И тут я вспомнила про моего друга, одного джентльмена из Нью-Йорка, человека очень-очень заметного, члена всего, что только возможно. Я написала ему и спросила, не мог бы он прислать Генри приглашение приехать в Нью-Йорк и стать членом чего-нибудь. Этот джентльмен состоит членом «Друзей культуры», «Ассоциации любителей природы», «Нью-Йоркской лиги борцов с чумкой» и «Общества Огайо». Оказывается, «Общество Огайо» – самое труднодоступное, потому что туда принимают только уроженцев Огайо. Но он раздобыл для Генри приглашение вступить в «Общество Пенсильвании», в него вступить проще – для этого всего-навсего надо быть уроженцем Пенсильвании.

Так вот, когда к Генри посыпались все эти предложения, он очень обрадовался, подумал, что его известность докатилась и до Нью-Йорка. Он решил немедленно туда ехать и вступать во все, куда его приглашают. Конечно, ему пришлось взять с собой и меня. Когда я снова оказалась в «Ритце» – после всего, что мне пришлось претерпеть, живя семейной жизнью, – я поняла, что снова дышу полной грудью.

В первый же вечер в Нью-Йорке Генри отправился на банкет и сидел за одним столом с Эми Роттсфилд Рэнд, очень интеллектуальной дамой, которая однажды побывала в Китае и с тех пор почти ничего не слышит, Перси Гилкрист Сондерс, которая знаменита тем, что считает, будто правописание должно зависеть от произношения, и Честером Уэнтвортом Пибоди, который вечно рассказывает о своих наблюдениях за сусликами, а еще очень достоверно описывает все, что они делают. Встреча с такими знаменитыми людьми навела Генри на всякие мысли и на многое открыла глаза. Потому что, побеседовав с ними, Генри с удивлением обнаружил, что мозгов у него не меньше, чем у них. Это всегда происходит с людьми, которые из-за комплекса неполноценности боятся рот раскрыть. Ведь совершенно неважно, насколько неполноценен твой комплекс – в Нью-Йорке всегда найдешь очень известных людей, у которых мозгов ничуть не больше, чем у тебя.

Когда Генри вернулся домой после банкета, я заглянула к нему в спальню в новом розовом пеньюаре и наконец-то заставила его пообещать, что мы будем жить в Нью-Йорке, где наша жизнь будет в интеллектуальном плане гораздо более насыщенной.

А еще я записала Генри в клуб «Книга месяца»: там советуют, какую именно книгу следует прочесть в этом месяце, чтобы подчеркнуть свою индивидуальность. Организовано все просто замечательно, и пятьдесят тысяч человек каждый месяц читает одну и ту же книгу.

Потом мы сняли квартиру в новом доме на Парк-авеню, и я туда взяла только антиквариат – все самое старинное итальянское и одного из старых художников – Рембрандта. Вспомнить смешно – раньше я считала, что в интерьере должно быть много розового атласа и шелка. Но женщина, разбирающаяся в искусстве, признает только итальянский антиквариат. Так что если раньше я носила шифоновые пеньюары, отделанные страусовыми перьями, то теперь они у меня все из старинной итальянской парчи, которая раньше служила одеянием какого-нибудь средневекового папы римского, она такая чуть выцветшая и очень изысканная.

Когда мы обставляли детскую для «нашего мышонка», декоратор отыскал настоящую итальянскую колыбельку какого-то стародавнего века Только Дороти сказала, что итальянский мастер, когда ее делал, наверное, думал, если ребенок помрет, из колыбельки получится отличный гробик А еще Дороти боится, что дитя, которое будет в ней спать, вырастет мрачным меланхоликом. Все-таки иногда Дороти рассуждает вполне здраво, потому что, как оказалось, итальянский антиквариат ужасно действует на нервы, особенно в дождливые дни. Так что Дороти практически у нас живет – чтобы спасать меня от тоски, которую на меня нагоняет вся эта итальянская старина.

Наконец настало время «нашему мышонку» появиться на свет, и мы с Дороти отправились на ланч в «Ритц». После ланча Дороти собиралась пройтись по магазинам, а потом попить чаю «запросто». Она позвала меня с собой. Я обожаю ходить по магазинам и пить чай «запросто», но все-таки я решила, что лучше мне пойти домой. И когда под вечер я взяла наконец-то на руки «нашего мышонка», я почувствовала себя вознагражденной за все лишения.

Я позвонила Дороти, пившей чай, чтобы сообщить ей, что ребенок оказался мальчиком. Ничто так не трогает людские сердца, как история про женщину, прошедшую «Долиной невзгод» и вышедшую оттуда с младенцем на руках. Поэтому все, кто пил чай, изъявили желание немедленно ко мне приехать. Я сидела в кровати в своем раннеитальянском халатике, и мы устроили настоящую вечеринку в честь «нашего мышонка». Люди все приходили и приходили, и я все время звонила и заказывала сэндвичи. Няня, к сожалению, показывала «нашего мышонка» только издали, потому что шум и табачный дым вредны для новорожденных.

В конце концов я была вознаграждена за все свои мучения, потому что Генри отписал на меня значительную сумму. Особенно сентиментальны мужья бывают в тот день, когда могут назвать супругу «мамочкой».

