Георг Борн - Ночь в гареме, или Тайна Золотых масок

Вдруг ему бросился в глаза лежавший на дне саркофага пожелтевший от времени лист бумаги. Он поспешно схватил его и прочитал следующие слова, написанные по-арабски:

«Ты ищешь напрасно, корыстолюбец! Сокровище калифов лежит не здесь. Уже многие искали его прежде тебя и заплатили жизнью за свою жадность. Беги!

Альманзор, последний потомок Абассидов».

Мансур стоял как громом пораженный и с ужасом, смешанным с изумлением, смотрел на письмо. Как! Значит, старый толкователь Корана, которого он считал мертвым, еще жив? Он успел, значит, перенести сокровище в безопасное место? А Мансур и его спутники напрасно подвергались опасностям, все их труды и усилия были напрасны.

Но где же может быть Альманзор? Где он скрывается?

Вдруг послышался крик ужаса и отчаяния, глухой стук и затем все стихло. Что случилось? Бумага выпала из рук Мансура и, схватив лампу, он бросился назад в первую камеру пирамиды.

Там царила глубокая тишина, прерываемая только тихими стонами. Дервиши не работали более, а стояли молча, столпившись все вместе.

– Что случилось? – спросил сурово Мансур-эфенди.

– Взгляни, мудрый и могущественный баба-Мансур, – отвечал один из дервишей. – Случилось ужасное несчастье. Со свода упал большой камень, ранил твоего слугу и убил старую гадалку.

В ту же минуту Мансуру бросилась в глаза Кадиджа, лежавшая в луже крови, почти совсем раздавленная каменной глыбой. Это был уже труп. Ее агония длилась несколько секунд. Рядом с ней лежал, стеная, грек, но он был более испуган, чем ушиблен. Камень только слегка задел его при падении. Часть желания Мансура исполнилась. На свете стало меньше одним человеком, знавшим о сокровище, которое Мансур все еще надеялся отыскать, несмотря на найденную бумагу.

Но в эту минуту близкая опасность заставила его забыть на время о сокровище. Тут только глаза Мансура открылись, и он понял, что грозило ему и его спутникам.

Дервиши с отчаянием в голосе сообщили ему, что весь проход завален камнями, вытащить которые нет никакой возможности. Стоит пошевелить один, как сверху осыпается еще несколько.

– Ты не ранен? – спросил Мансур лежавшего без движения Лаццаро.

– Я сам еще этого не знаю, господин, – отвечал грек слабым голосом. – Мы все погибли. Все, и ты также.

– Вы говорите, что нельзя разобрать камни? – сказал Мансур, обращаясь к дервишам.

– Взгляни сам, мудрый баба-Мансур! – вскричали они. – Камни лежат грудой и грозят убить каждого, кто осмелится их тронуть. Нет больше никакой надежды. Мы погибли!

– Камни не могут падать вечно, – сказал Мансур твердым голосом. – Мы должны разбирать их до тех пор, пока ничего не будет осыпаться.

– Все напрасно, – возразил один из дервишей, – даже если нам и удастся после долгих трудов и усилий вынуть некоторые камни, все равно…

– Ни слова больше! – вскричал гневно Мансур. – А что будет, если вы станете сидеть сложа руки? Знаете ли вы, что вам не избежать тогда голодной смерти?

– И здесь смерть тоже неизбежна, – сказал мрачно один из дервишей. – Смотри, старая гадалка плавает в своей крови.

Мансур невольно вздрогнул. Он видел, что его послушные слуги, его рабы, переставали повиноваться ему и думали только о спасении своих жизней.

– А, неверные собаки! – вскричал он. – Разве вы не знаете, что всегда должны быть готовы умереть без ропота, если на то будет моя воля?

– Разве ты не мудрый баба-Мансур? – сказал один из дервишей, которому отчаяние и страх придавали мужество смотреть без страха в лицо повелителя. – Разве ты не могущественный баба-Мансур? Если ты так мудр и всемогущ, то помоги нам и спаси нас от гибели.

– Я приказываю вам снова взять ваши ломы! – вскричал Мансур. – Кто хочет спастись, пусть следует за мной.

С этими словами он схватил лом и бросился сам к груде камней, заграждавших выход. Дервиши тотчас же последовали его примеру, и даже Лаццаро присоединился к ним, убедившись, что не ранен и даже не ушиблен.

Наконец после продолжительной и тяжелой работы удалось отодвинуть один большой камень, не вызвав нового обвала, затем другой, третий, но тут силы работавших истощились и их начали мучить голод и жажда. Мрачное отчаяние овладело спутниками Мансура. Они ясно видели, что работа им не по силам и что им не удастся расчистить весь проход. Усталость уже давала о себе знать, и нечем было подкрепить упавшие силы, так как у них не было никакой пищи.

Прошел еще день, и лампы одна за другой погасли. Воцарился глубочайший мрак, еще более усиливший отчаяние заживо похороненных.

