– Уезжаешь? – не поняла я. – Но ведь… выходные!

– Конечно, дорогая. Но на выходных у меня работы больше всего. Так что ты хочешь мне рассказать?

Я взяла его за руку и погладила пальцы.

– Послушай, – начала я. – Мы познакомились случайно, и из этого знакомства получилось то, чего не должно было получиться. Это тоже произошло случайно, но…

– Я говорил про истории из прошлого, а не про твой никому не нужный серьезный разговор, – перебил Вивиан.

– Не веди себя как ребенок и дай мне договорить. Нам хорошо вместе, мы ездим друг к другу в гости, ссоримся, миримся и говорим по душам. Но так больше продолжаться не может. Мы сведем друг друга с ума, понимаешь? Вместо того чтобы спокойно сидеть дома, ты поехал в другой город. Если бы ты не приехал, завтра я бы поехала в другой город, хоть и решила, что проведу выходные в одиночестве… – Он убрал руку, и я не стала ее удерживать. – Мне надо было встретить хорошего мальчика, как Саймон, или честолюбивого и заносчивого, но милого и наивного парня, как Билл. А вместо этого я встретила идиота со склонностью к саморазрушению, который заглядывает под каждую юбку и раз в месяц вылезает из своей депрессии для того, чтобы проверить, не умерли ли все люди вокруг. И влюбилась, как девчонка. И тебе тоже надо было встретить хорошую девочку. К примеру, как Колетт. А ты встретил расчетливую суку, мимо которой не может пройти ни один мужчина, и которая тебе явно не по зубам – но тоже влюбился по уши. Это неправильно, Вивиан, ты понимаешь?

– Но почему, черт побери?

Я убрала пепельницу с покрывала.

– Ты сам отвечал на этот вопрос. Мы будем причинять друг другу боль. И, если для тебя чувства – это боль, то я устала от боли. Я хочу другие чувства. Светлые. Человеческие.

– Как-то я услышал фразу: «Нет ничего дешевле, чем чужая боль». Как ты думаешь, это правда?

– Я думаю, что мне не нужна боль. Извини, Вивиан, но я больше так не могу. Нам нужно было остановиться еще тогда, когда я в первый раз пришла к тебе домой. Точнее, мне вообще не нужно было приходить к тебе домой. А тебе не нужно было приезжать ко мне.

– Наверное, мне следовало бы с тобой поспорить, Изольда. Но я не вижу в этом смысла.

На секунду мне захотелось, чтобы он поспорил. Чтобы он сказал что-нибудь – не важно, что. Или же отпустил бы циничную шутку, которая не вызвала бы у меня ничего, кроме отвращения. Чтобы он поклялся мне в вечной любви, чтобы сказал, что не отпустит или чтобы послал к черту. Но Вивиан промолчал. Он встал и, собрав разбросанную по ковру одежду, начал одеваться.

– Уходишь?

– Да. У меня много дел.

– Надеюсь, у тебя не осталось вопросов, и ты на меня не обижаешься?

– Я давно разучился это делать.

Я села и посмотрела на него.

– Ведь все будет в порядке, да?

– Конечно, – ответил он беззаботно, – ты ведь знаешь, у меня всегда все в порядке. В том, что я с завидным упорством наступаю на одни и те же грабли, мне стоит винить самого себя, но никак не тебя.

– «Трава» была ничего, – попыталась я разрядить атмосферу.

– Я рад, что тебе понравилось.

– Ты уверен, что тебе стоит вести машину в таком состоянии?

– Не волнуйся. Кстати, кольцо тоже ничего. – Вивиан повернулся ко мне, застегивая верхние пуговицы рубашки. – У Уильяма отличный вкус. Это ты научила его выбирать украшения?

Я поднялась и подошла к нему.

– Нет ничего дешевле, чем чужая боль, да? – спросила я. – Знаешь, о чем я подумала? Вполне может статься, что я встречу человека, с которым я захочу разделить его боль. Но ты этим человеком никогда не станешь.

– Я в курсе. Хочешь сообщить мне что-нибудь новое?

– У меня вряд ли получится чем-то тебя удивить.

– Ну почему же. В постели это у тебя получалось.

– Постель – это еще не все.

– Когда женщина, к которой я неравнодушен, начинается и заканчивается именно в постели, то твоя последняя фраза приобретает другой смысл.

Мне стало холодно, и я обхватила себя руками в попытке согреться.

– Бизнеса у нас не получилось, – подвел итог Вивиан. – Отношений – тоже. Хочется верить, что ты хотя бы пригласишь меня на свою свадьбу.

– Тебе придется долго ждать.

– Я запасусь терпением. – Он запахнул плащ. – Удачи, Изольда. В следующий раз попробую продать свою боль подешевле.

– Неплохая мысль. Может, y тебя получится.


