— К тому времени, когда я смогла узнать о Гэвине, — продолжала миссис Берн, — он уже жил с одним шулером, который взял его под свое крыло, и у него, кажется, все было в порядке. Я подумала, что его жизнь будет намного легче, если ему не придется ухаживать за больной, изувеченной матерью. Поэтому я попросила людей из госпиталя ничего не рассказывать сыну обо мне.

— Тогда почему…

Миссис Берн печально улыбнулась:

— Потому что мальчик оказался чересчур сообразительным. Только через год я смогла оставить больницу. Одна из сестер, работавших там, предложила мне пожить у нее в деревне. У сестры появилась возможность устроиться сиделкой к очень богатой леди, но не с кем было оставить малютку сына, и я должна была стать его няней. — Миссис Берн сильно сжала руку Кристабель. — Но я не могла уехать из Лондона, не повидав своего единственного любимого сына, хотя и не хотела, чтобы он видел меня. Правда не хотела. —Женщина снова закашлялась. — Я пошла на скачки, надев большой капюшон, скрывавший лицо, и старалась не подходить к нему близко, лишь издали смотрела, как работает мой замечательный взрослый мальчик, как ловко управляется он с рулеткой, как будто рожден для этого, как уговаривает деревенских олухов делать ставки. — Миссис Берн сокрушенно покачала головой: — Однако скачки оказались неподходящим местом для женщины, особенно для такой, как я, — ковыляющей с костылем и странно одетой. Какой-то дурак стащил с меня капюшон. Вы можете представить себе реакцию окружающих: визг, смех и все такое. — На глазах у миссис Берн выступили слезы. — Но мой мальчик… он подошел и просто натянул на меня капюшон. «Пойдемте, мисс, — сказал он, — не обращайте внимания на этих болванов».

Кристабель тоже заплакала. Слезы катились у нее по щекам, но она не вытирала их.

— Я только сказала: «Спасибо, мой мальчик», — но этого было достаточно, чтобы он узнал меня и все понял. Вы бы видели, как мы с ним обнимались, смеялись и целовали друг друга. Люди решили, что мы свихнулись. — Миссис Берн выпустила руку Кристабель, чтобы краем пододеяльника вытереть слезы. — Уже сколько лет прошло, но всякий раз, когда я вспоминаю об этом, начинаю шмыгать носом.

— Я понимаю, — прошептала Кристабель. — Кто бы не заплакал?!

Достав платок, она тоже промокнула свои глаза, а затем передала его миссис Берн.

— Знаете, а Гэвин стал бы смеяться над нами, если бы увидел, — сказала та.

— Возможно. Мужчины не понимают таких вещей. — Кристабель немного подождала, пока миссис Берн успокоится, и спросила: — А что было потом?

— Вот тогда я и заставила Гэвина поклясться, что он никому не расскажет о том, что я жива. Я сказала ему, что, если он не поклянется, я исчезну навсегда и он никогда больше меня не увидит. Он послушался, бедняжка, и я уехала в деревню, чтобы поселиться у Ады. Она и была той самой сестрой. А Гэвин остался в городе.

— Но почему? Почему вы не остались в Лондоне вместе с ним? Вы могли бы носить парик, вуаль и перчатки, если не хотели, чтобы вас разглядывали.

— Я не поэтому решила, что нам надо жить врозь. Гэвину и до пожара приходилось нелегко, когда меня называли «ирландской шлюхой». Я говорила ему, что не стоит обращать на это внимания, раз мы оба знаем, что это не так, но он все-таки обращал, как только подрос достаточно для того, чтобы понимать. Он часто дрался из-за этого, пытался защищать мою честь в лавках и трактирах и вечно ходил с разбитым носом.

Кристабель невесело улыбнулась:

— Он и сейчас… очень чувствителен к этому слову.

— Меня это не удивляет. Подумайте сами, насколько тяжелее все было бы для него, если люди стали бы говорить чепуху о том, что пожар — это наказание за грехи, и подобную чушь. Они и так болтали такое после пожара, но, когда человек мертв, сплетни быстро затихают. — Миссис Берн сильно раскашлялась. — Если бы узнали, что я жива, ему бы пришлось выслушивать это ежедневно. Это и глупые шутки, и насмешки над моим уродством. — Заметив, что Кристабель невольно кивнула, она прибавила: — А, значит, вы тоже слышали подобное? Люди иногда очень жестоки. А я знала, что для того чтобы выжить в Лондоне, Гэвину понадобится вся сила, которая у него есть. Если мужчина один и свободен — он справится, но если ему надо о ком-то заботиться…

— Но он же был еще ребенком, — горячо запротестовала Кристабель. — Двенадцать лет — это еще мало.

— Только не для Гэвина. Ему уже приходилось самому заботиться о себе, находить способы зарабатывать. Я не могла помочь ему в Лондоне. Я могла лишь стать обузой. Мне еще повезло, что я могла обеспечивать саму себя в доме Ады.

— Вы могли бы взять его с собой в деревню.

— И что бы он стал там делать? Работать батраком на ферме? Стать учеником кузнеца? Он слишком умен для этого и слишком честолюбив. А Ада зарабатывала достаточно, чтобы кормить меня и своего ребенка, но она не смогла бы содержать еще и Гэвина. — Женщина грустно улыбнулась. — Думаете, мне нравилось быть врозь со своим мальчиком? Жить от встречи до встречи раз в месяц. Не знать, сыт он или голоден, болен или… — Она зашлась в приступе кашля. — Но поглядите на него сейчас. Достиг бы он всего этого, если бы я осталась с ним? Нет, конечно.