На третий день голод и жажда достигли высшей степени, так как закончилась вода, бывшая в дорожных фляжках дервишей. Безумие овладело дервишами, дикие крики и вопли перемешивались с громкими молитвами. Выкрикивая все девяносто девять свойств Аллаха, они просили его даровать им хлеба и воды. Наконец голод принудил Лаццаро и некоторых дервишей переступить границу, отделяющую людей от зверей. Они решились утолить свой голод мясом мертвой Кадиджи. Один Мансур не принял участия в этом каннибальском поступке. Он страдал не менее других, но его железная воля давала ему силу молча выносить мучения. Кроме того, он нашел у себя в кармане несколько фиников, которыми мог отчасти утолить голод, но зато жажда еще больше стала мучить его.

На шестой день, когда мучения голода и жажды стали невыносимы, Мансур созвал своих спутников.

– Очень возможно, – сказал он, – что мулла в Дамиетте, который знает о нашей поездке, видя, что мы не возвращаемся, пошлет нас отыскивать. Но кто знает, когда придет эта помощь? Я слышу ваши крики отчаяния, я сам чувствую, что если мы не найдем скоро пищи и питья, мы все неизбежно погибнем. Поэтому один из нас должен принести себя в жертву для спасения других. Его мясо и кровь сохранят нам жизнь.

– Да, ты прав! Один из нас должен пожертвовать собой! – вскричали с дикой радостью спутники Мансура, в которых не было уже ничего человеческого: голод и жажда обратили их в диких зверей.

– Вы все, значит, согласны, – продолжал Мансур. – Хорошо, здесь есть заряженный револьвер. Тот, кому придется умереть, может при помощи его лишить себя жизни. Но теперь остается решить, кто должен принести себя в жертву.

– Мы должны бросить жребий! – закричали дервиши. – Да, жребий! Пусть жребий решит это.

– Мы не можем бросать жребий, – возразил Мансур, – здесь слишком темно. Я предлагаю другой способ. Один из нас пусть ловит других, и тот, кого судьба наведет на него, пусть будет убит.

– Да, да! Ты прав, баба-Мансур, пусть будет так, но никто не должен быть исключен, и ты, и грек должны тоже участвовать в жребии.

– Разве мы не здесь? Мы не можем никуда бежать, перед смертью все равны. Пусть сегодня Лаццаро отыскивает жертву.

Дервиши согласились с этим, и началась ужасная охота за людьми. Воцарилась мертвая тишина, каждый боялся пошевельнуться, чтобы не выдать своего убежища. Слышны были только легкие шаги грека, отыскивавшего свою жертву.

План Мансура был хорошо обдуман. Назначая Лаццаро, он знал, что тот подвергается такой же точно опасности, как и жертва, которую он схватит. По всей вероятности, тогда произойдет схватка, так как всякому дорога жизнь, и неизвестно, кто выйдет из нее победителем, схвативший или схваченный. Мясо побежденного послужило бы пищей остальным, которые не стали бы разбирать, кто побежден и кто победитель.

Прошло несколько томительных минут. Вдруг Лаццаро начал приближаться к каменным столбам, на одном из которых сидел шейх-уль-ислам. Несмотря на все свое хладнокровие, Мансур невольно почувствовал, что холодный пот выступил у него на лбу. Но его опасения были напрасны. Не его схватили руки грека. Кто-то из дервишей, думая, что Лаццаро не посмеет схватить своего господина, стал вблизи последнего, думая таким образом быть в безопасности.

Во мраке началась отчаянная борьба не на жизнь, а на смерть. Пойманный дервиш употреблял все усилия, чтобы вырваться из рук Лаццаро, державшего его, как железными щипцами.

Кто боролся с греком? Кто победит? Кто послужит пищей обезумевшим от голода? Темнота скрывала все.

Австрийский посланник в Лондоне давал большой обед, на который был приглашен весь дипломатический корпус. Граф Бейст употреблял все усилия, чтобы достойным образом принять своих гостей, и к концу обеда благодаря шампанскому разговор сделался чрезвычайно оживленным.

На одном конце стола сидел маршал Грант, маркиз де Виден, французский посланник и герцог Норфолк. Между ними завязался разговор о красавицах Лондона, о светилах оперы и балета, и наконец маршал заметил, что он любит первую красавицу Лондона и пользуется взаимностью.

– О, позвольте, маршал! Я оспариваю ваши слова, – заметил с улыбкой герцог.

– Оспариваете?

– Я могу утверждать, что красивейшая женщина Лондона принадлежит мне.

– Извините, господа, – вмешался маркиз, – позвольте и мне вставить слово. Я думаю, вы хорошо знаете мой вкус. Я знаю здесь в Лондоне одну даму, расположением которой я имею счастье пользоваться, я могу признать ее первой красавицей Лондона.

– Значит, вы оспариваете, маркиз, что моя дама превосходит всех красотой? – спросил герцог Норфолк.

– И значит, вы сомневаетесь в моем вкусе? – прибавил маршал.

– Я вижу, – сказал с улыбкой маркиз, – что каждый из нас считает свою даму красивейшей. Очень легко решить, кто из нас прав. Выслушайте мое предложение.

– Я готов держать какое угодно пари! – вскричал маршал.

– И я тоже, конечно, – заметил герцог, уверенный в победе.

– Я предлагаю пригласить в одно и то же место наших дам и тогда уже решить спор, – сказал маркиз.

– Согласен! – вскричал маршал.

– Один вопрос, маркиз, – сказал герцог, обращаясь к французу. – Где вы думаете устроить это свидание?

– Сегодня вечером в опере. Что скажете вы о моем предложении?