Глава двадцать пятая

Вивиан

2000 год

Франция, Париж

Я впервые увидел ее пятнадцатого февраля, на следующий день после дня Святого Валентина. По случаю праздника мы собрались университетской компанией – те же самые пять человек, что и раньше – и решили отпраздновать его в таком составе. Точнее, мы не праздновали, а просто сидели дома у Клода и хвастались своими успехами. Пару месяцев назад я начал свою практику, и сделал это последним – до меня все мои друзья уже либо работали в больницах, либо, как и я, решили, что им будет лучше работать на себя. Мое заявление было встречено дружными аплодисментами, после чего все выпили за мое здоровье и напомнили мне, что для полного счастья нужно обзавестись красавицей-женой. Клод жил с дамой, которую звали Эдит (они начали встречаться еще в университете), все остальные уже были женаты, а у меня, как всегда, было много кандидаток в жены, но ни одной более-менее стоящей. После того, как мы выпили еще немного, мне посоветовали приглядываться к своим пациенткам – может, я найду жену среди них? Я часто вспоминал этот случай и удивлялся, как они умудрились что-то мне напророчить.

С утра у меня болела голова. Я позволил себе выпить больше, чем следовало, и злился на себя, а заодно и на окружающих. Честно признаюсь, что больше всего по приходу на работу я желал услышать от секретаря «до часу дня у вас нет пациентов, доктор» и отправиться домой для того, чтобы подремать пару часов. Но подремать мне не удалось – на девять часов секретарь назначила прием какой-то леди по имени Беатрис Фабре. Узнав об этом, я разозлился еще больше – теперь и на Беатрис, из-за которой я весь день буду мучиться похмельем. Но злился я недолго. Всего лишь полчаса. Ровно до того момента, когда ее увидел.

На улице шел мокрый снег и дул холодный ветер – самая ужасная погода, которую только можно вообразить. По этому случаю на мадемуазель Фабре было не только теплое белое пальто, но и пушистый шерстяной платок, который она обмотала вокруг головы. Она остановилась в дверях кабинета и сказала:

– Здравствуйте, доктор.

После чего принялась снимать с головы платок.

– Доброе утро, мадемуазель Фабре, – ответил я. – Позвольте, я возьму ваше пальто.

Беатрис сняла платок и потрепала волосы, глядя в зеркало. Она повернулась ко мне как раз в тот момент, когда я прикоснулся к ее плечам для того, чтобы снять пальто. Я обратил внимание на то, что она очень молода – черты ее лица выглядели мягкими, почти детскими. Она смущенно улыбнулась, осознав, что мы стоим слишком близко друг к другу для незнакомых людей, и рассеянно погладила темно-рыжие волосы. А я посмотрел ей в глаза, зеленые, как у большинства рыжеволосых женщин, и в них было только одно: бесконечная тоска. Взрослая, огромная тоска, которая не шла молодой девушке – ее глаза могли принадлежать, скорее, сорокалетнему человеку.

– Меня зовут Беатрис. – Она протянула мне руку, улыбнулась, и тоска в ее глазах исчезла за веселым озорным огоньком. И я испытал то чувство, которое испытывали миллиарды людей до меня и испытают еще столько же, а то и больше – у меня перехватило дыхание. – Вчера был день Святого Валентина. Вы не забыли подарить своей девушке подарок?


Если для меня в этой жизни и существовало что-то запретное, то это были романы с пациентками. Профессор Аллар, психиатр, у которого я проходил практику, видел, как приходившие к нему на прием дамы смотрят на меня, и поэтому раз за разом повторял мне эту святую истину.

– Ты ведь не хочешь расстаться со своей лицензией, Вивиан? – спрашивал он у меня. – Я уверен, она тебе далась тяжело. Как и всем нам.

Иногда мне казалось, что уж лучше бы Беатрис смотрела на меня так же, как эти пациентки – тогда я хотя бы смог понять, чего она от меня хочет, и, соответственно, понял бы, какой линии поведения следует придерживаться. Но она вообще редко смотрела на меня, а, если это и происходило, то это был взгляд человека, нуждающегося в поддержке. Я и сам удивился тому, сколько всего свалилось на эту девушку за ее короткую жизнь, и не понимал, как она не оказалась у психоаналитика несколькими годами раньше. Беатрис смотрела в потолок, и рассказывала мне о матери, об отце, о братьях и сестрах. Она принесла свой дневник: общения с бумагой ей не хватало, а она продолжала рассказывать. Мы даже не коснулись темы ее снов, хотя до этого я не мог и думать о сеансе психоанализа, который обходит подобное.

– Видите, доктор? Я держусь молодцом! – сказала она мне однажды. – И не плачу. Я плачу только если мне грустно, и только когда я одна. Я никогда не плачу просто так.

Через пару дней после этого разговора – и спустя неделю с того момента, как она впервые пришла в мой кабинет – она совершенно неожиданно разрыдалась во время, казалось бы, не такой уж чтобы печальной истории о девушке с ее работы, и после этого легче стало нам обоим. Я объяснил Беатрис, что в этом нет ничего страшного. Мы не всегда можем как-то охарактеризовать происходящие внутри нас процессы, но это еще не означает, что с нами что-то не так. Совсем наоборот – если люди не плачут, это повод для того, чтобы задуматься.