— Вы правы, абсолютно правы. Огромное спасибо. Вы правильно сделали, что отвадили Дитера. Обычно я сильная, но сегодня я бы не выдержала этого разговора.

— Знаю, — тихо произнес он. — Бывают времена, когда говоришь или слишком много, или слишком мало. Лучше вообще ничего не говорить.

Снова зазвонил телефон.

— Вы все еще не знаете, где я, — предупредила она.

— Конечно. — Он многозначительно кивнул.

На этот раз это был его брат Йоргис.

Двадцать четыре человека погибли.

Двадцать иностранцев и четверо из Агия-Анны, не только Манос, но и его маленький племянник, который, вероятно, на борту помогал своему дяде. Ему было всего восемь лет. А еще двое — местные юноши из команды катера, совсем молодые, едва начавшие жизнь.

— Мрачные времена для вас, Андреас, — сказала Эльза с глубоким сочувствием.

— Невеселое время и для вас, — ответил он.

Они сидели и думали каждый о своем. Казалось, что они знали друг друга давно. Если было бы что сказать, они бы разговаривали.

— Андреас? — Эльза выглянула наружу, где остальные были заняты беседой и их никто не мог услышать.

— Что?

— Сделаете для меня еще кое-что?

— Если смогу — да, конечно.

— Напишите письмо Адонису. Попросите его вернуться в Агия-Анну. Вернуться теперь. Скажите, что в деревне погибли двое молодых людей, что всем вам необходимо видеть того, кто уехал, но может вернуться.

Он покачал головой:

— Нет, друг мой Эльза, это не поможет.

— Хотите сказать, что не постараетесь, чтобы помогло. Что еще хуже может случиться? Он может написать и сказать: «Нет, спасибо». В сравнении с тем, что случилось сегодня, это не конец света.

— Зачем вам вмешиваться в жизнь тех, кого не знаете?

Она рассмеялась, откинув голову:

— О, Андреас, если бы вы знали, какая я на самом деле. Да я только этим и занимаюсь. Я воинствующий журналист, меня так и прозвали на телестудии, а друзья считают, что я во все вмешиваюсь, везде сую свой нос. Вечно пытаюсь сохранить семьи, отучить детей от наркотиков, очистить улицы от дерьма, сделать спорт доступным… Мне свойственно стремление изменить жизнь людей, которых я не знаю.

— Всегда ли это помогает? — спросил он.

— Иногда срабатывает. И срабатывает достаточно часто, чтобы я не переставала этим заниматься.

— Но вы сбежали?

— Не из-за работы.

Он посмотрел на телефон.

Она кивнула:

— Да, вы правы, из-за Дитера. Это долгая история. Когда-нибудь я сюда вернусь и расскажу вам все.

— Не обязательно.

— Обязательно, но мне также важно знать, что вы написали Адонису в Чикаго. Обещайте, что напишете.

— Не умею писать письма.

— Я могу написать за вас, — предложила она.

— Неужели?

— Могу постараться передать ваши чувства, но не уверена, что это будет правильно.

— Я в себе тоже не уверен, — помрачнел Андреас. — Иногда кажется, что знаю верные слова, и воображаю, что обнимаю его, а он говорит мне «папа»… В другое время мне видится, что он непреклонен, жесток и говорит: «Что сделано, то сделано».

— Письмо надо написать такое, чтобы он сказал «папа», — не отставала она.

— Но он догадается, что письмо не мое, он знает, что его старик со словами не дружит.

— Главное — обождать. Это будет в газетах даже в Чикаго, и он прочтет о трагедии в его родной Агия-Анне. Ему захочется услышать вас. Порой события сильнее наших мелких страхов.

— Это касается и вас с Дитером? — спросил он.

— Нет. — Она покачала головой. — Нет, это другое. Когда-нибудь я расскажу, обещаю.

— Нет надобности говорить мне, Эльза, — успокоил он.

— Вы мой друг, и я хочу рассказать.

Послышались голоса с террасы.

Говорил Томас:

— Андреас, вы должны поспать, завтра будет долгий день.

— Думаю, нам следует спуститься вниз туда, где мы остановились, — начал Дэвид.

— Мой брат Йоргис выслал машину для вас. Я сказал, что у меня друзья, которых надо отвезти, дорога длинная.

— Можем мы заплатить за угощение, за день и вечер, проведенные у вас? — спросил Томас.

— Я же сказал Йоргису, что вы друзья, а я с друзей денег за еду не беру, — с достоинством произнес он.

Они посмотрели на него: престарелый, слегка сутулый, бедный трудяга в этой таверне, где они — его единственные клиенты. Они должны были заплатить ему, и обидеть было нельзя.

— Знаете что, Андреас, мы не можем уйти, ничего не заплатив, даже несмотря на то, что мы друзья, — начала Фиона.

У Шейна было другое мнение.

— Ты же слышала, что ему не нужны деньги. — Он оглядел их всех, удивляясь, как это люди не понимают, что можно есть и пить бесплатно.

Эльза заговорила медленно. Она умела привлечь внимание. Все замолчали, чтобы услышать ее. Казалось, что слезы выступили у нее на глазах.