Ну вот, все так благополучно завершилось, и Генри, конечно же, решил, что теперь я буду сидеть дома и стану Женой и Матерью. Но едва я встала с постели, как почувствовала прилив сил и начала думать о дальнейшей карьере. Только я решила больше в кинематографе не работать, потому что «Сильнее страсти» по непонятным для меня причинам провалился и принес одни убытки. Поэтому я решила заняться литературой и дома не сидеть, а как можно больше вращаться в литературных кругах.

Глава 2

Ну вот, вскоре я узнала, что самые литературные круги Нью-Йорка собираются в отеле «Алгонкин» – туда литературные гении ходят на ланч. Известно это потому, что каждый литературный гений, съевший ланч в «Алгонкине», обязательно пишет о том, что именно туда ходят на ланч литературные гении. Так что я позвала Дороти сходить со мной на ланч именно в «Алгонкин».

Только Дороти сказала, что если мне так уж необходимо познакомиться с интеллектуалами, она все равно собирается на литературную вечеринку, которую Джордж Джин Нейтан[3] устраивает где-то в Джерси, в месте, знаменитом тем, что там подают пиво, сделанное без спирта, если только я ничего не путаю. Там должны были быть мистер Г. Л. Менкен, Теодор Драйзер, Шервуд Андерсон, Синклер Льюис, Джозеф Хергешаймер и Эрнест Бойд. Так что я сказала Дороти: «Если они все такие культурные, то зачем едут в Нью-Джерси, там же, как известно, совсем никакой культуры нет!» И Дороти, подумав, решила, что единственной причиной поездки является пиво. Но я все-таки решила поехать, потому что кое-кто из них написал довольно известные книжки.

Если кто подумает, что в Нью-Джерси устроили литературный салон, то очень ошибется – о литературе они даже не вспоминали. А если бы и вспоминали, их бы все равно слышно не было, потому что они постоянно совали монетки в электрическое пианино, а оно играло всякие разухабистые песенки. По-моему, если литераторы хотят устроить музыкальный вечер, гораздо культурнее пойти послушать хорошую оперу. Но я сама должна была догадаться, какого рода литературой интересуются литераторы, общающиеся с такой неразвитой девушкой, как Дороти.

Так что потом я все-таки повела Дороти на ланч в отель «Алгонкин», где и была вознаграждена за все. Там собираются критики, которые всем объясняют, как и что надо делать, а уж они-то вести себя умеют.

На ланч в отель «Алгонкин» мы пошли довольно рано, чтобы увидеть, как они все собираются. Самый надежный способ заполучить столик рядом с тем, кто тебя интересует, – это подружиться с метрдотелем. Метрдотель в «Алгонкине» очень знаменитый, и зовут его Джордж. Он перекрывает вход в небольшую столовую для избранных бархатным шнуром для того, чтобы люди, не разбирающиеся в гениях, не лезли туда, где им не место. Я сказала Джорджу, что мы бы хотели сесть где-нибудь поблизости от знаменитого Круглого стола литераторов, чтобы хоть послушать, о чем они говорят. И Джордж посадил нас за самый близкий к ним столик, а обслуживал нас официант, который обслуживает их. Ну вот, мы с официантом разговорились, и выяснилось, что зовут его Тони и он тоже стремится к высоким идеалам. Чем больше я узнаю людей, тем больше понимаю – сразу никогда не поймешь, кто перед тобой. Тони мне объяснил, что телом он грек-официант, а душа его впитала в себя всю культуру древних греков.

Собственно говоря, оказалось, что Тони по воспитанию джентльмен, потому что отец его был очень известным в Греции человеком, и у него был еще один сын, законный. Отец Тони воспитывал их вместе и нанял им учителя, который ознакомил их со всей греческой классикой. Только отцу Тони окончательно надоела мать Тони, поэтому он попросил своего приятеля-турка устроить так, чтобы она оказалась в числе пострадавших от зверств. Оказывается, турки больше всего любят устраивать зверства, и Тони считает – это все оттого, что у них сухой закон. У турков всегда сухой закон, и поэтому когда турку что-то начинает действовать на нервы, он не может просто пойти напиться и выбросить это из головы, а доводит себя до такого состояния, что ему просто необходимо бывает совершить акт насилия. Тони говорит, что когда он читает про новые способы убийства, которые мы, американцы, изобретаем, и про то, как мы любим всякие судебные процессы, он сразу вспоминает про турков. Поэтому-то Тони и решил, что все это из-за сухого закона.

Я сделала Тони комплимент – сказала, что у него замечательные мозги и он здорово во всем разбирается. А Дороти сказала, что тоже хочет сделать ему комплимент – за то, как быстро он подает куриное рагу. Так что ему пришлось прервать беседу и идти за рагу, потому что за ланчем Дороти практически всегда думает только о еде, а я, когда слышу что-нибудь интересное, даже не замечаю, есть еда или нет.

Ну вот, когда Тони вернулся, я попросила его рассказать про гениев за Круглым столом. Оказалось, что Тони их всех очень хорошо знает и он им очень нравится. Дело в том, что официантов обычно больше интересуют чаевые, нежели разговоры гениев, а официант, который обслуживал их до Тони, был простым греческим парнем из Сарданополиса и к культуре практически не тянулся.