закон, по которому он имел бы право жениться на ней?

Цезарь женат – Клеопатра знала, что где-то далеко, в Риме, живет тихая женщина по имени Кальпурния Пизонис. Женщина, которая не родила ему детей. Женщина, с которой вместе он провел от силы несколько месяцев. Женщина, с которой он не собирается разводиться.

А вдруг случится чудо? Вдруг он все-таки решится и женится на ней?

Лучшего и пожелать трудно!

Во-первых, это означало бы стабильность: вряд ли в стране долго продолжится гражданская война, если на престоле появится законный правитель-мужчина, да еще такой, как Юлий.

Во-вторых, это означало бы, что Египет сможет стать вровень с Римом, а то и выше. Ведь власть Цезаря в Риме, безусловно, очень велика, но не безгранична. А в Египте он мог бы стать всем.

Ну и, наконец, наличие Цезаря рядом означало бы счастье для нее самой. За это время он умудрился стать для нее всем: замечательным любовником, настоящим другом, советчиком, терпеливым наставником, да что там наставником – она впервые поняла, что означает иметь отца, ведь Авлету до своих отпрысков не было никакого дела, все его отцовские обязанности по отношению к ней, Клеопатре, заключались в том, что он время от времени катал ее на коленях. Это, конечно, было замечательно, но этого было мало!

Но Цезарь как-то рассказывал – словно бы невзначай! – как одна из любовниц старалась женить его на себе. На какие ухищрения только ни шла эта женщина! И напрасно: он на ней не женился. «Выбирать должен мужчина. Когда женщина начинает охотиться на мужчину, она перестает быть привлекательной для него», – сказал Клеопатре Гай Юлий.