Он расспросил бы ее о работе медсестры и о том, действительно ли это приносит столько удовлетворения, как говорят люди. Ты на самом деле испытываешь удовольствие, когда больные выздоравливают? Помнят ли они тебя, ищут ли потом и благодарят ли? Принимают ли англичан в Ирландии, как туристов, так и рабочих, утихла ли ненависть и неприязнь? Развивались ли какие-либо ремесла на западе Ирландии? Дэвиду всегда хотелось быть гончаром. Создавать что-то руками, совсем далекое от мира, где делают деньги.

Или можно было расспросить Томаса о том, что он пишет, почему он так далеко от своего университета, как часто он собирается видеться со своим мальчиком.

Дэвиду нравилось слушать истории людей, именно поэтому он был лишним в брокерском бизнесе отца.

Клиенты хотели слышать от него, сколько тратить и зачем. А Дэвиду было интереснее расспрашивать об их домах, а не о капиталовложениях. Он разочаровывал их, когда пытался узнать, есть ли у них собаки в доме или сад, в то время как им необходимо было поговорить про оборот капитала.

Проходя по улице, он увидел на балконе Эльзу, но не окликнул ее. Она такая спокойная и собранная, и посреди ночи ей меньше всего был нужен такой зануда, как он.


Томас снял на две недели небольшую комнату над сувенирной лавкой, принадлежавшей эксцентричной женщине по имени Вонни, которая в свои за сорок или за пятьдесят всегда одевалась в цветастые юбки и черную кофту. Выглядит так, что хочется подать ей милостыню, подумал Томас. Но на самом деле ей принадлежала эта уютная и даже роскошная квартирка, которую она сдавала туристам. Обстановка была дорогая, с ценными статуэтками и картинами.

По происхождению Вонни была ирландкой, догадался он, хотя говорить об этом она не любила. Это была безупречная домовладелица, потому что совершенно не докучала ему, относила его белье в местную прачечную и временами оставляла у порога корзину с виноградом или миску с оливками.

— Где вы живете, когда я здесь? — спросил он ее, когда вселился в квартиру.

— Сплю в сарайчике, — ответила она.

Томас не понял, шутит она или говорит серьезно. Больше он ее не расспрашивал, он был счастлив в доме Вонни.

Он бы обрадовался и более дешевой обстановке, но ему был нужен телефон на тот случай, если позвонит Билл.

В Америке Томасу всегда не нравился сотовый телефон. Его рабами стали слишком многие. Он решил, что в путешествии мобильник будет ему мешать, впрочем, многие жаловались, что на дальние расстояния сигнал не доходит. Поэтому совершенно не важно, сколько он потратит на квартиру с телефоном. На что еще ему тратить свою профессорскую зарплату, к тому же он стал зарабатывать деньги на своих стихах.

Престижный журнал заплатил, чтобы он мог отправиться за границу и писать путевые заметки в своем стиле, о чем пожелает. Это оказалось весьма кстати, когда он вдруг понял, что необходимо уехать. Ему так нужно было сбежать. Захотелось написать об Агия-Анне, но в мировой прессе об этом будет рассказано уже завтра, и Агия-Анна станет печально знаменитой. Однажды он подумал, что можно было бы спокойно жить в одном городе с бывшей женой, видеться с Биллом сколько угодно, поддерживать цивилизованные, спокойные отношения с Ширли. В конце концов, он ее больше не любил, и быть вежливым не составляло труда.

Люди даже восхищались ими за такую непритязательность, они были совершенно не похожи на другие разведенные пары, постоянно устраивающие сцены.

Но теперь все изменилось.

Нового приятеля Ширли звали Энди. Продавец автомобилей, которого она повстречала в спортивном зале. Когда Ширли сообщила, что выходит замуж за Энди, все резко изменилось.

Это означало, что Томасу лучше исчезнуть.

Она объяснила, что встретила настоящую любовь, и надеялась, что Томас тоже женится.

Томас помнил, как закипела в нем желчь, когда она заговорила с ним покровительственным тоном, словно распоряжалась о перестановке мебели.

Томас удивился, насколько ему это было противно. Энди был неплохим парнем, просто он слишком легко перебрался в дом, который Томас купил для себя, Ширли и Билла.

— Так будет проще, — пояснила Ширли.

Билл сказал, что Энди о’кей. Но тот был простоват и не особенно любил книги, не из тех, кто бы читал Биллу на ночь и говорил бы: «Ну же, выбирай сам, и мы почитаем вместе».

Надо признать, что Энди и сам понимал неловкость положения. Он предложил Томасу видеться с Биллом с пяти до семи, когда он, Энди, занимался в спортзале.

Это было бы разумно, резонно и даже душевно, но раздражало Томаса еще больше. Словно его отодвигали на второй план, чтобы он не мешал им жить. Во время каждого визита он все больше ненавидел дом: банки с витаминами и пищевыми добавками по всей кухне и в ванной, тренажеры в гараже, журналы о здоровье и фитнесе на журнальном столике.