— А что вы скажете, если мы соберем деньги для семьи Маноса и его маленького племянника, а также для других погибших на наших глазах? Для них обязательно будет создан фонд. Мы соберем столько, сколько, на наш взгляд, могли бы стоить вино и еда в другой таверне, положить все в конверт и написать на нем «От друзей Андреаса».

У Фионы в сумке нашелся конверт. Как только она его достала, они молча положили на блюдо свои евро. На дороге послышался шум полицейской машины.

— Эльза, напишите людям что-нибудь, — предложила Фиона.

Эльза сделала это уверенной рукой.

— Жаль, что не могу написать по-гречески, — вздохнула она и взглянула на Андреаса, словно у них был свой секрет.

— Это замечательно — ваша щедрость, всех вас, это прекрасно на любом языке, — сказал он сдавленным голосом. — Никогда не умел писать письма.

— Труднее всего написать первые слова, Андреас, — настаивала она.

— Я бы начал «Адонис, сын мой», — запнувшись, произнес он.

— Вы уже на полпути. — Эльза обняла его на мгновение, перед тем как сесть в машину, чтобы вернуться в деревню у подножия холма, которая так сильно изменилась с прошлой ночи, хотя звезды в небе казались прежними.

Глава третья

Пока небольшой фургон трясся по дороге с холма, они не проронили ни слова. Каждый чувствовал, что никогда не забудет этой ночи. День был долгий, переполненный эмоциями. Они узнали друг о друге так много, что вместе им было легко и спокойно. Но все надеялись, что обязательно еще увидятся со стариком Андреасом. Он сказал им, что у него есть старенький мотоцикл с фургончиком и он каждый день спускается на нем по ухабистой дороге в город, как он называл деревню, чтобы закупить провизию.

В ту ночь никто не спал. Их объединила бессонница под теплым средиземноморским небом. Они вертелись и ерзали в постелях от слишком ярких звезд, свет которых сочился в их спальни. Миллионы крошечных игл мешали им заснуть.

Эльза стояла на маленьком балконе гостиничного номера, глядя на темное море. Она остановилась в «Студио апартаментах», хозяин которых был молодой грек, изучавший бизнес во Флориде и вернувшийся с идеей создать здесь шесть небольших самодостаточных домиков, незатейливо обставленных, с греческими половиками на деревянных полах, с расписной греческой керамикой на полках. Каждый балкон был изолирован. За свои номера он брал огромные, по меркам Агия-Анны, деньги, но они никогда не пустовали.

Эльза увидела его рекламу в журнале путешествий и не разочаровалась.

С балкона темное море казалось совсем безопасным и умиротворяющим, даже несмотря на то, что в этой самой гавани погибли двадцать четыре человека и эта вода не смогла одолеть огонь.

Она вдруг впервые поняла, почему измученные тоской и одиночеством люди иногда готовы покончить с жизнью в объятиях моря. Это, конечно, глупо, нет никакой романтики в том, чтобы утопиться. Эльза знала, что нельзя просто зажмуриться и дать волнам плавно унести себя. Придется барахтаться и сражаться за жизнь, захлебываясь от воды и страха. Ее волновало, смогла ли она выразить в послании Дитеру то, что хотела… что мечтала умереть в этот день.

Нет, на самом деле она этого не желала, она не хотела изо всех сил сражаться против всесильного водного потока.

Но в какой-то степени это решило бы все, избавило бы ее от ужасной ситуации, от которой она сбежала и которая преследовала ее повсюду. Она знала, что долго не сможет заснуть. Зачем просто лежать? Она выставила на балкон стул и села, опершись локтями на витые железные перила, глядя на отражение лунного света в воде.

В маленькой комнате Дэвида тоже было жарко и душно. До этой ночи было нормально, но теперь все изменилось. В доме плакали так сильно, что заснуть было невозможно. На катере Маноса погиб их сын.

Дэвид был потрясен, когда, вернувшись в дом, увидел семью в окружении скорбящих родных и друзей. Он смущенно и неловко пожал всем руки и промямлил то, чего нельзя было выразить словами. Они немного говорили по-английски и глядели на него в недоумении, словно никогда прежде не видели. Почти никто не заметил, как он вышел из дома, чтобы подышать ночным воздухом. Слишком большое горе.

Дэвид представлял себе, что бы случилось, если бы и он погиб в этой катастрофе. Такое вполне могло быть. Просто отправился бы в поездку в другой день. Жизнь человека решается таким случайным выбором.

Рыдали бы в его доме так же сильно? Ломал бы себе руки в отчаянии его отец? Или сказал бы сухо, что сын выбрал свой жребий сам и теперь ему предстоит смириться с этим выбором до конца дней.

Гуляя по скорбному городу, Дэвид вдруг загрустил, ему захотелось встретить кого-нибудь из тех, с кем он провел ту ночь. Нет, конечно, не ужасного дружка Фионы, но кого-то из новых знакомых.

Ему подумалось, что можно было бы зайти в маленькую таверну, где посетители до сих пор сидели и обсуждали страшные события. Хорошо бы повстречать Фиону и поговорить с ней об Ирландии, где ему всегда хотелось побывать.