Кристабель не была в этом уверена, ведь ей никогда в жизни не приходилось делать такой тяжелый выбор. Кто знает, как бы она поступила?

— Посмотрите сами, каким он вырос, — говорила миссис Берн с нескрываемой гордостью, — высокий, красивый, настоящий сын принца. — Она потрепала Кристабель по руке: — Вы ведь знаете, кто его отец?

— Да. Но сам Берн, кажется, не особенно рад этому родству.

Миссис Берн удрученно вздохнула:

— Я знаю. Но он не понимает, что это страдания и лишения сделали его таким, какой он есть, — сильным и гордым. А кем бы он был, если бы Принни прекратил выплачивать нам содержание? Незаконным сыном актрисы, живущим за счет своего случайного родства, вот и все. А сейчас у него собственный клуб, и он так разбогател, что купил это имение, чтобы я могла…

— …жить тут в изгнании, — закончил фразу Берн, входя в комнату с кувшином и тарелкой. Заметив свечу, освещающую лицо матери и мокрые щеки Кристабель, он добавил недовольно: — Ты рассказала ей всю грустную историю, мама?

— Конечно, — ответила Кристабель. — Ты же сам ничего не расскажешь.

— Не имею права. — Берн подошел к кровати. — Я поклялся.

— Видите? — с довольным видом спросила миссис Берн. — Ну, разве он не хороший сын?

— Очень хороший, — ответила растроганная Кристабель, наблюдая за тем, как Гэвин ставит на столик тарелку и наливает в стакан воды.

—Держи это в секрете, — сказал он, подмигнув обеим женщинам, и сел на стул, — а то испортишь мне всю репутацию. Джентльмены откажутся отдавать мне долги, — Гэвин усмехнулся, глядя на Кристабель, — или будут посылать навстречу мне своих жен с ружьями.

— Берн, — предостерегающим тоном произнесла Кристабель, — не смей…

— Мы с ней так познакомились, — не обращая на нее внимания, объяснил матери Гэвин. — Леди Хавершем пару раз выстрелила в меня, когда я приехал получить долг с ее покойного мужа.

— Правда? — засмеялась миссис Берн. — Теперь я понимаю, что ты в ней нашел. Ты же всегда говорил: «Не можешь справиться с женщиной — уложи ее к себе в постель».

— Ради Бога, мама… — взмолился Берн.

— Я не вчера родилась и отлично знаю, что ты делаешь со своими женщинами. — Миссис Берн снова закашлялась. — То же самое, что я делала с твоим отцом, и не жалею об этом, потому что в результате получила тебя.

— И жизнь, полную страданий и боли, — глухо закончил Берн.

— В жизни всегда есть место страданию и боли. Если мне досталось их больше, чем другим, то и радости я получила больше. — Миссис Берн ласково потрепала Кристабель по руке. — Особенно сегодня.

Она опять сильно раскашлялась, и Гэвин поднялся со стула:

— Сейчас мы дадим тебе отдохнуть, мама. Наклонившись, он поцеловал мать в щеку и предложил руку Кристабель.

Когда та поднялась, миссис Берн строго поинтересовалась:

— В какую комнату ты поселил леди Хавершем?

— В розовую.

— По крайней мере ты не лишен чувства приличия. — Миссис Берн одобрительно улыбнулась.

Кристабель не смогла сдержать доброй усмешки. Для женщины, так хорошо осведомленной о любовницах сына, миссис Берн на удивление серьезно относится к соблюдению внешней благопристойности.

Хотя и Берн здесь, в своем имении, может быть совершенно другим человеком: солидным землевладельцем, респектабельным джентльменом. Правда, Кристабель было непросто представить себе такое.

Когда они уже выходили из комнаты, она вдруг вырвала у Берна руку, подбежала к кровати миссис Берн и порывисто поцеловала ее в изуродованную щеку.

— Спасибо, что рассказали мне о нем, — прошептала она.

— Спасибо, что вы стараетесь понять его, — со слезами на глазах ответила миссис Берн.

Когда Кристабель вернулась к Гэвину, он посмотрел на нее с любопытством и, как только они вышли из комнаты, сказал:

—Догадываюсь, что у вас с мамой была очень эмоциональная беседа. Наверное, она задала тебе кучу вопросов о том, что нас связывает?

— Я не собираюсь пересказывать тебе наш разговор.

— Надеюсь, ты не собираешься пересказывать его и никому другому вне этого дома, — резко добавил Гэвин.

— Разумеется, я никогда не предам ни твоего доверия, ни ее. Ты и сам это прекрасно знаешь.

— Если бы не знал, то никогда не привез бы тебя сюда. Хотя мне досадно, что мама не разрешает никому рассказывать о себе. Если бы она жила в Лондоне, за ней был бы лучший уход.

— А чем она больна?

— Слабые легкие. Доктора говорят, что это не связано с пожаром, но я в этом не уверен. Зимой и осенью у нее часто бывают плевриты и лихорадки. Несколько раз она была близка к смерти, поэтому мне часто приходится срочно отправляться в Бат. — Они остановились у комнаты Кристабель. — Я… э-э… знаешь… этой ночью… ты будешь… — неожиданно замялся Берн.