Когда появилась возможность сбежать, Томас воспользовался ею незамедлительно. С мальчиком он мог общаться по телефону, по почте, через Интернет. Просто будет меньше раздражения и неприязни.

Он убедил себя, что так лучше и для него, и для всех.

Первые недели так и было. Он больше не просыпался в гневе, не сходил с ума, думая о новой семье сына. Передышка пошла на пользу.

Но сегодняшние события все изменили. Все эти погибшие, траур в деревне, плач в гавани.

Невозможно было заснуть, и мысли в голове копошились, словно насекомые.

Томас ходил по квартире Вонни всю ночь. Иногда он посматривал на курятник в дальнем углу сада, увитого виноградом. Раз или два ему показалось, что видел ее взъерошенную голову в окне, но это могла быть и старая курица.


Фионе тоже не спалось в маленьком домишке на окраине города, который принадлежал тощей суетливой женщине по имени Элени, матери троих маленьких сыновей. Похоже, что мужа не было вообще. Обычно она постояльцев не пускала. Фиона и Шейн нашли место, стучась в дома и предлагая немного евро за то, чтобы переночевать. Шейн был непреклонен. Денег, чтобы сорить ими ради койки на ночь, у них не было. Жилье должно быть самым дешевым.

Дом Элени оказался именно таким.

Теперь Шейн спал в кресле, ему одному удалось отдохнуть в эту ночь. Фиона не смогла заснуть потому, что Шейн вдруг заявил, что на следующий день они уезжают.

Это стало для нее неожиданностью.

Им обоим казалось, что Агия-Анна как раз то место, где можно немного пожить. Но Шейн передумал.

— Нет, оставаться нельзя. После всего случившегося не стоит, — сказал он. — Давай уедем завтра, сядем на паром до Афин.

— Но Афины большой город… там будет жарко, — запротестовала она.

Шейн настаивал на своем, убеждая ее, что ему надо встретиться с другом, что это очень важно.

Когда месяц тому назад они с Фионой отправились в дорогу, про этого друга он даже не упомянул. Но Фиона хорошо знала, что расстраивать Шейна по таким пустякам нельзя.

В общем-то какая разница, где они будут жить, здесь или в Афинах.

Ей просто хотелось попасть на похороны Маноса, этого красивого, сексуального грека, который шлепнул ее по попке и сказал, что она «ореа», что означало «прекрасная, красивая».

Он был тупым парнем, но добрым и веселым, считал, что все женщины «ореа», он пил вино прямо из бутылки и танцевал для них национальные танцы, позируя перед камерами и красуясь на фотографиях, которые расходились по всему свету.

Но вреда от него не было никакого, он не заслужил смерти вместе с его маленьким племянником, другими членами его команды и всеми туристами, которые так радовались жизни.

А еще Фионе хотелось повидаться с сегодняшними знакомыми, со стариком Андреасом, который был так чуток с ними, так щедр, с Томасом, профессором из колледжа, мудрым, добрым человеком, и, возможно, она смогла бы заставить Дэвида быть более уверенным в себе.

Что же касается Эльзы… Фиона никем так не восхищалась прежде; Эльза знала точно, что и когда сказать. У нее не было обручального кольца, хотя лет ей уже около двадцати восьми. Фионе было интересно, кому она звонила в Германию.

Шейн все еще спал в кресле.

Фиона боялась, как бы он не обидел Андреаса и остальных. Он иногда мог быть очень едким и колючим. Жизнь его оказалась такой сложной, лишенной любви.

Но так было лишь до встречи с Фионой, и только она знала настоящего Шейна.

В комнате стало невыносимо жарко и душно.

Следовало бы поселиться в более приятных условиях. Тогда бы Шейну не захотелось уехать так быстро.


Ночью, когда звезды освещали гавань, Андреас писал письмо. Он переписывал его несколько раз и решил, что последний вариант самый удачный. Утром первая и единственная за девять лет весточка к сыну в Чикаго была готова.

На рассвете он сел на свой старенький мотоцикл и отправился в город.


Когда над Агия-Анной взошло солнце, в опрятной квартирке над сувенирной лавочкой зазвонил телефон.

Это был сын Томаса Билл.

— Па, как ты, нормально?

— Отлично, сын, просто отлично. Спасибо за звонок, мама дала тебе мой телефон?

— Конечно, папа. Просто мама говорила, что у тебя там всегда ночь. Энди сказал, что стоит попробовать.

— Поблагодари Энди.

— Да, папа. Он показал карту мира, чтобы я знал приблизительно, где ты, а потом мы увидели пожар по телевизору. Наверное, было страшно.

— Да, печальное зрелище.

— От тебя это далеко, папа.

Томасу до боли захотелось быть рядом с сыном. Невыносимо. Но приходилось притворяться веселым.

— В наше время, Билл, все близко, и телефон всегда под рукой. Так слышно, словно ты в соседней комнате.

— Да, знаю, ты всегда любил путешествовать, — согласился мальчик.

— Да, люблю, и ты тоже когда-нибудь полюбишь.

— Еще бы. Я звонил бабушке, сказал, что ты о’кей, и она просила, чтобы ты берег себя.